Ну, там, конечно, был наш Егор Крутывус. Как я могла его раньше ценить, сама не понимаю. По сравнению с Женей это как Азовское и Черное моря! Глубина, она у Жени, конечно, хотя Егор тоже не дурак, он много знает. Мол, черви не заменяют мяса: в них нет гемоглобина, один белок! Гемоглобин лишь в хордовых. "А мы все тут хордовые", - радостно заметил Солодкевич и снова мне подмигнул: "Правда, Шахецкая?". А я вижу: все к Жене несправедливо настроены. И тут меня осенило: в "Евгении Онегине" - во вступлении, к Плетневу, что читаем? "Хотел бы я тебе представить" то-то и то-то, а вышло "собранье пестрых глав... небрежный плод моих забав". В общем, что вышло, то и осталось. Мало ли чего художник хочет создать образец поэзии , "живой и ясной", но "так и быть рукой пристрастной прими". Даже у Пушкина! И читатель должен это понимать. И критик. А Солодкевич ходит, дирижирует и посмеивается: "Молодец, Шахецкая, хорошо выступила".

Сам Женя тоже выступал: дескать - эстетика безобразного - она всюду, у Толстого "Смерть Ивана Ильича"... Знаешь, Юля, что это с мужским полом творится? То Егор спрашивал у духов, когда умрет, то Женя о смерти рассуждает, словно они боятся, что смерть мимо пройдет. Такие хлопоты, что ты! Но если снисходительно на все смотреть, то можно протерпеть их всю жизнь, правда? То есть - одного Женю. Солодкевич слушал, усмехаясь, нашу ползунковую критику и на прощанье промолвил:

Пошел Гаврила на рыбалку,

Он хлеб с червями уминал...

Такой смех на нас почему-то напал тут, но мы его отразили. Хохотала только я одна, еще Женя хохотнул, чтоб показать, что не обижен. Но всем хотелось посмеяться - по завистливым взглядам я это поняла.

Дорогой мы шли сначала впятером: я, Женя, Егор с Фаей и еще одно студенческое существо, такой женственный мальчик Миша, он со второго курса. Егор завлекал, конечно, Фаю, своим умом "ее стращая": "Червь кишечно-полостное, в нем гемоглобина нет". И тут Женя ответил ему на языке врага: "A ты, Егор, напиши крупными буквами "ГЕМОГЛОБИН" и оклей всю свою комнату вместо обоев, и у тебя будет, на что равняться в жизни". Он вообще говорил что-то не то. Даже когда мы остались вдвоем на пустой улице Ленина. Ты помнишь улицу Ленина? Идет от университета к Центру. И Женя говорил не то, и погода была не та какая-то. С неба мерзкий студень посыпался. Женя все: троп, синекдоха. А тут шел какой-то дежурный полуночный пьяница и говорит: "3а эту синекдоху тебя надо отмудохать!" (Извини за точность цитирования!) Конечно, мне дорога любая мелочь: все, что относится к Жене, становится нашей общей биографией? Так ведь? Прости, ради тропа!.. Через двадцать лет, когда мы с Женей будем праздновать юбилей знакомства, этого мужика грубого, может быть, будем вспоминать, как ангела с небес. Мы еще долго с Женей хохотали над его словами. И тут Женя даже взял меня под руку и перевел через полузамерзшую лужу. Мы еще долго говорили в подъезде и возле лифта, потом - возле нашей двери, а потом он повернулся и ушел. А пока мы говорили, мы часто приближались лицами друг к другу, потом снова откидывались. У меня началась антиперистальтика. Это уж как водится. Рифма: антиперистальтика - перестаньте-ка! Надо бы написать на эту тему. Но не могла же я первая его поцеловать? Какие у вас в столице веяния в этой области? Напиши! Просто голова не на месте. Он повернулся и ушел. Но все-таки он бродил со мною три часа, правда? Не зря же? А Солодкевич, кстати, разводится с женой, поэтому ему сейчас подмигивать как бы разрешено, что ему после развода - монашествовать что ли? Он - молодой кандидат, ему всего тридцать лет..."

На следующий день Женя и Егор не пошли на лекцию по истории партии. Они разговаривали как ни в чем ни бывало:

- Егор, ты что - уже выпил сегодня?

- Нет. Я просто... недоспал.

Казалось: будущее прекрасно в любом случае - пьешь ты или нет. Будущее казалось уже забронированным. Поэтому Женя сегодня разговаривал с Егором, хотя вчера они перебросились парой обижающих реплик. Да и не обижающих: все были так близки друг другу, что могли говорить все, что угодно. И вообще в свете нависающего прекрасного будущего невозможно было сердиться друг на друга. Тем более, что в настоящем многое не нравилось...

- Эта история КПСС никому ведь не интересна, правда, Егор!

- Почему... Если б всю правду о Троцком. О Сталине. О лагерях. Это было, было бы всем интересно!

- Ну, кто ж тебе ее даст - всю правду! Они о себе никогда этого не расскажут... А Шахецкая-то! Помнишь, как вчера встала на защиту моего рассказа? Так трогательно-неудачно - как из детсада...

Егор сразу:

- Так из нее вообще выйдет хорошая жена, кроткая.

В глазах Жени добродушие сменилось агрессией, как будто свет в светофоре переключили.

- Ты что! Мне не нужна кроткая жена! Я не хочу потерять форму!

Егор пошел еще раз навстречу: значит, Надька подойдет, она резкая.

Но Женя и тут возмутился: как можно - он, Бояршинов, никогда не женится на общежитской!

"Пижон", - подумал Егор. Но в чем-то Бояршинов и прав. Лидия, она, как сестра... на всю жизнь.

Женя открыл папку и достал свой новый коллаж. Одна из купальщиц Дейнеки вырезана и любовно приклеена к ватманскому листу. А на причинном месте у девушки точно приклеена дверца с никелированной ручкой. Судя по суховатой графике - дверца вырезана из какого-то руководства по механизмам.

- Дашь перефоткать? - спросил Егор.

Бояршинов сказал резко: дескать, хитрый - хочешь разбогатеть на мне, ведь через двадцать лет это сколько будет стоить - такой коллаж, роскошь! Здесь цветение форм просто, монтаж выявляет скрытые сущности, как от столкновения двух элементарных частиц рождаются миры-при огромных скоростях.

Сказал и огорчился: Егор подумает, что я жадный, а ведь это все во имя прекрасного будущего, чтоб оно было еще прекраснее, не распыляясь в настоящем.

На самом деле Егор совсем не обиделся. Его-то будущее было еще прекраснее - даже без всяких коллажей.

5

На фольклорную практику их повез Солодкевич. Из вагона в Соликамске пересели в автобус и запели: "В первые минуты Бог создал институты, и Адам студентом первым был"... Они хотели сильнее обозначить свое присутствие здесь, в этом месте, и вообще - в эпохе. Казалось, что от слов песни, от выкриков Надьки и дирижирования Леонида Григорьевича они становятся еще студентистее. Потом пересели в тракторный прицеп, уже подверженный колхозной коррозии, и замолчали. Только хватались друг за друга во время резких бросков прицепа, скачущего по рытвинам. Лидии показалось, что Леонид Григорьевич слишком сильно прижался к ней, но тут их бросило в другую сторону, и она сама ударилась о Женю. Но в этом возрасте юноши не возражают, когда на них сваливаются фигуристые девушки.

На колхозной конторе висела цветная потрескавшаяся фанера: хохочущая женщина откинула голову под натиском чугунно прорисованных букв: "ЗДЕСЬ ШЬЮТ ИЗ КОЖИ". Ее немой смех словно означал: какое там шьют, но если уж шьют, то бегите отсюда ради всего святого! Мимо шел мужчина, слегка обглоданный местной жизнью: на закорках он нес старушку, глаза ее были закрыты. Лидия сразу спросила у проходящей мимо женщины: "Что-плохо ей?" "Нет, хорошо, - откликнулась собеседница. - Сын со свадьбы несет... гуляли два дня. Петровна вам потом попоет знаете как - вы ей только выпить поднесите".

Побросав рюкзаки и сумки в клубе, в комнате для кружковой работы, они бросились к речке. Вода в Вишере бежала так быстро, что это казалось неестественным. Бояршинов подумал, что, как в коллаже, река методом наложения втиснута в общий простодушный пейзаж. В воздухе чувствовалась вибрация силы и угроза от движения водяных мускулов.

К берегу неподалеку причалил плот, какие-то люди стали выгружать с него рюкзаки и походное снаряжение.

- До самого Ледовитого океана уже поселений нет, - сказал Солодкевич. - Откуда же эти приплыли, если в верховьях нет никого.

- Пойду выясню, - отозвался Егор.