— Я все равно люблю тебя, — сказала она.
Это было так неожиданно. И потом, почему «все равно»?
Она встала и ушла. Впервые ушла с работы раньше меня. На мой безмолвный вопрос она ответила:
— Не спрашивай. Ничего не было.
И я ничего не спросил у нее. Почти два десятка лет мы работаем вместе, и я ни разу не нашел времени поговорить с ней самой обо мне. Нет… Я просто боялся услышать от нее что-то… Что? Не знаю…
Замуж она не вышла. Я был женат, но недолго и неудачно.
Лена Евстафьева…
Я не помнил первой половины своей жизни, но был уверен, что Лены в ней не было.
Я набрал номер справочной и попросил продиктовать мне список лиц, работавших в институте двадцать лет назад. Тогда это была просто большая лаборатория. Монотонный голос называл фамилии: Абрамов… Волков… Ролан Евстафьев.
Стоп. Он работал здесь же. Я продолжал вспоминать. Нет. Я не помнил такого.
Перебирая личные дела, я узнал, что Ролан Евстафьев умер в тот день, когда я потерял память. Потерял память?!
И тут я понял. Я никогда не терял памяти. Меня просто не было. Я возник… стал существовать в тот день, когда он умер.
Кто я? Киборг[1]? Киборг, у которого вырезан аппендикс и который часто страдает насморком? Нет.
Его сознание, его Я вписали в мое тело? Нет.
Он создал меня и умер. Тут, конечно, ни при чем ни мое тело, ни даже клетки головного мозга. Он создал меня в каком-то более сложном, более совершенном смысле этого слова. Он создал мой образ мышления, мой интеллект. И я должен быть таким, каким он хотел видеть меня.
А этот мальчишка? Ведь он уже все продумал в свои десять лет, потому он со мной так странно и говорил. Он уже знал, что я — это то, что он создаст в будущем, когда поймет, что смертельно болен и уже ничего не успеет сделать сам.
Меня не должно было быть. Я не был предусмотрен штатным расписанием природы. Он создал меня.
У меня не было детства. Он подарил мне кусочек своего детства.
В соседней комнате зазвонил телефон. Елена Дмитриевна взяла трубку.
Я никогда серьезно не любил женщину. Он подарил мне ее. Теперь я знаю. Я всегда любил ее. Я скрывал это от себя. Я обманывал и себя и ее.
Он, этот десятилетний мальчишка, сделал для меня все, ничего не попросив взамен… Лишь одну порцию мороженого.
Он только раз захотел встретиться со мной, чтобы проверить, правильно ли поступит однажды, когда-то в будущем.
Я слышу, как Лена встала со стула и идет к дверям моей лаборатории легкой походкой.
Ей тридцать семь лет. Она вдова Ролана Евстафьева, которому я обязан всем.
Сейчас она откроет дверь, и я все спрошу. Я спрошу ее, кто я.
И она мне все расскажет.
Дверь открывается.
Сейчас я узнаю все.
Настройщик роялей
Его звали просто настройщиком. Никто не знал, сколько ему лет, но все предполагали, что не менее ста; а ребятишки были уверены, что ему вся тысяча, такой он был сухой и сморщенный.
Он появлялся в чьей-нибудь квартире часов в десять утра, с небольшим чемоданчиком в руке, и долго не мог отдышаться, даже если надо было подниматься всего на второй этаж. Его сразу же приглашали пройти в комнату, предлагали стул, заботливо спрашивали, не налить ли чаю, потому что настройщики на вес золота: инструментов нынче стало много, чуть ли не в каждой квартире, а настройщиков нет.
И вот он сидит в чисто прибранной комнате, делая частые неглубокие вдохи, покорно дожидаясь, когда сердце перейдет с галопа на неторопливый шаг, и молчит. Он не произносит ни слова. И седенькой старушке, которая до сих пор с опаской обходит пианино, приходится говорить. Она понимает, что раз пришел настройщик, значит, надо говорить об инструменте. Она с радостью поговорила бы о погоде, о том о сем, но положение обязывает говорить только об инструменте.
— Вот купили эту пианину. Говорят, дочка пусть учится играть. Ей и было-то три года, а уже деньги копить начали. Теперь-то, говорят, в кредит купить можно. Ну, да ведь не знаешь, что завтра будет. Купили, и слава богу, Танюша уже второй класс кончает. И играет. Придет со школы и за нее, значит, за пианину эту. Понимает уже все. И по нотам разбирается.
Старушка смолкла, ожидая, что заговорит настройщик, но тот не произнес ни слова. И, когда молчание стало слишком затягиваться, снова заговорила:
— С матерью, с дочкой, значит, моей, они по вечерам сидят. Бренчат, бренчат, хорошо получается. Особенно эти… этюды. И отец тоже сядет где-нибудь в уголок и слушает. Молчит и слушает…
Настройщик молча кивал, чему-то улыбаясь.
— Значит, Танюша в час придет? — вдруг звонким мальчишеским голосом спросил он, так, что старушка чуть не ойкнула от удивления, — ведь она ему об этом ничего не говорила…
— В час, в час…
— Ну, так я в час и зайду! — весело и громко сказал настройщик.
Взял свой чемоданчик и вышел из квартиры.
На лестничной площадке он немного постоял и решительно позвонил в соседнюю дверь.
Его встретила высокая полная женщина в тяжелом, расшитом павлинами халате, в замшевых туфлях с загнутыми вверх носками и с огромной бронзовой брошью на груди.
— Вам кого?
— Я настройщик, — тихим, усталым голосом отрекомендовался старик.
— А! Наконец-то. Проходите. Терпенья уже от соседей не стало. Ноги об коврик вытрите. Проходите вот сюда. Садитесь на этот стул. Пианино у нас чешское. Тыщу триста вбухали. Такие деньги! А оно и играть-то не играет.
Настройщик поставил чемоданчик на пол и осторожно опустился на стул, словно тот мог не выдержать его иссохшее тело.
Хозяйка квартиры подошла к пианино, открыла крышку и стукнула пятерней по клавишам:
— Слышите! Оно и не играет совсем.
Настройщик повернулся к инструменту одним ухом, словно прислушиваясь.
Женщина еще раз стукнула по клавишам, извлекла из инструмента какой-то сумасшедший аккорд.
Настройщик все так же молча продолжал сидеть на своем стуле.
— Что же вы? — загремела хозяйка. — Пришли, так работайте. Или вам тоже стаканчик водки надо? Нет уж! Приходили тут батареи промывать, так сначала им водки подавай! А после них ремонт на тридцатку пришлось делать… Что же вы сидите?
— Кто у вас на нем играет? — осторожно спросил настройщик.
— Я играю. А вообще-то для Коленьки купили. А вам-то что до этого?
— Нужно, — твердо ответил настройщик.
— Коленька! — позвала женщина. — Иди сюда. Уроки потом сделаешь.
Из комнаты вышел мальчик лет десяти и, глядя куда-то в сторону, поздоровался.
— Не хочешь играть? — вдруг спросил его настройщик.
— Не хочу! Не хочу и не буду! — скороговоркой ответил мальчишка и испуганно посмотрел на мать.
Та погрозила ему пальцем и строго выговорила:
— Мал еще: хочу — не хочу. Что скажу, то и будешь делать.
— Коля, сыграй мне что-нибудь, — попросил настройщик. — Просто так, как будто для себя. А я послушаю, что с вашим инструментом.
Мальчишка насупился, но все же сел за пианино и сыграл этюд Черни.
— Вот слышите, как тихо играет, — сурово сказала Колина мама. — На третьем этаже уже ничего не слышно. За что только деньги берут?
— А в школе сказали, что у меня слуха нет, — объявил Коля.
— Не твое дело, есть или нет, — отрезала мама.
Настройщик подошел к пианино, и Коля поспешно уступил ему место. Старик ласково пробежал по клавишам пальцами обеих рук и осторожно погладил полированную поверхность.
— Хороший инструмент. Почти совершенно не расстроен.
— Так ведь тихо играет, — забеспокоилась хозяйка. — Соседи играют — у нас все слышно. Мы играем — им хоть бы хны. Ни разу не пришли, не сказали, что мы им мешаем. А мне чуть ли не каждый день приходится стучать в стенку. Телевизор не посмотришь… Сделайте, чтобы играло громко. Чтобы на всех этажах слышно было.
— Понимаю. Это пустяковое дело, — сказал настройщик.
— А сколько берете? — подозрительно спросила Колина мама.
1
Киборг — кибернетический организм.