— Это вовсе не Вадим Казаков, — объяснил Сталин. — Обыкновенный монстр на энергетической основе. Еще не такое увидите… Ломехузы начали операцию «Вторжение», и мы с вами, а также те, кто к нам примкнет, друзья, понимаешь, и соратники, могут и обязаны операцию сорвать. Так что хлебнем еще лиха.
— Так кто же это был? — осведомился, успокаиваясь, Станислав Гагарин.
Теперь он тоже видел Вадима Казакова, торопившегося к ним по Центральной улице городка. Но ведь только что на его глазах превратился в неяркую вспышку другой Вадим Казаков, тот, кто стрелял в них из автомата незнакомой модели с глушителем на стволе!
— Ломехуз-боевик, — ответил Иосиф Виссарионович, надвигая шляпу на глаза. — Его телепортировали сюда… Так что и заборы закрытого гарнизона не остановили.
— И как это вы его? Ловко получается…
— Ведь мы оба — своеобразные сгустки энергии. У меня, правда, возможностей побольше. Но и расход зарядов, понимаешь, действие которых вы наблюдали, ограничен. Ладно, как-нибудь пробьемся… Я сяду позади, Вадим Георгиевич. Не возражаете?
Казаков, он уже открывал дверцу автомобиля, которого ласково будто живое существо называл Машкой, согласно кивнул. Вадим привык к тому, что Станислав Гагарин никода не садится рядом с водителем, а вот Юсов — хлебом не корми, только дай ему хотя бы побыть у баранки.
«А как же с пропуском для гостя?» — несколько растерянно подумал писатель, усаживаясь справа от Сталина, но тот успокаивающе положил маленькую руку ему на колено, кивнул, не берите, дескать, в голову.
Так оно и вышло. Часовой мельком глянул на гагаринский пропуск, он узнал писателя, не раз выступавшего в батальоне охраны перед выборами народных депутатов России, подержал в руке талон-вкладыш на машину, который протянул ему Казаков, а сидевшего в уголке вождя попросту не заметил.
— Немного пояснений, понимаешь, — сказал Сталин, когда машина покатила в сторону города Одинцова. — Зодчие Мира создали нашу систему вовсе не из того материала, из которого сотворена Земля, другие планеты и Солнце. Наши инженеры-космогоники пользуются доатомными структурами и математическими приемами, аналогичных которым нет вообще в Природе. Они сумели материализовать, понимаешь, саму математику. Именно эта наука, которая у вас не покидает листа бумаги, у Зодчих Мира стала строительным материалом, каркасом новых звездных систем.
— А вы никогда не задумывались над тем, что уповать на математику в таком деле, как создание иных миров, рискованно? — спросил Станислав Гагарин, осмыслив сказанное ему собеседником. — Математика выдает модель только абстрактного характера, ее вовсе не интересует вопрос, для чего это нужно и где может быть применено, использовано.
Когда с помощью математики создается некое пространство, оно вовсе не является нашим, реально для нас существующим пространством, ибо в состоянии определиться неисчислимым количеством измерений. Парадокс уже в том, что математика оперирует категориями широкого спектра, от бесконечности до некой точки в микромире. Более того, математике известны и отрицательные вероятности.
Вообразите себе, что нечто должно произойти наверняка, тогда его вероятность равна единице. Но коль явление вовсе не может произойти, то вероятность равна нулю. Но возможно и нечто меньшее нежели просто невозникновение чего-то нами ожидаемого. Именно в таком смысле я себе это представлю…
— Так оно и есть, понимаешь, на самом деле! У вас математика творит мир, реализует созидательные возможности карандашом на бумаге. Но поскольку сама Природа математична, ее можно вычислить, уловив закономерности, которым она подчиняется. Но кажется мы подъезжаем к населенному пункту?
— Это город Одинцово, — пояснил сочинитель.
— Да-да, — встрепенулся Сталин, — это я помню… Тут неподалеку находилась моя рублевская дача. Дальняя…
— К даче необходимо свернуть налево… Хотите заехать?
— Как-нибудь в другой раз.
Он склонился к уху писателя и, дыша запахом табака, спросил:
— Вам дорог этот человек?
Сталин повел глазами в спину Вадима Казакова, молча припавшему к рулю.
— В каком смысле?
— Через двадцать минут он умрет.
— Как?! — вскричал писатель. — Тогда едем назад…
— Бесполезно, — покачал головой вождь. — Ваш приятель обречен… Но есть, понимаешь, выход. В конце концов, а ля гер ком а ля гер. Это я по-французски. На войне, мол, как на войне. Откуда его удобнее отправить домой?
Автомобиль по прозвищу Машка уже добрался до госпиталя ракетных стратегических войск и свернул направо.
— Вадим, — обратился к водителю Станислав Гагарин, — останови, пожалуйста, у автобусной остановки.
«Его собираются убить? — подумал писатель. — Кому помешал этот как будто бы порядочный человек, честный работник и безобидный философ?»
Он вспомнил, как после завтрака и угрожающего звонка сразу подумал о Казакове, едва Сталин сказал: нам необходимо срочно выехать в Москву. Хорошо было бы подключить к этому и Николая Юсова, мужа Елены, но вечером молодые предупредили: уйдем в гости к Ирине и Саше Котовым. Конечно, они пока дома, рано ведь, десяти часов нету, а все-таки не стоит их будоражить. Если он заберет Колю в Москву, Ленка снова не будет разговаривать с мужем неделю. Так уже было, когда Николай несколько суббот и воскресений подряд помогал тестю, кандидату в народные депутаты России, в предвыборной заварухе.
«Да и опасность не исключена, — подумал Станислав Гагарин. — Судя по решительности вождя, дело с ломехузами пахнет керосином. Несправедливо будет, если Лена осиротеет. Мне-то хрен с ними, опасностью и риском».
Писатель не лукавил перед собой. Он и в самом деле не боялся ни Бога, ни черта, хотя и не был безрассуден, не лез на рожон. Но вовсе не потому, что кого-либо или чего-нибудь остерегался. Станислав Гагарин принципиально противился любому экстремизму, старался быть честным и справедливым к людям, не морщился ни при запахе серы, ни ладанном аромате, и вообще опирался в житье-бытье на категорический императив Канта и бессмертные слова Гете: Werde oler du Bist — Будь самим собой.
— У вас не найдется лишней одежды? — спросил тогда Иосиф Виссарионович. — Не хотелось бы… Ну вы понимаете.
— Да, вас немедленно узнают. Но вот размер… Мои вещи будут великоваты.
И Станислав Гагарин снова вспомнил о Вадиме Казакове, фигурой и ростом тот как раз походил на вождя.
И еще одно ценное качество имелось у Вадима. Порой он любил поговорить на философские и, в последнее время особенно, на экономические темы. Но когда дело касалось чьих-то секретов, то здесь Вадим Казаков расспрашивать не будет… Появился у Станислава Семеновича Вождь всех времен и народов в квартире — значит, так надо. Объяснит хозяин — хорошо. Не станет — время не приспело. И, по-видимому, есть у писателя некие соображения, он лучше знает, когда посвятить соратника и сослуживца в необыкновенную тайну.
«А во что посвящать? — усмехнулся Станислав Гагарин. — Кроме легенды о Звезде Барнарда мне ничего неизвестно. Может быть, это глобальный розыгрыш. И никакой у меня в гостях не пришелец, а просто загримированный чудак, скорее всего, от компании ломехузов, у которых, правда, нет пока никаких формальных зацепок числить меня в числе недругов».
— Вадим, — сказал он в трубку, набрав четыре цифры внутренней связи, — как Машуня поживает? Есть срочное дело.
— Автомобиль в порядке, — невозмутимо ответил Казаков. Писатель и ценил его за эту невозмутимость тоже. Надежный, истинно, флотский кореш Вадим Георгиевич! — Правда, обувку этот козел обещалкин, Чибисов, то есть, так и не выделил пока. Так что…
— Позвоню Виктору Петровичу в понедельник, — нетерпеливо вклинился сочинитель. — А пока иди к машине, мы сейчас подойдем.
Он вспомнил, что шляпа Вадима может оказаться тесной для гостя, пусть наденет его, Станислава Гагарина, куртку с капюшоном. Нет, шляпу тоже примерит, пусть даже будет просторнее. Нынче мешковатая одежда меньше бросается в глаза, нежели шмутка в обтяжку.