Николай Горбачев

Ракеты и подснежники

Герои повестей Н. Горбачева -- ракетчики -- офицеры, сержанты, солдаты, -- у кого интересная, трудная и романтическая профессия. Но судьбы их сложны, и пути, по которым они идут "каждый в свою жизнь", зачастую нелегки: им сопутствуют трудные конфликты, острый драматизм.

Гошка Кольцов в повести "Звездное тяготение" стремится жить и служить по девизу: "Какое мне дело до вас до всех, а вам до меня". Он противопоставляет себя коллективу, товарищам по расчету ракетной установки. У Гошки есть в родном городе Ийка, а здесь, в гарнизоне, он знакомится с Надей...

В "Ракетах и подснежниках" -- история техник-лейтенанта Константина Первакова. Он влюблен в романтику труда ракетчиков, в тайгу, где ему приходится служить, в друзей, с которыми делит радости и горести, в Москву и еще... в Наташку. С нею, казалось ему, он всегда будет счастлив...

При всей сложности конфликтов, в нелегких условиях службы герои повестей морально крепки, сильны хорошими душевными зарядами: Гошка поймет свои заблуждения и в решающую минуту предпочтет обгореть, чем допустить гибель товарищей; Перваков перешагнет через свою неразделенную любовь.

Николай Андреевич Горбачев -- инженер-подполковник, в прошлом служил в Ракетных войсках. "Звездное тяготение" -- его третья книга.

1

Нет, все! Почти два месяца бесполезного труда... сизифова труда. В конце концов пора, лейтенант Перваков, выбирать из двух зол меньшее!.. Разогнув натруженную спину, я смотрел на коротко подстриженный затылок оператора Демушкина, смутно маячивший в застилающем глаза желтом дыму. Битый час втолковывал, показывал солдату, как сопровождать отметку от цели. Напряженно застыв у шкафа, оператор по-прежнему рвал и дергал штурвал --белое пятно отметки на экране то и дело выплывало из перекрестия линий-меток. Возможно сознавая вину, солдат низко пригнулся на железном стуле перед шкафом.

-- Все-таки, Демушкин, лучше переведем вас к стартовикам, номером пусковой установки. Там попроще. Понимаете, оператора из вас...

Я не докончил фразу: дверь кабины распахнулась, и в проеме вырос наш почтальон.

-- Товарищ лейтенант, вам телеграмма!

Я не сразу понял, что ему от меня нужно. Наконец в протянутой руке солдата глаза мои различили белый квадратик. От Наташки!..

Тряслись пальцы, когда разрывал узкую полоску, скреплявшую бланк телеграммы.

-- Посмотрите, товарищ лейтенант, -- устало заметил солдат. -- Может, опоздали?..

Тут только я увидел, что он был весь забрызган грязью: на шинели, шапке, на осунувшемся, небритом лице -- засохшие потеки. Ну, конечно, утром подполковник Андронов сокрушался: посланная накануне в штаб полка машина застряла где-то на середине дороги между городом и дивизионом.

"Встречай, еду. Наташка".

-- Все в порядке! Утром приезжает. Спасибо!

В счастливом замешательстве я совал телеграмму в карман, вытаскивал снова, перекладывал в другой. Наконец понял: надо идти отпрашиваться у начальства, готовиться к встрече. Каждая жилка во мне, кажется, пела а плясала. Забыл и о Демушкине, и о своем раздражении.

-- Сержант Коняев, остаетесь за меня. Продолжайте занятия.

-- Есть, продолжать занятия!

Суровое лицо Коняева, моего помощника, осветилось скупой, понимающей улыбкой.

Из кабины я не спустился по лесенке, как обычно, а соскочил прямо на землю. Перепрыгнув через деревянные желоба с электрическими кабелями, оказался за высоким земляным бруствером, окружавшим кабины локатора. Тропинка вела к будке часового, а оттуда -- в городок. У стартовиков тоже шли занятия: две ракеты вздыбились, подняв над окопами острые носы, другие лежали зачехленные на пусковых установках. Офицеры, свободные от занятий, столпились в курилке: одни стояли, другие сидели на врытой в землю скамейке.

Старший лейтенант Пономарев, техник и секретарь комсомольского бюро, завидев меня, спросил:

-- Телеграмму получил?

-- Едет, Юра. Вот! -- выпалил я.

Меня распирало от радости. Сунул ему телеграмму. Она стала переходить из рук в руки. Офицеры поздравляли, отпускали шутки:

-- На седьмом небе небось?

-- Спрашиваешь у больного здоровья! Не видишь по его индикатору? Вон как светится!

-- Давай-давай, не стесняйся -- событие!..

Когда телеграмма оказалась у старшего лейтенанта Буланкина, он повертел ее с ухмылкой, молча передал соседу.

-- Чего ты лыбишься? -- внезапно взорвался Юрка Пономарев. -- Ну, неприятно тебе, когда люди о работе, делах говорят -- желчь покоя не дает, но тут-то чему ухмыляться? Человек радуется -- жена приезжает...

Широко расставленные глаза Буланкина, смотревшие твердо и нагловато, остановились на Юрке. В глубине их застыли довольные блестки.

-- Чему, говоришь? -- процедил Буланкин и, валко поднявшись со скамейки, бросил папиросу в яму. -- Не выдержит она здесь, на этом курорте.

-- Как ты сказал?! -- Юрка нахохлился, будто петух перед дракой. Шея его смешно вытянулась, и весь он своей высокой и не очень складной фигурой подался вперед, к Буланкину.

-- А так... Его здесь за непочитание родителей держат, -- Буланкин кивнул на меня, -- а ее, москвичку, кто будет держать в "медвежьей берлоге"? Уразумел?

Он медленно, лениво, видимо с сознанием своей правоты, заковылял по дорожке к кабинам локатора. Я даже не успел сообразить -- оскорбиться и ответить или пропустить глупость мимо -- так быстро все произошло.

Буланкин вообще был человеком ядовитым, недовольным судьбой. Он считал, что перерос свое звание и должность, и при случае с ехидцей шутил: "Чего мне? Еще только двадцать девять лет, а я уже кругом "старший"! И лейтенант старший, и техник старший". Служить он не хотел и во сне и наяву грезил о гражданке.

Его выходка обескуражила товарищей. С минуту все молчали.

-- Не обращай внимания, -- поморщившись, сказал Юрка. -- Есть такие зверьки, которые по всякому поводу гнусный запах распространяют.

Застенчивый старший лейтенант Ивашкин с конопатинами, усеявшими его переносицу -- их будто устраивало только одно это место на всем узком лице, -- сердито заморгал покрасневшими от бессонницы веками:

-- Вот еще Моисей-пророк объявился!

Молчаливый от природы, Ивашкин был удручен большим и тяжелым испытанием, свалившимся на него. Восемь месяцев назад жена родила сына. Они были первыми жильцами гарнизона, зимовали в недостроенном домике, и жена не убереглась -- застудила груди. Теперь она постоянно ездила в город на перевязки или на очередную операцию. Ребенок рос болезненным и хилым. По ночам кричал, и, жалея жену, Ивашкин часами вышагивал с ребенком на руках по комнате. А утром, до развода на занятия, успевал сходить в ближайший лесной поселок, в семи километрах от гарнизона, и принести малышу молока.

-- Иди, Костик, к комдиву, докладывай! -- Юрка положил мне руку на плечо. -- Встречай свою Наташку и вези. Веселей у нас будет. -- Он подтолкнул меня легонько: -- Иди, не мешкай!

Некрасивая стычка вскоре забылась, возможно потому, что весь я был поглощен думами и заботами о приезде Наташки.

Подполковника Андронова нашел в казарме. Он давал какие-то указания Филипчуку -- нашему хозяйственному "богу". Невысокий, по-цыгански смуглый, с аккуратными усами старшина стоял перед командиром навытяжку. Значок на его груди свидетельствовал, что Филипчук уже десять лет отдал сверхсрочной службе. Подполковник, возвышавшийся над старшиной на целую голову, видно, был не в духе: чуть сгорбился, по щекам запали симметрично две глубокие складки, словно продавили их чем-то острым, и они так и остались, не разгладились. Когда я доложил ему о приезде Наташки, он смотрел на меня секунду-другую, задумавшись, сощурив глаза под густыми бровями.

-- Так, так, товарищ Перваков... Значит, встречать надо? Машину? Хозяйственная-то у нас только вернулась. -- Он взглянул на Филипчука, тот утвердительно качнул головой. Андронов снова задумался, но тут же поднял на меня оживившиеся глаза. -- По такому случаю придется тягач выделить, чтоб наверняка не застрять. Как, Перваков?