Иван Тарасович полагал, что порода с крупными листьями должна сохранять быстроту роста.

Тополь 11-34 был как будто совсем хорош, и Кондратенков не сразу заметил в нем важный недостаток. Деревцо требовало очень много воды, и с каждым днем все больше и больше. Новая порода явно не годилась для маловодных степей.

- Но помилуйте, так и должно быть! Ведь это закон природы! - разводил руками Борис Ильич.

Действительно, каждое растение в течение своей жизни высасывает из почвы огромное количество влаги. Но только пустячная доля, в лучшем случае полпроцента, идет на построение клеток. Все остальное испаряется. Прежде чем вырастет один кочан капусты, в воздух уходит целая бочка воды, а деревья в течение всей своей жизни перегоняют по стволу целые цистерны влаги.

Поднимаясь от корней к листьям, почвенная влага доставляет наверх минеральные соли, а испаряясь, уносит излишки тепла. Испарение приносит пользу дереву, но великий русский биолог Климентий Аркадьевич Тимирязев говорил, что этот процесс в тех размерах, в каких он обыкновенно совершается в природе, может скорее рассматриваться как неизбежное физическое зло.

- А если это зло, - сказал Кондратенков, - значит, нужно и можно с ним бороться. Нам не требуются деревьярасточители. Не хитро строить, когда у тебя излишки. Но если у инженера в цехе или на стройке постоянный перерасход материалов, что делают с таким инженером? Увольняют. Придется и нам уволить 11-34. Будем искать экономные, хозяйственные деревья, такие, чтобы каждую каплк" расходовали с толком.

Экземпляр 7-79 был прислан полтавским уполномоченным Кондратенкова. Это деревцо было выбрано за хороший рост и широкие, мясистые листья со своеобразным красноватым отливом. Но на московской станции рядом с лучшими тополями, собранными по всей стране, 7-79 не выделялся ничем, пока Борис Ильич не начал разыскивать экономные растения.

Тогда 7-79 стал основным на станции. Он прошел полную школу перевоспитания с девятью менторами. Из тысячи двухсот тополей, у каждого из которых была своя биография и долгий путь развития, этот номер оказался самым удачным. И вот пришел день, когда, любуясь крупными листьями деревца, Кондратенков сказал своему верному помощнику:

- А ведь это то, что мы ищем, Борис Ильич!

- Приблизительно то самое, - осторожно ответил помощник.

- Надо двигать породу на поля, Борис Ильич.

- Я думаю, года через два-три он зацветет, тогда у нас будут семена.

- А потом три года размножать породу?

- Как же иначе, Иван Тарасович? Возьмем сотню черенков - года через три будут у нас десятки тысяч...

- Три да три - уже шесть лет. Куда же это годится, Борис Ильич! Разве этого ждут от нас?.. Через шесть лет! С какими глазами пойдем мы с тобой в ЦК, к товарищу Жолудеву? "Плохо, - скажет он, - выполняете вы наше партийное задание. Зря тратите народные деньги. Целых шесть лет! Неудачно получается".

Получилось действительно неудачно. Порода была в руках ученого, тополя стояли на опытной даче, каждый мог притти посмотреть на нее. Но целых шесть лет нужно было ждать, чтобы эта порода стала массовой, вышла на поля.

А через шесть лет полезащитные посадки в основном заканчивались. Кондратенков опаздывал. И недаром прежние недоброжелатели говорили про него: "Чем же он лучше Рогова? Тот обещает успех через семь лет, а этот - через шесть".

Борис Ильич сутками просиживал в читальнях-, разыскивая в ученых монографиях намеки на новые пути. Кондратенков попробовал связаться с селекционерами, работавшими параллельно, даже съездил к одному из них в Одессу.

Им предстояло решать ту же самую проблему, но только несколько позже, потому что Иван Тарасович продвинулся дальше всех. Кое-что было найдено в Одессе для быстрорастущих дубов, но то, что помогало дубам, не годилось для тополей.

И вечерами Кондратенков в раздумье расхаживал по комнате - шесть шагов по диагонали, поворот на каблуках и снова шесть шагов - и серьезно говорил Андрюше:

- Понимаешь, брат, все сделано и вместе с тем ничего не сделано. Представь себе: полез ты на колокольню, забрался на страшную высоту - ступенек на пятьсот, и вдруг наверху - запертая дверь.

- А ты, папа, топором, - советовал Андрюша.

Кондратенков вздыхал:

- Топором, дружок, в науке не получается...

* * *

Одна за другой все двадцать опытных дач Кондратенкова создавали по схеме тополя 11-34 свои областные породы. Работа эта проходила с переменным успехом - где лучше, где хуже. Но теперь перед всеми двадцатью станциями, перед всеми мичуринцами Иван Тарасович поставил еще одну задачу: ускорить размножение. "Ускорить плодоношение... Улучшить черенкование... Изыскать новые способы", писал он в каждом письме. Он предлагал ставить опыты по черенкованию быстрорастущих в самом раннем возрасте. Обычно черенки от тополей рекомендуется брать на третьем году, так как более молодые приживаются хуже, но Кондратенков надеялся, что его быстрорастущие и быстро развивающиеся тополя со временем удастся черенковать через пятьшесть месяцев после посадки.

В это время в селекционную работу вмешались Верочка и зайцы.

ГЛАВА 10

ВЕРОЧКА И ЗАЙЦЫ

В конце сентября Кондратенков на несколько дней приехал в Пензу для обследовайия полезащитной полосы.

В первый же день он объездил участок полосы длиною в двадцать километров и четыре раза останавливался побеседовать с бригадами. Вечером Иван Тарасович выступал с докладом в обкоме ВКП(б), и только после полуночи он возвратился в гостиницу.

- Это вы, гражданин, из двадцать седьмого номера? - спросил его усатый дежурный, передавая ключ. - Вас там барышня дожидается.

- Барышня? - Кондратенков удивился. В Пензе у него не было никаких знакомых, тем более барышень.

Он поспешил наверх. В ожидальне не было никого, на лакированном столе лежали брошенные кем-то шашки.

В коридоре уборщицы катали пылесос по ковровой дорожке; здесь тоже никто не спрашивал Ивана Тарасовича.

Гостья нашлась перед самой дверью двадцать седьмого номера. Боясь пропустить Ивана Тарасовича, она присела на корточки возле двери, да так и задремала, положив под_бородок на ладони. Она дышала глубоко и спокойно, и в такт ее дыханию покачивались косички, ёрзая по школьному переднику, а на макушке вздрагивал бант, похожий на пропеллер.

Когда Кондратенков подошел к девочке, она проснулась и сразу вскочила на ноги:

- Вы Иван Тарасович Кондратенков?

- Да, я. Вы ко мне?

Девочка степенно протянула руку.

- Дмитриева,-представилась она.-Вы меня помните?

К стыду своему, Кондратенков никак не мог припомнить.

- Так что же вы мне расскажете, Дмитриева? Заходите. У меня, правда, темно и неуютно, но сейчас будет свет. Вот стул, присаживайтесь. Вы ужинали сегодня?

Девочка поблагодарила и отказалась. Ей было лет двенадцать на вид, но держалась она необыкновенно серьезно, совсем не по возрасту.

- Спасибо, Иван Тарасович, я уже кушала. Я к вам по делу на минутку. Сейчас я расскажу... Во всем виноват был заяц, такой серый, растрепанный и зубастый, противный ужасно. И мы с девочками хотели купить волка, но потом все обернулось очень хорошо, так что когда я прочла в газете, что вы будете в Пензе, девочки собрали мне на билет, и я поехала к вам, потому что я каждый месяц писала Андрюше...

Только здесь Кондратенков начал соображать, с кем он имеет дело.

- Подожди!-сказал он.-Ты Вера Дмитриева из Ртищева? Так бы сразу и сказала. Но насчет волков, зайцев и прочей зоологии я ничего не понимаю. Рассказывай с самого начала...

* * *

Однажды, еще весной, из только что присланной почты Андрюша выбрал конверт, надписанный крупными буквами круглым детским почерком.

- Хочешь, я прочту, папа? - предложил он.

Ему хотелось показать, как бегло научился он читать по писаному.

Письмо было из города Ртищева Саратовской области:

"Многоуважаемый Иван Тарасович!