Милован Джилас назвал его "новым классом", но в этом определении подчеркнута только его новизна, а не сущность — она выявлена описательно, но не раскрыта в дефиниции.

Еще менее оправдано представление советского правящего класса "партократией", предложенное Абдурахманом Авторхановым: партократия — всего лишь одна из элит этого класса, наиболее влиятельная и престижная^{34}.

Понятие "номенклатура״ Михаила Восленского отражает ״иерархию чинов и барьеров" советского привилегированного класса, но не социальную его особенность, идеологию и мировоззрение^{35}.

Мы предпочли и остановились на более общем названии: ״коммунистический класс״. Оно, как нам кажется, естественнее укладывается в общепринятую историческую классификацию правящих классов, от названия которых (рабовладельцы, феодалы, буржуазия) конструировалось наименование режимов: рабовладельческого, феодального, буржуазного. Такая же связь прослеживается в нашем определении: коммунистический класс — коммунистический режим. Оно же некоторым образом высвечивает его идеократическую сущность, роль и назначение в обществе и вытекающие отсюда права и привилегии.

Истоки коммунистического класса не следует искать в каком-либо одном сословии. Они находились в том особом человеческом материале, который, деклассируясь, теряя свои специфические черты, складывался на стыке различных социальных страт, вступавших в революцию — пролетариата, крестьянства, интеллигенции. В зависимости от исторических и национальных особенностей коммунистической страны, пролетариат входил в социальную базу комму-мистического класса или выпадал из него. Отношение коммунистического класса к пролетариату проходило различные стадии по мере его продвижения к власти. В период борьбы за власть, выступая с лозунгами антикапитализма, коммунисты вынуждены были опереться на рабочий класс. Апелляция к интересам рабочих служила ширмой для прикрытия честолюбивых устремлений рвущихся к власти большевиков. В условиях междувластия, когда буржуазия и дворянство власть в России выронили, а складывающийся коммунистический класс ее еще не подобрал, создавалась иллюзия, что его интересы совпадают с устремлениями пролетариата. В этот непродолжительный период (середина 1917 года и начало 1918 года) народ еще пользовался определенной долей равноправия и известной свободой. Но стоило коммунистическому классу, оформившись, прийти и утвердиться у власти, как обнаружилось, что ему нет необходимости выступать от имени рабочих. И от диктатуры пролетариата остались одни лишь идеологические маски, прикрывающие новые формы эксплуатации. Формирование экономического базиса власти коммунистического класса — принудительная индустриализация и насильственная коллективизация — осуществлялось также за счет жестокой эксплуатации крестьянства, его истребления и уничтожения.

А реализация политических целей нового правящего класса — установление монопольного господства над социальной жизнью, общественным сознанием и культурой — привела его к столкновению и с интеллигенцией. А затем — в начале 30-х годов — и к противоборству с коммунистической партией, идеологически предопределившей его становление.

Отсюда, однако, не следует делать заключение, что по мере того, как "новый господствующий класс становится сильней и приобретает более определенный облик, роль партии как таковой ослабевает"^{36}. Ослабевает не партийный контроль как таковой, а падает роль и значение той партии, которая подвела Россию к революции. Этой партии была уготована участь быть уничтоженной в сталинских лагерях, как только ее цели пришли в противоречие с задачами коммунистического класса. Влияние новой партии, созданной в 30־е годы Сталиным на развалинах старой большевистской организации (и лишь формально сохранившей прежнее название), неизменно увеличивалось и усиливалось по мере социального расслоения советского общества.

Джилас, несомненно, прав, утверждая, что правящие классы прошлого достигали могущества и приходили к власти после того, как в структуре общества вызревали и складывались соответствующие экономические изменения. Но коммунистический класс разорвал привычную цепь события: он вначале захватил власть и уж потом стал отстраивать основы своего экономического влияния — коммунистическую систему хозяйства. Политически коммунистический класс складывался до большевистского переворота. И опять-таки вопреки историческому стереотипу: его психология и мироощущения формировались не в лоне народной жизни, а методами агитации и пропаганды искусственно насаждались и распространялись большевиками в различных слоях общества.

Появление коммунистического класса было спродуцировано идеологически: то есть его идея оказалась первичной по отношению к его бытию. Создавалось поэтому впечатление, что новый правящий класс вышел из коммуниста-ческой партии — "мог возникнуть лишь в виде организации особого типа, отличающейся особой дисциплиной и основанной на обязательном для всех ее членов единстве взглядов и убеждений"^{37}.

Возникновение коммунистического класса, на наш взгляд, не было процессом сознательной воли партии или реализации цели ее вождей. Его становление — объективный процесс тех социальных условий, которые сперва подвели Россию к большевистской революции, а затем сделали ее коммунистической страной. Он формировался и утверждался в системе общественной и хозяйственной деятельности советского общества, а коммунистическая партия явилась всего лишь стержнем, вокруг которого наматывался и кристаллизировался его социальный состав, определялись философия и нравственность. И жизненные цели коммунистического класса диктовались не партийным уставом, а вытекали из его политического статуса, обуславливались интересами усиления и упрочения власти. Назначение же марксистских идеалов было чисто декоративным — служить целям пропаганды для одурачивания масс^{38}.

Коммунистическая партия шире по объему коммунистического класса, и в то же время она не захватывает все социальные пласты этого класса. Членство в коммунистической партии само по себе не вводит человека в круг господствующего класса, не дает ему особых благ или привилегий, хотя и призвано служить известным доказательством его лояльности к режиму. Многие миллионы в партии не менее бесправны, чем десятки миллионов советских граждан вне ее.

Разные судьбы приводят советских людей в эту организацию. Одни рекрутируются в нее по разнарядке — в соответствии с принципом пропорционального представительства. Приходит указание из ЦК принять в партию определенное число "трудящихся" — ־ и тысячи рабочих и колхозников загоняются в партию. Отказаться небезопасно: возможен вопрос, почему отклоняется "доверие". А если нет вразумительного ответа (а найти его не просто, ибо исходя из расхожей идеологической формулы "партия — ум, совесть и честь эпохи"), человеку на многие годы отказывается в лояльности и доверии[3].

Другие оказываются в ней по необходимости — этого требует занимаемая должность. Министру, Генеральному прокурору, редактору центральной газеты и видному военачальнику надлежит быть членом ЦК партии; руководителям высокого ранга — начальнику крупного главка, ректору университета, директору института — членом городского или районного комитета партии, директору завода, заведующему кафедрой, передовику производства необходимо как минимум быть членом партии. И даже не для продвижения по службе, а для того, чтобы удержаться в должности. Разумеется, многие, очень многие устремляются в партию, движимые честолюбием и тщеславием. Но и для них партийный билет автоматически не открывает путь в элитарные круги. Должны пройти годы, в течение которых новоприобщенному предстоит преодолеть многочисленные идеологические барьеры, отказываясь от собственного мнения, самостоятельных убеждений, принципов, — и только тогда шлагбаум, отделяющий коммунистический класс от масс, перед ним поднимется.