Как бывает: из-за внезапного прыжка после сна в жизнь все предметы вокруг нее еще не сложились в удобочитаемую картинку. Инна, которая была представлена в ассортименте: бигуди, выглаженный до блеска шелковый халат, такое же выглаженное лицо, - говорила, постепенно срастаясь своими частями в одну гармонию:

- Спасибо, Любовь Климентьевна! До свидания, Любовь Климентьевна!

Когда каблуки секретарши раскатисто отстучали вдали, Инна в ужасе зашептала:

- Что ты наделала?! Секретарь факультета - это для нас почти выше ректора!

- А что такое? - не поняла Надька.

- Ты ей сказала, что только что из постели своего научного руководителя... А он старается алиби создать, ум проявил: секретаря к тебе шлет. Я бы на твоем месте сразу все просекла.

Надька была в недоумении: чего он не предупредил-то!

Откуда ей было знать, что этим прекрасным умытым утром Грач шел на работу и встретил парткомовского дядьку, который, мучительно искривившись, процедил:

- Какой ты неаккуратный со своими студентками! Опять на тебя телега лежит...

Продолжая раскрашивать красивый железобетон лица, Инна задумалась: а не сменить ли тему... Ведь чего доброго, оказавшись в безвоздушном пространстве, Надька опять начнет притягивать к себе Шиманова. А притяжение у нее сейчас очень мощное. Даже Инна это чувствовала. И она резко повернула разговор в безопасную и весьма увлекательную для обеих сторону:

- Знаешь, я изобрела, как отбеливать веки... такая получается экспрессия взгляда. Намажешь сначала кремом "Вереск", потом...

Не зря ты, не зря делишься секретом. Надька слушала с очень внимательно-озабоченным видом. А Инна даже не знала (и хорошо, что не знала), что она всегда насквозь видна со своими орудиями красоты...

2

"...Спасибо за приглашение, Юля, я обязательно буду в Москве, но только 1 августа. У нас после третьего курса целый месяц пионерская практика. К тому же у вас я смогу познакомиться (через тетю Дину) с Анастасией Цветаевой!.. Побегаю по театрам. Тут, конечно, у нас Егор каждый день театр устраивает. Были недавно на дне рождения у Фаи, и он, подогретый изнутри, спрашивал жену родную: что такое "индрик". А Фая вдруг приняла свой обычный спокойно-величественный вид, словно у нее защищена кандидатская, есть дача, запланировано лето в Коктебеле, и холодно спрашивает: "Егор, а где стипендия? Мы же собирались купить дочке шубу к зиме". Мама Егора сразу закрыла-заслонила сына: мол, она купит. Вообще она сейчас говорит, что во всем виновата Фая: не может остановить мужа. Фае очень тяжело, очень. Вчера утром я только собралась в библиотеку, Егор звонит. "Лидия, сейчас утро или вечер?" - "Утро". - "А какого дня: субботы или воскресенья?" А была среда.

Я Володе за три года написала около двухсот писем. А Вадик скоро уже придет из армии, Галька готовится к свадьбе. Забавная деталь! Вадик пишет из Грузии, что все местные знают Пермь. Только скажешь, что из Перми, сразу: "Знаю. Я там сидел".

Алла Рибарбар с третьего раза сдала научный коммунизм. Лектор им заявил, что без правильного мировоззрения не овладеешь профессией медика. Алла сказала соседке: "Без марксизма зуб не запломбировать". А преподаватель услышал, и Алла чуть не вылетела из института. На нее совсем не похоже, она ведь, помнишь, такая спокойная. Папа говорит: это синдром оттепели - все слегка распрямились. Теперь отвечаю: почему не писала про Женю Бояршинова. Стало не о чем упомянуть. Он сейчас руководит всей самодеятельностью филфака (после отъезда Солодкевича в Ленинград). Почему-то ополчился на невинные выпивоны, которые мы иногда устраиваем после репетиций. При этом, Юль, поверь: мы выпиваем не больше ста граммов сухого!.. Ну, конечно, научились проводить Женю: приходим пораньше, выпивку для конспирации называем "Станиславским". "Станиславский меня хорошо вдохновил перед репетицией", "Где Егор? - Ушел за Станиславским"... А первого апреля Женя меня вообще поразил! Мы праздновали этот день в общежитии. Так вот Женя тут тоже немного выпил и произнес целую речь о себе: "Я стал хуже, а дела мои идут лучше! Я стал скупее, жестче, а денег у меня стало больше, пишется здорово, и уже обещают напечатать!.." И так далее.

Наконец о Достоевском. Я с тобой, Юля, не могу согласиться! Кое-что для себя лично я взяла у него! Вот из "Идиота" я поняла, что никогда не буду встречаться с соперницей и разбираться, разговаривать даже не буду! Сама видишь, что вышло из встречи Аглаи и Настасьи Филипповны! Но подробно обсудим, когда я приеду".

3

Во время весенней сессии (третий курс кончается - значит, Володе остался год службы!) Лидия шла в магазин "Мелодия", она искала подарок брату на день рождения. Еще издали она узнала ритмически подергивающуюся походку Солодкевича. Уже больше года он жил в Ленинграде, удачно защитил докторскую, удачно женился. Лидия все отлично знала, как знала и о том, что Леонид Григорьевич приехал в Пермь, чтобы быть председателем ГЭКа в университете. Вот он уже зашевелил бровями, показывая, что видит Лидию и рад встрече. Она тоже поневоле засияла ему навстречу: на миг исчезло все время разлуки, и Лидия как бы услышала внутри тот буйный хохляцкий хохот, которым в университете приветствовала любую примочку Солодкевича.

Они кинулись друг к другу с приветствиями, и Солодкевич радостно зарапортовал:

- А я на ГЭК приехал! По-гэк-ивать на Пермь, значит. А как тут без меня Пермь поживала? - Солодкевич кинул вопрос на затравку, после чего Лидии ничего не оставалось, как хаотично изложить новости о самодеятельности: она играла Настену в "На дне", сама сочинила пародию на пермских поэтов ("По-над-вдоль-за-перед ней...").

- А вы как в Питере, Леонид Григорьевич?

- Преподаю русский язык курдам... ну, это тоже наши братья по индоевропейщине! - говорил Солодкевич. - Без сына мне трудно там. Дочь-то со мной поехала. Но и сына я заберу, когда он сможет решать сам... с кем жить!

Перед Лидией полосой пронеслись вдруг все эти детские шапочки и шарфы, которыми он тряс перед судьей во время развода и раздела имущества.

- Но значит... Зоя останется совсем одна, - низким голосом полуспросила Лидия, она даже как-то осела на своих крепких ногах, уперлась, приготовилась к защите всех матерей.

Солодкевич с вниманием посмотрел на Лидию: она начинала пугать его. Но он не сдавался: мол, чему Зоя может здесь, в Перми, научить его сына! Если б Лидочка только знала всю степень Зоиной недалекости!..

"Сейчас я покажу свою недалекость, о, такую недалекость", - думала Лидия, резко останавливаясь около разверстого канализационного люка. Солодкевич остановился тоже, и оба вдруг почувствовали исходящую из дыры черную теплоту.

- Да если б меня бросил муж, сманил дочь, а потом пытался выманить последнего, второго ребенка!.. Я бы... его собственными руками в этот колодец столкнула! - И Лидия показала внутрь люка.

В этот миг Солодкевич повернулся и побежал. Поговорили! Он бежал удивительно легко, и крепкое пузцо совсем не проглядывало со спины. Он ловко уходил с линии движения прохожих. Лидия хотела догнать и извиниться, сама не ангел и не Бог, чтобы судить, но она не могла догнать: услышав ее "Леонид Григорьевич, да подождите же!", он так припустил, что скрылся из виду.

Сразу скажем, забегая вперед, что Леонид Григорьевич не успеет забрать сына: незадолго до решающего разговора с Зоей неожиданно от разрыва сердца умрет новая жена Солодкевича. А вскоре и он сам упадет прямо на скользкий лед Невского Проспекта, который как площадка для предсмертных судорог ничем не лучше, чем какая-нибудь дикая уральская улочка. В больнице он придет в сознание и расскажет, что уже знает: у него опухоль мозга. После смерти отца дочь Леонида Григорьевича уедет в Израиль. В Перми весть о его смерти будет перекатываться из дома в дом и наконец дойдет до Лидии. Она достанет из чемодана ворох старых газет "Пермский университет" и вдруг увидит себя в роли Коробочки в "шиповской" постановке "Мертвых душ", а дальше - знакомые все фамилии. Вот Женя Бояршинов пишет о концерте биологов: "Ни на одном факультете ленинская тема не была решена с такой душевной теплотой..."