- Hй...lи...ne! -с трепетом в сердце и голосе проговорил молодой человек.

- Егор Петрович, - спокойно отвечала она, смягченная избытком нежности, невольно изменявшей голосу и взорам Адуева.

- Итак? - тоскливо произнес он после долгого молчания.

- Итак! - насмешливо повторила она, живо перебирая клавиши.

- Вы шутите, Елена Карловна.

- Совсем нет! Я стараюсь подделаться под расположение вашего духа и под ваш тон, чтоб угодить вам. Кажется, нельзя требовать большего внимания.

- Если б я не был уверен, что это шутка, то...

- То?..

- Удалился бы давно.

- Ах, это новое! - с колкостью заметила Елена, - я еще не испытала. Чем же, однако, вы недовольны? Я всегда рада свиданию с вами: вы, я думаю, по моим глазам видите это. К вам я внимательнее, нежели к другим; с другими я стараюсь, для приличия, быть только любезной.

- Только из приличия!.. Стараться быть любезной - нельзя, баронесса: это дар неприобретаемый. Кто любезен, - тот - поверьте! - не старается; притом же есть границы истинной любезности, а ваше обращение с князем Каратыжкиным и Збруевым...

- А!.. вот что! так вам не нравится мое обращение с ними? да отчего же? Напротив, вы, кажется, должны радоваться их вниманию ко мне: это живой аттестат моим достоинствам, справедливая дань, как говорят они...

- Слушайте их!

- Что ж? разве не правда? Вы, я думаю, одного мнения с ними: по крайней мере любовь ваша доказывает это.

Адуев закусил губу.

- Но ваша холодность, странное обращение со мной - становятся несносны! - сказал он.

- Не сносите.

- Скажите мне с прежнею искренностью, которой я не вижу в вас более, любите ли вы меня?

- Как это скучно! одно и то же! Ответ вы давно знаете.

- Но с тех пор многое могло перемениться, и переменилось! - Он вздохнул.

И она вздохнула.

- Баронесса, меня никто, никогда не считал ни глупцом, ни ребенком. Ваша насмешка - первая в моей жизни. Еще пять минут подобного разговора - и я...

- И вы?

- Оставлю вас сию минуту и навсегда!

- Как грозно!

Адуев не мог сносить долее насмешливого тона Елены: он вспыхнул.

- Да! удалюсь, постараюсь забыть эту суетную женщину, пред которой я так долго бесплодно пресмыкался! - с гневом и скороговоркою начал говорить Егор Петрович. - Боже! та ли это, пред которой я благоговел, в чистоту чувств которой так слепо веровал, не считал себя достойным счастия обладать ею?.. И вот она! едва успела сказать "люблю" в первый раз в жизни и уже забывает святость своих обещаний, данное обязательство, сбирает дань лести ничтожных волокит!..

- Каких обязательств? разве я ваша невеста?

- Но могу ли требовать вашей руки при этом обращении со мною и с другими, не будучи уверен в вашем чувстве? А своенравие, а капризы - какую будущность готовит мне это?.. Вы молчите?

Елена сложила руки вместе, потупила глаза и склонила голову вперед.

- Я ожидаю ваших приказаний, - сказала она.

- А! вы решились оскорблять меня! Прощайте, баронесса. - Он взял шляпу.

- Куда ж вы? Разве не хотите пить с нами чай? - насмешливо сказала она. - Маменька и папенька будут рады видеть вас.

Адуев молчал несколько минут.

- Благодарю вас, - сказал он наконец, - вы открыли мне глаза. Я приехал с тем, чтоб объясниться решительно, выведать от вашего сердца, которое давно уже сделалось тайною и загадкою для меня, по-прежнему ли оно принадлежит мне; потребовать отчета в вашем обращении со мной, и если оно происходит от легкомыслия, то хотел просить вашей руки, в надежде, что со временем строгие обязанности супруги изменят ветреный характер... Но теперь, после этого разговора, мне не нужно никаких объяснений; более надеяться мне нечего; вы меня не любите!

- Вы находите, а?

- Смейтесь!.. Но вы увидите, что я не ребенок! Я готовился посвятить вам жизнь, быть вашим мужем, когда видел, что мог составить ваше и свое счастие, когда знал, что взаимность скрепит наш союз; но вести вас к алтарю без любви, холодно, как жертву приличий, по принятому обычаю, - я не могу и увольняю вас от данного слова!

- Как это сильно сказано!

Адуев не обратил внимания на ее слова и продолжал:

- Признаюсь, до сих пор я существовал только любовью к вам и любимою моею мечтою была - ваша любовь. Не думайте, однако ж, чтобы я так же легко вверился опытной женщине: нет! ваша молодость, чувство, которое вы обнаруживали вначале, - всё ручалось мне за чистоту и искренность вашего сердца; кто бы мог подозревать тогда?..

- Что подозревать?

- Столько лукавства, притворства, кокетства...

- Вы забываетесь, monsieur Адуев! - сказала она гордо и с гневом.

- Таковы ли вы были прежде? И теперь, в ту минуту, когда воспоминания о прежнем столпятся в голове моей, - в глазах еще родится слеза умиления. Несмотря на явную холодность, на оскорбления, я бы всё простил вам, в память прошедшего, если б заметил хоть тень того чувства. Но - повторяю - я не ребенок и знаю, что надежды на счастье нет: оно прошло, как всё проходит своим чередом!..

Адуев задумался. Елена поглядела на часы.

- А помните ли, - начал он опять, - кто породил во мне эту страсть, кто раздул пламя пожара? Как в вас достало столько хитрости? Так молоды, а коварство уже успело закрасться в сердце, которое, казалось, дышало одной искренностью, простосердечием! Когда я воротился из чужих краев, усталый, недовольный ничем, когда утомленная душа моя искала одиночества, - кто приветно улыбнулся мне и озарил будущность блестящими и - как я вижу теперь - несбыточными мечтами? Вы, Елена! вы очаровательною улыбкою вызвали меня на сцену света, на участие в этом вихре жизни, в котором кружились сами. Я кинулся вслед за вами...

Елена зевнула.

- Помните ли, как, просиживая со мною по целым часам вот здесь, на этом самом месте, или на даче в саду, вы забывали свет, не хотели никого видеть, кроме меня? Когда я, томимый нравственным недугом, медленно угасал, не вы ли, как ангел-утешитель, сказали мне: "Живи для любви"?

- Кажется, я не говорила этого.

- Тогда вы - как будто разрешили за меня задачу счастия. Я жадно вслушивался в утешительные слова, впивался взорами в ваши глаза, и в них сиял теплый луч не одного сострадания, а взаимности, нежного участия; вы, кажется, говорили ими: "Люби меня, и тебе откроется целый мир блаженства; я создам тебе счастие и разделю его с тобою". Помните ли вы?

- Ну можно ли помнить такой вздор? Это так давно было! Неужели вы всё еще помните?

- Я закрыл глаза. "Вот где счастье!" - подумал я, бросился за призраком и - очутился в бездне. А как я любил вас!.. как любил!.. Теперь стыжусь признаться в этом самому себе. Это последняя дань сердца, последний отголосок чувства, которое вы уничтожаете так безжалостно!

Елена небрежно играла локоном и, по-видимому, рассматривала висевшую на стене картину; но если бы кто вникнул в выражение, которое то появлялось, то исчезало в глазах ее, тот - о! тот погрозил бы ей лукаво пальцем и назвал притворщицей.

- Какая непостижимая перемена! - начал опять Адуев. - Холодность, насмешки, капризы... не этим ли вы хотите заставить меня полюбить жизнь? это ли награда за преданность? А внимательность, даже нежность, вы расточаете Бог знает кому! и для чего? Чтоб об вас говорили невыгодно в толпе негодяев!.. чтоб ваше драгоценное, святое для меня имя произносилось хором повес!.. чтобы поступкам вашим давали двусмысленный толк!.. Может быть, со временем вы вспомните обо мне и так же вздохнете, но только не притворно, не иронически, а прямо из души - даже когда будете замужем. Прощайте, Елена Карловна! я всё сказал.

- Всё?.. Ну, слава Богу! Я думаю, вы устали?

- Унижаться долее не стану. Благодарю судьбу, что остановился вовремя.

Он слегка поклонился ей; она встала и сделала ему грациозный и церемонный кникс.

- О! как свет испортил ваше сердце, до какой степени заглушил всё доброе! Теперь, в эту горькую для меня минуту, вместо того чтоб подать в утешение руку, кинуть взор хотя простого, дружеского участия взамен блаженства, которое так легкомысленно обещали и которого дать не можете, вы обнаруживаете такое язвительное пренебрежение! Вы не понимаете, какие глубокие раны наносите и без того растерзанному сердцу. В последний раз я в вашем доме!