Игнатьев поравнялся с толпой и вдруг услышал крик своей младшей дочери:
— Папочка!
Папочка мгновенно перепугался и врезался в толпу, тоже негромко выкрикивая: «Танечка! Танечка!»
Перед ним расступились. Сначала он увидел темно-вишневую «Волгу», затем своих дочерей. Всех четверых, живых и невредимых. Они стояли перед автомобилем, обнявшись за плечи. За ними было пустое пространство, круг, в который никто из прохожих почему-то не вступал.
Шестилетняя Танечка отчаянно трусила. Это было заметно. Она бы и убежала давно, но старшая, десятилетняя Ира, крепко держала ее за плечо. Рядом стояли Оля и Марина, близнецы, им недавно исполнилось по восемь лет.
Старшая, конечно, понимала, что нет ничего хорошего в том, что они собрали такую толпу. И по ее глазам было видно, что она лихорадочно ищет выхода из этого неприятного положения.
Близнецы поглядывали исподлобья и были полны решимости. Первой увидела Игнатьева Танечка, резко вырвалась и с плачем (теперь, раз папа близко, можно и зареветь) бросилась к нему.
— Мы тут игра-а-ли…
— Ох, сейчас начнется, — вздохнула Ира.
— Все равно мы не пустим их, — сказала Оля.
— Поиграть и то негде, — вздернула носик Марина и отвернулась в сторону.
Все трое не сдвинулись с места.
Игнатьев прижал к себе Танечку, растерянно спрашивая:
— Что тут у вас произошло? Что опять натворили?
Пора бы ему и привыкнуть к беспокойному характеру дочерей, а все не может. Все еще кажется, что они лишь недавно научились ходить. И когда только успели вырасти?
— Послушай, дорогой товарищ Игнатьев! — Дверца машины открылась, на тротуар вышел рассерженный товарищ Чичурин, начальник отдела строительства при горисполкоме, оппонент Игнатьева по проблеме подземного транспорта. — Хоть ты и одержим своей прекрасной идеей, но по улицам еще разрешается ездить на автомобилях. И потом, с каких это пор взрослые стали брать себе в союзники маленьких детей, да еще своих собственных?
— Дети, — строго спросил Игнатьев, — что вы тут делали?
И только сейчас он прислушался к шумевшим вокруг него людям. Говорили о его дочерях неодобрительно, слышалось даже слово «безобразие». Многие не знали, что здесь происходит, но на всякий случай останавливались. А один парень, студент художественного училища, присел на корточки на асфальте, разглядывая что-то, потом выпрямился и сказал:
— Это же искусство!
— Да что тут происходит? — спросил Игнатьев.
— Встали вот твои дочери поперек дороги и не дают проехать, — сердито объяснил Чичурин. — Что прикажете делать?
— Ира, вы зачем безобразничаете? Ведь это дорога!
— Во-первых, здесь очень редко ездят, — начала Ира.
— Мы здесь город строим! — сказала Оля. — Вот так!
— Да-а, а разве по домам ездят? — взбунтовалась Марина.
— Папочка, папочка, этот дядя разрушит наши домики! — Танечка уже перестала плакать, хотя еще боялась оторваться от своего папочки.
— Ну, Игнатьев! — вспылил Чичурин.
— Хоть бы разошлись, что ли, — вздохнул Игнатьев, устало оглядывая собравшихся. — Ничего ведь не произошло. Сейчас мы разберемся. Товарищи, расходитесь, пожалуйста.
Собравшиеся стали расходиться.
Только девочки остались на месте. Немного сердитые, но нисколько не испуганные и даже радостные, потому что отстояли свое, не испугались ни «Волги», ни только что окружавших их прохожих.
— Еду я, — рассказывал Чичурин. — А они на асфальте на коленках ползают. Рисуют что-то. Я сбавил скорость, думал — разбегутся сейчас. А они словно и не замечают. Я даже просигналил им, благо тут автоинспекция редко появляется. Не услышать они меня не могли. Нет, ползают, словно не замечают. Сигналю еще. Поднимается твоя средняя.
— Олька?
— Она самая. Встала и руки в стороны расставила. Кричит что-то. Я остановился. Пока вылезал из машины, они уже все четверо…
Какая-то светящаяся стрела-молния беззвучно пронеслась мимо них, раздался негромкий хлопок. Взрослые вздрогнули от неожиданности. А лица девочек засветились торжеством, каким-то детским превосходством над взрослыми.
— Сейчас еще один цветочек будет, — сказала Танечка и посмотрела снизу вверх на папу, словно ожидая одобрения или поддержки.
— Здесь скоро все будет засеяно цветами, — сказала Оля, упрямо сдвинув брови.
— Ага! Чтобы их машины давили? — поджав губы, спросила Марина.
— Ну-ка, помолчите минутку, — строго сказал папа и добавил, обращаясь к Чичурину: — И что же дальше?
— Вылез я. А они говорят, что дальше дороги нет. Дальше начинается город.
— Что еще за город?
— Город на асфальте. На асфальте город. Значит, машинам ездить нельзя. Вот ведь как рассуждают. Полюбуйся.
Игнатьев и Чичурин сделали несколько шагов. И вдруг Игнатьев чуть не упал. Прямо перед ним, не более чем в метре, из асфальта вытягивался стебель какого-то растеньица. Он достиг высоты сантиметров в двадцать. Уже и листочки были на нем, густо-зеленые, с темноватыми прожилками. На конце стебля возник бутон, и через десять секунд перед потрясенным Игнатьевым расцвел цветок. Мраморно-белый, сочный, с пятью лепестками, необычный и очень, очень красивый.
— Вот и расцвел цветочек! — крикнула Танечка и выпорхнула из-под папиной руки.
Трое дочерей перестали изображать живую стену и тоже подошли к цветку, стараясь не наступить на белые линии мела.
— Ой, какой красивый, — прошептала Оля. — Такого еще не было. Правда ведь, девочки?
— Был, — уверенно сказала Марина. — У сто первого дома вчера такой распустился.
— Вы что, серьезно, что ли, хотите сказать, что цветы вот так из асфальта и вырастают? — спросил Игнатьев.
— Папочка! — испуганно крикнула Таня. — Ты на домик наступишь.
Папочка поспешно сделал шаг назад.
— Я что-то тоже не слышал, чтобы из асфальта цветы лезли, — поддержал Игнатьева Чичурин.
— Так ведь здесь не слушать, а смотреть надо, — сказала Оля и исподлобья взглянула на взрослых: как расценят ее дерзость?
— Это космические корабли маленьких человечков, — пояснила Ира.
— Что же им, и не приземляться теперь? — недовольно спросила Марина.
— Ах, корабли звездных пришельцев, — с облегчением рассмеялся Игнатьев.
В это время в воздухе опять чиркнула белая молния.
— Еще два домика нужно строить, — сказала Ира.
— Мы им вчера концерт устраивали, — начала Оля. — Они очень любят музыку. Просили сегодня вечером еще сыграть. Ты, папочка, дашь нам большой аккордеон?
— Это кто же такие — «они»? — переспросил Чичурин.
— Маленькие человечки, — сказала Ира.
— Папа, разве ты их не видишь? — спросила Оля.
Игнатьев внимательно посмотрел на асфальт. Ну что ж. Его дочери умели рисовать. Особенно старшая. А фантазии хватало у всех четырех. На асфальте были нарисованы дома, около десятка домов. Одноэтажные и двухэтажные. Из кирпича и бревен. С резными крылечками, трубами, палисадниками, дорожками. Городок был цветной. Фантазия девочек странно и причудливо трансформировала привычные представления об архитектуре.
Нечего было даже и пытаться понять стиль этого разноцветного городка. Это был особый, детский стиль. Здесь одна стена могла быть выше другой, крыша — покрывать только половину дома, труба — завалиться набок. Цветок мог быть выше дома, а маленькие смешные человечки…
Игнатьев вдруг подумал, что человечки-то нарисованы не детской рукой. Фигурки застыли в самых разнообразных позах. Вот женщина, развешивающая занавески на окнах потешного домика. Садовник, поливающий клумбу. Бабушка в окружении внучат. Мужчины, собравшиеся в кружок. Выписана каждая морщинка на лице, каждая складка одежды. Выражения лиц схвачены предельно реалистично.
— Да, я вижу, — вымолвил наконец Игнатьев. — Город у вас получился красивый. Хороший город. А кто рисовал маленьких человечков?
— А ведь действительно красиво! — воскликнул Чичурин. — По такой красоте и ездить как-то неудобно…
— Папа, ну а цветы-то хоть ты видишь? — спросила Оля, глядя исподлобья. Она начала сердиться на непонятливость взрослых. — Их за последнее время столько распустилось на асфальте.