А я оставался в Лагерном саду, и бродил один, и думал, что подойду к ней завтра. Но наступало завтра, а я все не подходил…

— Дай закурить, — сказал как-то старик, когда я шел мимо домика.

Я протянул ему пачку сигарет. Он взял одну, подумал и взял еще одну.

И я закурил вместе с ним, облокотившись на заборчик из жердей. Мы оба молчали. Я — потому что не знал, что сказать. Он, наверное, по привычке. Сигарета моя догорела до фильтра, я бросил ее в обрыв и уже совсем было собрался уходить, как вдруг неловко повернулся и зацепил плечом кусок фанеры с надписью: «Вход 5 коп.». Лист оторвался и упал. Я смутился, схватил лист, хотел прикрепить его к стене. Старик осторожно, но настойчиво потянул его у меня из рук. Я отдал. Старик взял кусок кирпича, валявшегося рядом, и прибил фанеру на прежнее место. Никакой дыры этот лист не закрывал.

— Для чего он здесь? — спросил я.

— Плати пять копеек и заходи, — буркнул старик.

Так это была афиша! Старик, видно, давно потерял надежду, что в его избушку кто-нибудь зайдет. И в рекламе он явно смыслил мало. Я пошарил в кармане, но пяти копеек не нашел.

— Ну, давай еще сигарету, — сказал он, — да и заходи, если хочешь.

Я дал ему сигарету и спросил:

— А что там?

— Что хочешь, то и есть, — снова буркнул он, сел на завалинку и затянулся сигаретой. На меня он перестал обращать внимание.

Я перепрыгнул через изгородь, подошел к покосившейся двери, с трудом открыл ее, спустился по деревянным ступеням вниз. Дверь захлопнулась, но не плотно. Внутри избушки стоял полумрак. Свет проникал только через два маленьких окна да щель в дверном проеме. Посреди избушки стояла печь, в углу — нары, покрытые старой изорванной шкурой, возле дверей — грубо сколоченный стол и бочка с водой. Ничего особенного и таинственного. Я обошел печку. За ней оказалась еще одна дверь… «Наверное, что-то там», — подумал я и толкнул ее. Но и там ничего. Я вышел наружу. Все было так же, как и минуту назад. Только на солнце набежала откуда-то появившаяся тучка да старик курил уже не сигарету, а папиросу.

— В чем заключается аттракцион? — спросил я.

— Иди, иди, — сказал мне старик. — Возвращайся только поскорее.

На обрыве снова стояла та девушка. И тут что-то неудержимо повлекло меня к ней. А она вдруг нетерпеливо обернулась и махнула мне рукой. Остолбенеть можно было от счастья! Значит, и она обратила на меня внимание! Я подошел. На ней было совсем другое платье, чем обычно.

— Помоги Ольке выбраться, — попросила она и показала вниз. По обрыву карабкалась вверх девочка лет семи. Я осторожно, чтобы не поднимать пыли, спустился к ней. Девочка подала мне руку, и мы благополучно выбрались наверх.

— Я бы и сама смогла, — сказала девочка.

— Конечно. Ты вон какая ловкая!

А девушка сказала:

— Стало прохладнее. Пора домой.

И они пошли.

«Сестры, что ли?» — подумал я.

— А ты не пойдешь? — вдруг обернулась девушка.

— Я?

— Не задерживайся долго, — попросила она.

Я было двинулся за ними, но меня окликнули. Старик что-то кричал и махал мне рукой.

— Сейчас! — крикнул я им вслед и подбежал к старику. — Ну? Что случилось?

— Заходи, а то мне надо еще воды натаскать, — сказал он и подтолкнул меня к двери.

Я снова вошел в избушку. Как и несколько минут назад, обошел вокруг печки, остановился возле двери, которая была чуть приоткрыта. Из нее пробивался косой солнечный луч. Машинально толкнул дверь и оказался на том же самом месте, откуда вышел. Мне и в голову не пришло обратить на это внимание, потому что я сразу же бросился смотреть, куда ушли эти сестры. Но их уже не было. Такая досада взяла меня!

— И зачем только вы меня позвали?! — набросился я на старика.

— Красивая девушка, — вместо ответа сказал он.

— Еще какая красивая!

— Любишь ее. — Он не спрашивал, а словно утверждал.

— Люблю.

— Ну и люби. Только помни: пока любишь ее, она будет молодой. Такой, как сегодня.

Я и без него знал, что она всегда будет молодой. Какой же ей еще быть?

— Дай-ка закурить, — опять попросил он.

Я выдал ему сигарету и спросил:

— Так что же все-таки за аттракцион в этой избушке? И зачем две двери?

— Дверь здесь одна, парень, — ответил он. — Одна дверь. Куда вошел, оттуда и вышел.

А действительно, дверь-то была одна. Только сейчас это до меня дошло. А внутри домика я шел по прямой, лишь огибал печь. Вот тебе на! Что же это было? Вывернутое пространство? Здесь? Но для чего? Я так его и спросил:

— Для чего это?

— А чтобы посмотреть, что там будет.

— Так ведь это одно и то же место. Что же здесь смотреть?

— Место-то одно, да время разное.

— При чем тут время?

— А при том. Кому ты помогал на обрыв влезть?

— Девчушке одной. Олей зовут.

— Вот то-то и оно, что Олей… Дочь это твоя была. А девушка — твоя жена.

— Ну, вот еще, — смутился я.

Он вдруг замолчал, закашлялся. А я вспомнил, что когда вышел из этой двери, то на небе была тучка, хотя и сейчас, и до этого на небе ни облачка! Да и одежда на ней, на этой девушке, была другая. И позвала она меня так, словно не сомневалась, что я подойду.

— Можно еще раз?

— Отчего же. Хоть сколько. Пять копеек только плати. А лучше дай сигарету. Только подумай, стоит ли?

— А что так?

— Да так… Заходили тут всякие…

— А вы-то сами заходите?

— Захожу, да только все в одну дверь. Выйдешь в другую, а вернешься ли? Да и на что оно мне?

«Конечно, — подумал я. — Он настолько стар, что может и не вернуться».

Но я не боялся этого. Будет ли только она здесь в это время?

— Если захочешь, конечно будет, — сказал старик.

И я рискнул. Я отдал ему всю пачку сигарет и шагнул в дверь.

А когда вышел, то почувствовал, что за спиной ничего нет. Домика нет. Только асфальтированная дорожка да белоснежные корпуса зданий над обрывом.

Я оглядел себя. Все на мне было другое. Да и сам я, казалось, стал чуть ниже ростом и шире в плечах. И в сердце вдруг что-то кольнуло, словно какая-то болезнь послала предупреждение.

А на обрыве стояла она. Она и еще одна девушка. Они были очень похожи друг на друга, только вторая повыше ростом. И обе замахали мне руками.

— Ну что ты все ходишь туда? — сказала она. — Ведь уже сколько лет прошло, как эту избушку снесли. А ты все ходишь.

Они были очень похожи друг на друга. У обеих чуть вздернутые носы, восточный разрез глаз и черные волосы. И лет им, казалось, поровну. Их так и называли: сестры. Я сейчас это вспомнил. Я все-таки что-то помнил, но очень мало.

— Что с тобой, папка? — спросила меня дочь.

— Так, Оля. Грустно. Время бежит… Только вошел в одну дверь и вышел, а прошло почти двадцать лет. За один миг.

— Брось, папка. Ты еще совсем молодой.

— Правда, ты совсем не изменился, — сказала она. — Какой был, такой и остался. Секрет молодости, наверное, знаешь?

Я посмотрел на нее. Нет! Это она совсем не изменилась. Ей так и оставалось восемнадцать. Прав оказался старик. Она всегда будет молодой.

А я? Что я помню из этих двадцати лет, промелькнувших в одно мгновение? Что я знаю о ней? Только то, что люблю ее. Двадцать лет! Ведь я даже не знаю, какие ей нравятся цветы, запахи, книги. Я почти ничего о ней не знаю. Кроме одного: я люблю ее.

Они взяли меня под руки, и мы пошли по чистеньким асфальтированным дорожкам Лагерного сада мимо киосков и каруселей, мимо аттракционов и клумб. Лагерный сад был уже не тот. Только молодые парочки все так же ходили в обнимку и целовались, полагая, что их никто не видит. Или им просто ни до кого не было дела?

И мне вдруг так захотелось очутиться в том, старом, Лагерном саду, в котором я увидел ее первый раз…

Но домика старика уже не было. И даже на одно мгновение я не мог вернуться в прошлое.

— Знаете что? — сказал я жене и дочери. — Расскажите-ка мне, как мы жили эти двадцать лет… Я что-то… Все тот день у меня перед глазами…