Юдзи Асао и Сумико Уэмура вернулись в Токио. Об этом в школу сообщили не родственники, а полиция городка S. Тут Уно пришлось выдержать новый удар – прежде чем повесить трубку, полицейский сказал:

– У меня есть к вам одна просьба… Вообще-то, я хотел связаться еще с их родителями, но, признаться, устал до чертиков от одних только переговоров со школой! Я вот что хочу сказать. В школе может встать вопрос об их исключении. Не следует этого делать, потому что… Они могут пойти по дурной дорожке. Так уже бывало не раз. Суть дела ведь не в том, что они причинили беспокойство окружающим… Конечно, это не значит, что не должно быть принято никаких мер, но пожалуйста, не перегибайте палку!

Что ж, если в глазах полиции школы, призванные воспитывать молодежь, выглядят подобным образом, это весьма печально. Однако Уно и сам не раз был свидетелем того, что под предлогом борьбы с дурным влиянием исключали провинившихся. Асао и Уэмуру когда-то тоже исключили из дневной школы. Ученики, исключенные из дневных школ за неуспеваемость, оседали в вечерних. А это порождало новые трудности: они плохо учились, все их помыслы были направлены лишь на то, чтобы где-нибудь подработать и развлечься. Подрабатывали в кафе и барах. Там они нередко попадали под влияние картежников и бездельников – и особенно легко те, кто приехал в Токио из провинции.

Дисциплина в школе становилась все хуже. Если рассказать о случившемся на педсовете, то, естественно, все подробности выплывут наружу, и неизвестно, чем все это кончится.

На другой день Уно вышел из дома пораньше и отправился навестить Юдзи. Дом Асао стоял на склоне горы, в окружении небольших фабрик и мастерских. Добираться туда было долго – электричкой и еще минут десять автобусом.

Сквозь стеклянную входную дверь Уно разглядел небольшую комнату. На деревянном полу, у стены, громоздились ящики из гофрированного картона, в центре, согнувшись над низеньким рабочим столиком, стоял седой изможденный мужчина. Уно приоткрыл дверь, она громко заскрипела, но мужчина даже не обернулся. Небольшим молоточком он вбивал латунные заклепки в просверленные в круглых стальных пластинах крохотные отверстия. Уно окликнул его. Мужчина наконец поднял голову, и во взгляде больших утомленных глаз, светившихся на его багровом осунувшемся лице, промелькнуло выражение, похожее на упрек – за то, что его оторвали от работы. Он вновь склонился над столиком и молча продолжал постукивать молоточком. Уно смутился. Он вспомнил свой первый телефонный звонок в этот дом и понял, откуда шло размеренное постукивание, которое он слышал в трубке.

В этот момент отворилась дверь, по-видимому отделявшая мастерскую от жилого помещения, и на пороге появилась женщина лет сорока. При виде гостя она очень удивилась. Пока Уно в замешательстве объяснял ей, кто он, ее окруженные сеточкой мелких морщинок глаза растерянно блуждали по полу.

– Вы, вероятно, мать Юдзи Асао?

– У-гу… – неопределенно пробормотала женщина.

– Я слышал, что Юдзи вернулся. Вот приехал с ним повидаться.

– Подождите, пожалуйста, минуточку…

Она скользнула в узкий дверной проем, пройдя мимо Уно, и убежала, громко стуча сандалиями. Седоволосый человек по-прежнему невозмутимо постукивал молоточком. Уно, присмотревшись, заметил, что рабочим столиком ему служило обычное котацу,[5] на котором болталось грязное одеяло цвета хаки.

– А-а, здравствуйте! – Вместо матери Асао в дверях возник средних лет мужчина. Маленький, толстый, он, глядя снизу вверх, разглядывал Уно воспаленными красными глазками. – Присаживайтесь! Вот сюда, пожалуйста! – сказал он неожиданно приветливо и указал на стул, стоявший неподалеку от пылавшей в углу мастерской печки.

Мужчина протянул Уно визитную карточку, на которой значилось: «Мастерская Исиды. Изготовление почтовых принадлежностей». Судя по фамилии на визитной карточке, это был дядя Юдзи по материнской линии. Типичный мастеровой, выбившийся в люди.

– Нынче так трудно, не знаешь, как извернуться, а тут еще эта история! Пришлось ехать;

– Да, досталось вам! Ну а как он себя чувствует?

– Как ни в чем не бывало! Захожу к нему в палату, а он вареный рис за обе щеки уплетает! – Изображая Юдзи, дядя выпятил живот и громко зачавкал.

– Значит, здоров?

– А что ему сделается?… Беспечный парень!.. Натворил дел, а кто-то расплачивайся за его грехи! За больницу выложил 150 тысяч, а еще гостиница да дорога – все 200 тысяч наберется! И это при нынешней-то депрессии!

У Уно горели уши, точно его за что-то отчитали.

– Но что поделаешь? Приходится все брать на себя. Отец-то у него вон какой! – заключил Исида. – Это отец Юдзи!

Уно поклонился работавшему над столиком старику. Исида рассмеялся:

– Что вы! Он ничего не соображает! Попал в автомобильную катастрофу – повредил голову!.. До этого он неплохо зарабатывал, но теперь, конечно… Однако поправился кое-как, хоть такую работу может делать!

Уно мельком взглянул на отца Юдзи. Что-то неестественное было в его монотонно повторяющихся движениях.

Вошла мать Асао и принесла на подносе чай. Исида прикрикнул:

– Разыскала бы сначала Юдзи! Опять небось торчит в чайной!

Она тут же торопливо вышла за дверь. Уловив ее поспешность, Уно почувствовал, что все здесь, вплоть до отношений между матерью и сыном, подчинено воле сидевшего перед ним грубоватого, вышедшего из низов человека.

Исида попыхивал сигаретой и шумно прихлебывал чай.

– Кстати, сэнсэй, не хочется об этом говорить, но эта Уэмура – хороша штучка, а?! Ведь сама еще школьница! А мать встретила одними упреками! А та начала оправдываться – и вовсе испортила дело.

– Да? – Уно не знал, что ответить. Исида понял, о чем он думает, и насмешливо улыбнулся:

– Небось думаете, умалчиваю собственные недостатки?… Я много в жизни повидал! Сразу понял, чья это была затея! Юдзи слабак: что ему скажут, то он и сделает. А девица, между прочим, с характером! Такая, если что задумает, своего добьется. Вот и тут Юдзи пошел у нее на поводу!

В этом Уно не сомневался. Однако что-то в словах Исиды ему не понравилось. Дядюшке было явно безразлично то, что побудило этих двоих отправиться в S., почему они решили умереть; но сознавал это Исида или нет – за случившимся стояло нечто, соединявшее Юдзи и Сумико, и отмахнуться от этого, обвинить во всем одну Сумико, означало выказать полное равнодушие.

– Я думаю, у них обоих были серьезные проблемы. Без этого человек не решится умереть, разве не так? – стараясь говорить мягко, заметил Уно.

– Дурь все это! – раздраженно бросил Исида. – О каких проблемах вы тут толкуете, когда они живут как сыр в масле катаются. Слишком уж им потакают, вот они и вырастают такими беспомощными. На одну только мать этой девицы посмотришь – и сразу все ясно!

Сам Исида когда-то подмастерьем пришел на механический завод и получил там суровую закалку, да и в армии сумел дослужиться до унтер-офицера.

– Жизнь научила меня пробивать себе дорогу… Уж как тяжело мне было, но не припомню, чтобы хоть раз в голову взбрело покончить с собой. Конечно, разве сравнить это с переживаниями нашей парочки!

– Все это так. Но вы думаете, у них нет трудностей иного рода?

Исида просто рассвирепел:

– Баловство! Пусть-ка они поживут впроголодь! Куда только все переживания денутся!

Исида раздавил сигарету в пепельнице.

– Знаете, сэнсэй, – сказал он уже спокойнее, – давно у меня это на языке вертится… Все сдерживался, а сейчас скажу! В том, что случилось, есть и учителей вина, верно?

– Думаю, что так.

– Нет, я не имею в виду лично вас. Я говорю о школе в целом! Словом – изнеженное воспитание! Хватит с нас этого демократического образования! До войны во всем были жесткие разграничения, и как-то это было надежнее, а?

Уно с удивлением слушал разглагольствования Исиды о воспитании и образовании. Видимо, тот слышал где-то о школьных проблемах, но толком ничего не понял. Основное зло он видел в учителях, которые бросали своих учеников и, размахивая красными флагами, отправлялись на демонстрации. Но самого главного, того, что привело к трагедии таких, как Юдзи и Сумико, он осознать так и не смог.