Сиверов еще раз обошел лагерь по периметру, считая тела. Он не ошибся: их было пять. Лагерь был совсем небольшой, с одним-единственным отапливаемым кирпичным корпусом, который в зимнее время года служил чем-то средним между турбазой и увеселительным центром. Не особо надеясь на спонсоров, здешнее начальство завлекало народ баней, зимней рыбалкой и возможностью провести выходные на природе. Похоже, дела тут шли не слишком хорошо. Глеб склонялся к мысли, что бизнес этот давно приказал долго жить и в последние несколько лет служил просто прикрытием. Под видом отдыхающих сюда приезжали вполне определенные люди, преследовавшие более чем определенные цели. К этой горстке облезлых дощатых хибарок под сенью голого железного флагштока тянулись следы многих дел, и предполагалось, что агент по кличке Слепой прибудет сюда в нужный момент и покончит с этим притоном одним точным, молниеносным ударом. Вышло, однако, не совсем так, как планировалось. Начать с того, что его здесь с нетерпением поджидали, так что удар получился вовсе не таким внезапным и молниеносным, как того хотелось бы генералу Потапчуку. И еще одно обстоятельство тревожило Глеба. С учетом того, как бездарно была организована засада, он подозревал, что люди, которых он тут перебил, это простые исполнители, причем далеко не высшего класса. Обычные отморозки, которым кто-то наспех показал, где у автомата приклад, а где дуло...
Носком ботинка он перевернул одно из тел. Молодой парень лет двадцати пяти – тридцати, с типично славянской внешностью и, судя по чертам лица, невеликого ума. Одет в новенький, еще не обмявшийся по фигуре камуфляж, который сидит на нем как на корове седло. Вокруг тела в жухлой прошлогодней траве поблескивает густая россыпь стреляных гильз, в стороне валяется отброшенный торопливой рукой пустой магазин. "Ага, – вспомнил Глеб, – это тот самый, который палил как сумасшедший в белый свет, как в копеечку. Одной очередью выпустил весь рожок, все тридцать штук, и что-то дико орал, меняя обойму, пока я его не срезал..."
На запястье синела корявая кустарная татуировка, еще одна, в виде перстня, виднелась на пальце. Сиверов поморщился: тоже мне, террорист-смертник...
Он двинулся дальше, останавливаясь над каждым убитым. Знакомых лиц не было, и из всех пятерых только один оказался кавказцем – тот, который болтался в окне, как вывешенное на просушку полотенце. Только он, единственный из всех, доставил Глебу небольшие проблемы: укрывшись в одном из корпусов, выныривал, как черт из табакерки, то из одного окна, то из другого и стрелял короткими экономными очередями, не давая поднять головы. Глебу это в конце концов надоело, он ударил длинной очередью прямо сквозь хлипкую дощатую стенку.
Документов ни у кого из убитых не оказалось, но Сиверов и без того уже видел, что операция провалилась: люди были явно не те.
Поразмыслив, Глеб решил не торопиться с выводами. Во всяком случае генерал Потапчук здесь наверняка был ни при чем. Федор Филиппович лично назвал ему время и место проведения операции. Лично! Не мог же он, в самом деле, всерьез рассчитывать, что эти пятеро увальней сумеют справиться с его лучшим агентом, ликвидатором экстра-класса по кличке Слепой? Генерал еще не выжил из ума. "А я-то в своем уме? – сердито подумал Сиверов, останавливаясь на пороге главного корпуса. – Какие у меня, собственно, основания подозревать Потапчука в чем бы то ни было? Основание одно: он знает, кто я, он со мной работает и только ему было известно время и место проведения операции. Но причин желать мне смерти у него, насколько я знаю, нет, а если бы были, я бы сейчас не рассуждал, а валялся где-нибудь с простреленной башкой, потому что Потапчук – профессионал и организация подобных акций – его хлеб насущный, то дело, за которое он всю жизнь получает зарплату".
Перешагнув через лежавший в дверном проеме труп, Сиверов вошел в коридор главного корпуса. Воздух здесь был сырой и промозглый, как в склепе; коридор освещался единственным окном, которое располагалось в дальней торцевой стене, и Глеб поднял темные очки на лоб. Он медленно двинулся вперед, внимательно глядя себе под ноги, и не напрасно: в десятке метров от входа его чувствительные зрачки уловили тусклый блеск натянутой поперек коридора проволоки. Укоризненно покачав головой, Слепой присел и аккуратно снял растяжку. Прикрепленная к проволоке граната была новенькая, даже маслянистая от небрежно удаленной смазки. Глеб вынул из нее запал и положил гранату в карман куртки. Теперь увесистое металлическое яйцо оттягивало карман и при каждом шаге неприятно толкалось в бедро, напоминая о себе.
Глеб прошел по коридору до самого конца, распахивая все двери подряд и заглядывая в комнаты. Первый этаж выглядел нежилым, даже мебель в комнатах отсутствовала. Стены в коридоре были выкрашены масляной краской отвратительного темно-зеленого цвета, способного загнать в жестокую депрессию даже самого толстокожего оптимиста. Комнаты были оклеены дешевыми светлыми обоями, основательно обшарпанными, засаленными и испещренными многочисленными надписями, оставленными здесь поколениями юных россиян. Все вокруг криком кричало о многолетней, вошедшей в привычку нищете, и Глебу было очень трудно представить себе нормального человека, способного прельститься перспективой провести выходные в этом "чудном" местечке, да еще среди зимы, когда на свежем воздухе долго не проторчишь. Что ни говори, а генерал Потапчук был прав: на зимнюю турбазу это место было не очень похоже.
Но на втором этаже, судя по всему, недавно жили – правда, только в одной из десяти расположенных здесь комнат. Тесно, и впрямь как в пионерском лагере или больничной палате, поставленные койки с голыми металлическими сетками, усеянный растоптанными окурками пол, груда пустых консервных банок в одном углу, батарея пыльных, захватанных грязными пальцами бутылок в другом – все это говорило о том, что "зимний отдых" здешних постояльцев был довольно своеобразным. На ржавом железном листе под окном стояла чугунная печка-"буржуйка", коленчатая труба которой, по всей видимости, раньше была выведена прямо в форточку. Теперь форточка была закрыта, а сама труба валялась на полу и напоминала деталь какого-то диковинного оружия. В воздухе ощущался неприятный кисловатый запашок – затхлый дух закрытого помещения, в котором долго жили мужчины, не утруждающие себя поддержанием чистоты и порядка. Но запах был старый, да и окурки на полу выглядели так, словно пролежали тут не меньше месяца. Глебу стало очень любопытно, откуда генерал Потапчук взял сведения, на основании которых послал сюда своего лучшего агента. Очень захотелось побеседовать с информатором Федора Филипповича наедине, чтобы узнать, кто надоумил его шутить такие шутки с генералом ФСБ.
Одно было ясно: группировка, сделавшая лагерь своей зимней базой, располагала большими деньгами и обширными связями наверху, иначе эту лавочку прикрыли бы давным-давно. Так называемая зимняя турбаза не могла на протяжении стольких лет существовать, не вступая в официальные сношения с внешним миром – не платя налогов, не подвергаясь набегам санитарных врачей и пожарных инспекторов и не отчитываясь перед организацией, на балансе которой находились все здешние строения. Чтобы такой объект так долго оставался невидимым, нужно очень много платить, и притом не кому попало.
Для порядка Глеб заглянул в стенной шкаф, но, как и следовало ожидать, не обнаружил там ничего, кроме закатившейся в угол скомканной конфетной обертки. На задней стенке шкафа синей шариковой ручкой было выведено: "Оля и Света, ле-то-2000, 1-я смена". Внизу чья-то преступная рука крупно дописала черным фломастером: "ДУРЫ". Глеб подумал, что, если бы здесь было написано "дураки", это было бы про них с Федором Филипповичем.
Ступая по рассохшимся доскам, он подошел к окну и сквозь пыльное стекло выглянул наружу. За забором красовался сосновый бор; приземистое, сложенное из силикатного кирпича здание котельной с длинной железной трубой жалось почти вплотную к забору. На трубе, вертя головой во все стороны, сидела сорока, рядом еще одна – пестрая черно-белая птица с вороватым видом прыгала по крыльцу деревянного домика, из окна которого свешивался убитый кавказец. Сороки никогда не действуют в одиночку: сколько бы птиц ни принимали участие в очередном разбойничьем набеге, одна всегда занимает господствующую высоту и оттуда наблюдает за местностью, готовая поднять тревогу при первых признаках опасности. Своими слаженными действиями сороки всегда напоминали Глебу шайку беспризорников. Это была организованная преступность в чистом виде, и наблюдать за сороками, с точки зрения Сиверова, кое в чем было даже поучительнее, чем за обезьянами.