Эмили тоже рассмеялась, потом покачала головой.

– Правда, бабушка, ты – просто прелесть. Мамочке это даже и в голову не придет. Сомневаюсь, чтобы она вообще слышала о колдовстве. И кроме того, уверена, что она слишком занята другим. Своим французом.

– Да? Она что, выкинула еще один фортель? На этот раз с французом? Да, должна тебе сказать, из кавалеров твоей матери можно было набрать целую Организацию Объединенных Наций.

– Да, бабушка, пожалуй, она действительно в последнее время предпочитает иностранцев. – Зеленые глаза Эмили смеялись, она стояла, покачиваясь с каблука на носок, с восторгом глядя на бабушку и получая истинное удовольствие от этой словесной дуэли. Никто не мог сравниться с бабушкой, когда нужно метко и язвительно назвать вещи своими именами.

– Зная твою мать, – сказала Эмма, – я уверена, что он – человек с весьма сомнительной репутацией, не говоря уж о том, что наверняка имеет какой-нибудь сомнительный титул. Как же его зовут?

– Марк Дебоне. Ты, возможно, читала о нем. О нем часто пишут в колонках светских сплетен. Ты очень точно угадала относительно его репутации. А вот титула – ни сомнительного, ни какого-нибудь другого – у него нет.

– Рада это слышать. Я до смерти устала от всех этих графов, князей да баронов с совершенно непроизносимыми именами, грандиозными замыслами и пустыми кошельками, которых твоя мать каждый раз откуда-то выкапывает и неизменно выходит за них замуж. Однако Дебоне, по-видимому, любит красиво пожить и не спешит жениться, я права?

– Я бы отнесла его к категории МБШ, бабушка.

– Господи, это еще что такое? – спросила Эмма, поднимая брови и всем своим видом выражая недоумение.

– Международная белая шваль.

Эмма громко рассмеялась.

– Это что-то новенькое, я такого еще не слышала. Попробую разобраться, что бы это могло означать, если ты мне немножко объяснишь, Эмили.

– Это термин, обозначающий мужчин с очень неопределенным положением, даже с сомнительным прошлым, но с определенными претензиями на положение, которые они могут надеяться реализовать только в другой стране. Я хочу сказать, в любой другой стране, кроме их собственной. Понимаешь, там, где не поймут, что они – не те, за кого себя выдают. Это может быть англичанин в Париже, русский в Нью-Йорке или, как в этом случае, французишка-лягушатник в Лондоне. – Эмили сделала недовольную гримасу. – Марк Дебоне отирался в модных гостиных Мейфэра[4] уже много лет, и меня удивляет, что мама обратила на него внимание. Его же насквозь видно, сразу понятно, что он за птица. Наверное, ему как-то удалось ее охмурить. Что касается меня, бабушка, то я считаю, что он просто жулик.

Эмма нахмурилась.

– Значит, ты с ним встречалась?

– Да, еще до того, как мама с ним познакомилась… – она оборвала фразу, не закончив, решив не упоминать, что Дебоне сначала пытался ухаживать за ней. От этого бабушка может просто взорваться. – Он ужасно противный, – закончила она.

Эмма вздохнула, подумав о том, во сколько это увлечение обойдется ее дочери. Она была уверена, что недешево. За таких мужчин всегда приходится дорого расплачиваться: иногда и в эмоциональном плане, но обязательно – в прямом смысле слова. Она с сожалением подумала о том миллионе фунтов стерлингов, который она выдала Элизабет в прошлом году. Причем наличными. Наверное, большая часть этих денег уже промотана. Но в общем-то, ее не очень занимает, что делает с деньгами эта глупая женщина. Ее интересует только одно – откупиться от Элизабет и тем самым защитить Александра, Эмили и пятнадцатилетних близнецов-внучек. Эмма сказала резко:

– Твоя мать просто невозможна. Господи, и чем она только думает? – Не пытайся ответить, Эмили, это риторический вопрос. Между прочим, удовлетвори мое любопытство: скажи, пожалуйста, что стало с ее нынешним мужем? Этим красавцем-итальянцем?

Эмили посмотрела на нее, не веря своим ушам.

– Бабушка! – воскликнула она. – Какой поворот! Ты всегда говорила, что считаешь его альфонсом. Я была уверена, что ты его терпеть не можешь.

– Я изменила свое мнение, – несколько высокопарно ответила Эмма. – Оказалось, что он вовсе не охотился за ее деньгами и он порядочно вел себя по отношению к близнецам. – Она встала со стула. – Пойдем в гостиную и выпьем чего-нибудь перед обедом. – Она по-дружески взяла Эмили под руку. – Так где же теперь этот Джанни? Как там его? – повторила она свой вопрос.

– Да здесь где-то. Он, конечно, съехал с маминой квартиры, но по-прежнему в Лондоне. Устроился на работу в какую-то итальянскую фирму, занимающуюся импортом, кажется, антиквариата. Он часто звонит мне, спрашивает про Аманду и Франческу. Я думаю, он к ним довольно сильно привязан.

– Понятно. – Эмма отпустила руку Эмили и села на один из диванов. – Я бы, пожалуй, выпила джина с тоником, а не шерри, как обычно.

– Хорошо, бабушка. Я, пожалуй, тоже выпью джина с тоником.

Эмили, глядя на которую можно было подумать, что она всегда куда-то спешит, устремилась к столику георгианской эпохи у противоположной стены. Там на серебряном подносе стояли бутылки и хрустальные стаканы. Эмма проводила ее взглядом. В красном шерстяном костюме и сиреневой блузке с оборками Эмили была похожа на пеструю птичку колибри – маленькую, быструю, в нарядном разноцветном оперении, полную жизни. «Она славная девочка, – подумала Эмма. – Слава Богу, она не похожа на свою мать».

Ловкими движениями наливая джин с тоником, Эмили спросила, полуобернувшись:

– Кстати, раз уж речь зашла о моих маленьких сестренках, бабушка. Ты думаешь разрешить им остаться в колледже в Хэрроугейт?

– Пока – да. Но в сентябре я твердо намерена отправить их завершать образование в пансион в Швейцарии. Пока же им, судя по всему, очень нравится в колледже. Конечно, я понимаю, в основном – потому что я близко. Наверное, я балую их, разрешая им так часто приезжать домой. – Эмма замолчала, вспоминая, сколько было проблем, суеты и огорчений год назад, когда две ее младшие внучки слезно молили ее разрешить им перебраться к ней жить. Эмма в конце концов уступила на их постоянные просьбы и уговоры, хотя и поставила одно условие: они должны согласиться отправиться в находящийся неподалеку пансион, выбранный Эммой. Девочки были в восторге, их мать была рада сбыть их с рук, а Эмма была довольна, что удалось предотвратить обострение семейного конфликта.

Откидываясь на диванные подушки, Эмма еле слышно вздохнула:

– Балую я их или нет, но, думаю, этим двум малышкам не помешает немного материнской ласки и немножко семейной жизни. С твоей матерью они не слишком-то много видели и того, и другого.

– Это правда, – согласилась Эмили, направляясь с двумя стаканами к дивану перед камином. – Мне и самой их немного жаль. Я думаю, нам с Александром больше повезло с мамой – я хотела сказать, на нас пришлись ее лучшие годы: когда мы были маленькими, она была другой… А девочкам пришлось несладко… все эти мамины мужья… Мне кажется, с тех пор, как мама рассталась с их отцом, она без остановки катится по наклонной. И к сожалению, ничего с этим не поделаешь… – Эмили говорила немного с придыханием, и ее звонкий голосок замер на печальной ноте. Она беспомощно пожала плечами, и вся ее поза выражала бессилие и огорчение. – Ни ты, ни я практически ничего не можем сделать, хотя она твоя дочь, а моя мать. Вряд ли она когда-нибудь изменится, бабушка.

Эмили теперь смотрела на бабушку нахмурившись, и ее светлые брови сошлись на переносице.

– Мамина беда в том, что она страшно неуверенна в себе. Она недовольна тем, как выглядит, какая у нее фигура, что она представляет собой как личность… – да практически всем. – В ее голосе звучала боль.

– Ты действительно так думаешь? – Эмма была удивлена услышанным. Выражение ее лица изменилось, в суровых зеленых глазах промелькнула искорка злорадства, когда она сказала с чрезвычайной холодностью:

– Абсолютно не могу себе представить почему. – И она подняла свой стакан. – Твое здоровье! За тебя!

вернуться

4

Мейфэр – фешенебельный район лондонского Уэст– Энда.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: