Лидию снова потянуло в секонд-хэнд, кстати, он находился в Доме культуры слепых. Сам дом был весь облеплен сверкающей крошкой, и она своим отраженным от неба сиянием словно олицетворяла идею лишенности зрения. Сбоку аккуратно висела фанерка, трафаретными буквами извещающая: "Одежда из Европы и Америки! Цены ниже всякой разумности".

В бывшем гимнастическом зале пыль искрилась, как снаружи облицовка. Люди ходили от стола к столу. У них лица грибников, внезапно поняла Лидия. Вот эту куртку хорошо бы Градусову, - Лидия с десятиклассниками ставила спектакль "Суд над Бродским". Есть фотография, где Иосиф в такой же куртке...

Около Лидии примостилась женщина с пропечатавшимся пенсионным выражением во всем облике. Она достала из сумочки маникюрные ножницы и стала быстро, ловко срезать бисеринки с рваной кофты. Крупное тело Лидии, как щит прикрывало ее от взглядов двух торговцев, которые неутомимо вспахивали своим вниманием каждую линию зала. Один из продавцов держал в руке карманный англо-русский словарь. Лидия вспомнила, как в прошлом году плыли с Володей на пароходе, где-то остановились рядом с пароходом американских туристов. С нею заговорил один американец с фотоаппаратом, и она - благодаря своей раскованности - тоже по-английски отвечала: муж (хазбент) спит в каюте (слип). Американец понял, что она хочет его в мужья, забегал по палубе, замахал: согласен, да, увезет ее в Америку! Тут вышел Володя, зевнул, обнял Лидию - американец стушевался, быстро сделал вид, что просто хотел сфотографировать...

- Внучка у меня фенички делает, - шептала женщина, протягиваясь к уху Лидии. - Набор искусственного жемчуга - три тысячи, - как буханка хлеба. Государство обворовало нас, а мне нельзя? Пенсии не хватает на прожитье.

Сияющие ножницы, совсем вросшие в пальцы, не вдавались в лишние размышления, они работали, не давая бисеру ни одного шанса укрыться.

Лидия вдруг подумала: "Я вчера купила Алеше куртку - без одной пуговицы. Завтра этот секонд-хэнд последний день торгует. Значит, эти двести курток они уже не продадут. Я возьму вот эту пуговицу". Двумя скрюченными пальцами она схватилась за пуговицу, и вдруг словно обезумела. Как бы со стороны Лидия увидела собственные руки, когтящие тисненый кругляш: к куртке злосчастная пуговица была намертво прикручена стальной проволокой. Пальцы крутили и дергали добычу, действовали совершенно самостоятельно... Лидии казалось, что ее глаза превратились в телекамеры и снимают эпизод, к которому она сама не имеет ни малейшего отношения...

Внезапная боль вернула Лидии чувство самое себя. Проволока в последнем отчаянии выставила раскрутившиеся от дерганий твердые усы - вцепилась, как верный пес собственности, вонзилась глубоко в тело, до самой кости! Лидия вернулась в себя еще раз, потерялась, снова нашлась. Гневно отшвырнув пуговицу, она принялась зажимать пульсирующий красный фонтанчик. Наконец, ей удалось соорудить на иссеченных пальцах корявый узел из носового платка и, забыв про куртку для Градусова-Бродского, Лидия двинулась к выходу. В голове стучало: " Как это я могла?! Я, человек, ставящий спектакль по суду над Бродским?!" Казалось, чернота, поселившаяся в душе, останется теперь в ней навсегда.

В первую очередь о случившемся она рассказала сыну.

- Нет, не украла, мамочка, и палец не разрезала, и кровь не полилась. Мамочка, нет! - Алеша хотел сделать все бывшее не бывшим и испуганно уговаривал ее успокоиться.

Друзьям Лидин рассказ пришлось слушать снова и снова. Володя, которому Лидия каялась чаще других, в конце концов назвал эту историю "похищением века". А Егор примерно на восьмой раз посоветовал:

- Ну, украла пуговицу, и ладно. Больше месяца переживать не стоит!

Володя сорвал уже три листовки русских неофашистов с броскими заголовками: "Россия ждет твою волю!" Он бормотал: "Уже дождались - вот она, моя воля". Они ходили с Лидией по магазинам и то и дело натыкались на эту пакость. Одна листовка была приклеена очень прочно, как-то не по-русски, хотя звала русских быть еще более русскими. Даже изображенный на ней молодой сердитый красавец с мечом был какого-то эсэсовско-нордического типа.

- Если б они поразмыслили хоть на атом, - сказала Лидия, - то нарисовали бы что-то более курносое, конопатое.

Листовка никак не отрывалась. Лидия достала из сумочки ключи и стала часто-часто зачеркивать острой бородкой.

- Помнишь, я писала в одной статье: "Вы против охаивания истории? Опровергните хоть один факт из "Архипелага"!"

- А молодежь выражается гораздо сильнее! - сказал Володя. - Просто пишут поверх листовок: "Пидоры спирохетные".

Они проходили мимо Дома культуры слепых. И Володя объявил приготовленную приятную весть:

- Ты больше не будешь бегать по секонд-хэндам. Мне предложили читать гидродинамику в Париже. На полгода!

Лидия почувствовала, что сердце ее затопило радостью. И в этот самый миг палец, который давно зажил, вдруг задергало, будто кто-то потянул за вросшую в него невидимую нитку. Но Лидия не обратила на это никакого внимания.

6

В первом письме из Парижа Володя зачем-то много написал про отсутствие красивых женщин: мол, любую пермскую работницу одень по-европейски - и она засияет на пол-Парижа. Лидия только на секунду встала в тупик от такой озабоченности, потом вспомнила, что и сама в командировках, не видя мужа какое-то время, начинала внимательно смотреть на красивых мужиков, опять-таки напоминающих ее мужа.

Веня, обыкновенно любивший и умевший истощать себя работой, пришел необычно рано - в пять вечера. Он только что купил "вольво", но знал, что Лидии об этом лучше не говорить, а то увязнешь в объяснениях, чем нехороша была "ауди".

- Поедем в какой-нибудь бар, посидим! - предложил он.

- Представляешь, - собираясь, рассказывала Лидия, - Володя пишет, что во Франции нет красивых женщин, зато одних литературных премий больше тысячи!..

Она могла говорить что угодно, у Вени все равно было ощущение, что невидимый кондиционер очищает воздух.

Некоторое время ехали молча. Лидии показалось странным, что Веня рулит рассеянно, словно вот-вот бросит руль. Наконец, как бы между прочим он спросил:

- Помнишь Наташу Пермякову? Ты должна ее знать.

Лидия вспомнила: бегущее вдоль ряда цифр и букв блюдечко, тьма, Галька, снимающая крестик, пламя свечки, сухонькие прямые пальчики точеные такие... Это и была она, Ната.

Лидия вдруг испугалась спросить, почему Веня вдруг заговорил о Наташе. Они промолчали весь остаток пути. Лидия смотрела за окно и вспоминала, как Володя говорил ей: "В детском саду я был влюблен в одну девочку, которая писалась в постель и все над ней смеялись". А Наташа Пермякова еще в школе страдала почками. Ну и что?

В ресторане Веня заказал коньяк "хенесси", салат из креветок, жюльен и по европейской котлете. Он не спрашивал у спутницы, что именно она хочет, потому что видел: Лидии не до этого, она уже набирает обороты...

Она выпила, совсем даже не соблюдая рекомендаций: погреть коньяк в руках, подержать во рту. Она его хлобыстнула прямо в рот и жадно, без тонкостей, набросилась на закуску, чтобы хоть на секунду оттянуть предстоящий разговор.

Вене хотелось вдеть в уши Лидии - смуглые и отливающие изнутри атласом - сережки с бриллиантами, которые лежали в коробочке. Эту коробочку он терзал в кармане, не решаясь достать. Так и не смог решиться.

- Надо же, нищие ездят за границу, а мне некогда выбраться! неожиданно ляпнул Веня.

Но Лидия никогда не считала себя и Володю нищими... Она ждала начала настоящего разговора. И дождалась.

- По Интернету сообщили, - осторожно проговорил Веня, - что видели твоего Володю в Париже.

Лидия молчала, и он поспешил пройти самое тяжелое место разговора:

- Странно, что для встречи с Пермяковой ему надо было уехать во Францию.

Внутри у Лидии росло ощущение, что она Володю никогда в жизни не видела - не было его ни в кругу друзей на фоне зеленой рощицы, ни в пустынном пейзаже зимней улицы, ни все эти долгие годы. А Веня говорил, говорил: Наташа приехала работать гувернанткой... "О пэр" - вот как это называется... Можно бы отправить Алешу в Европу... Там уже разработаны компьютеризированные способы лечения... Исправляют катастрофы интеллекта... Веня делал рассчитанные паузы для ответных реплик. Но Лидия молчала.