В вечернем выпуске «Берлинской газеты» 3 января 1908 г. было напечатано следующее:

В одной из отдаленных улиц предместья Берлина, Шенеберга, сделана страшная находка.

Некто Фриц Мазингер, только что окончивший технологический институт, занимает вместе со своей матерью маленькую квартиру в первом и втором этаже старого домика. Мать его постучала сегодня утром в его спальню и не получила никакого ответа; она обратилась в полицию с просьбой взломать дверь, так как она оказалась запертой на ключ. Комната оказалась совершенно пустой. На полу лежало в крайнем беспорядке платье, которое было накануне на ее сыне. Но самого его не было никаких следов. Произведя тщательный осмотр квартиры, полиция нашла Мазингера в ванной при таких обстоятельствах, над которыми поневоле задумается самый опытный криминалист.

Труп несчастного нашли в нижнем белье в печке, так что видны были только его ноги. Его тотчас же вытащили из печки. Он лежал лицом книзу и со скрещенными на груди руками. Так как ванная не была закрыта на ключ, то является предположение, что кто-нибудь мог проникнуть в нее из коридора, но в таком случае нужно было взломать входную дверь, между тем она оказалась запертой на ключ и никаких следов взлома ее не оказалось. Поэтому пришлось отказаться от этого предположения. Убийство является невероятным уже потому, что тело было найдено в совершенно спокойном положении и никаких следов предсмертной борьбы не было. В комнате убитого все оказалось в полном порядке. С другой стороны, нужно предположить, что Мазингер попал в печку живым, так как вся кожа его была покрыта пузырями от ожогов, а нос и рот были наполнены пеплом. Несмотря на произведенный тотчас же осмотр трупа, до сих пор невозможно определить, каким образом попал в печку несчастный. Есть основание предполагать, что мы имеем дело с самоубийством, загадочные причины которого, несомненно, выяснят судебные власти.

Я громко прочитал эту заметку за обедом у графа Стагарта в его элегантной берлинской квартире.

Стагарт напряженно слушал.

Когда я кончил чтение, он вскочил.

— Этот случай меня интересует! — воскликнул он с живостью. — Даже крайне интересует. Если ты ничего против не имеешь, мы сейчас же поедем в Шенеберг, чтобы лично все осмотреть. Несомненно, это очень интересный случай.

— Распоряжайся мною, как хочешь, — ответил я. — Мне эта история кажется крайне загадочной. Но если дело действительно объясняется самоубийством, то не думаю, чтобы оно могло тебя интересовать.

Стагарт, улыбаясь, одел свое пальто.

— Кто знает? — произнес он.

Черты его лица приняли выражение чрезвычайного напряжения.

Видно было, что мысль моего друга начала уже работать.

Я схватил палку и шляпу и, так как нетерпеливому Стагарту пришлось бы долго ждать, пока закладывали его экипаж, мы отправились пешком к Потсдамской площади и там сели в электрический трамвай, который нас быстро доставил в Шенеберг.

Дом, в котором жили Мазингеры, находился в конце улицы. Он стоял уединенно, в нескольких десятках метров от ближайшего дома, и был окружен железным садиком.

Стагарт остановился и зорким взглядом окинул дом и местность вокруг него.

Входная дверь выходила не на улицу, а помещалась сбоку.

Против нее находилась высокая стена, отделявшая сад от соседнего дома.

Сзади дом отделялся от соседнего сада тоже стеной. Тощий розовый куст и несколько цветочных клумб составляли всю растительность садика. Липа соседнего сада, ветки которой заходили за стену сада Мазингеров, несколько оживляла почти лишенный всякой зелени сад.

Стагарт измерил взглядом вышину окна.

— Невозможно попасть в первый или второй этаж, — сказал он. — Я не нахожу следов, которые заставили бы предполагать, что была приставлена лестница. А ведь только при помощи ее можно было бы проникнуть через окно.

Он сжал губы и стал снова осматривать дом.

Затем он подошел к дому и потряс железную решетку окон первого этажа.

— Ты думаешь, что преступники могли влезть в окно?

— Нет, это невозможно: решетки очень крепкие.

— Но в таком случае мы, очевидно, имеем дело с самоубийством. Ведь преступник должен был бы откуда-нибудь пробраться в дом.

Стагарт пожал плечами.

— Позволь! — заметил я. — Ведь он же не мог летать?

— Кто знает?

Мой друг умолк. Видимо, ему в голову пришла какая-то мысль.

— Это предположение, — сказал он затем, — вовсе не так невероятно.

Если бы лицо Стагарта не было так серьезно, я бы мог подумать, что он насмехается надо мной.

Я замолчал, потому что не мог понять значения его слов.

Мы позвонили у входной двери первого этажа.

Нам открыла старая дама с белыми как снег волосами и заплаканными глазами.

В коридоре у одной комнаты мы увидали полицейского.

— Госпожа Мазингер? — спросил Стагарт, вежливо снимая шляпу.

Старуха кивнула головой.

— Вы, очевидно, из полицейских? — спросила она, широко раскрывая перед нами дверь.

На лице ее выражалась глубокая апатия. Видно было, что ее ничто более не интересовало.

Стагарт ничего не ответил и вошел.

Я последовал за ним, и мы пошли по коридору.

Навстречу нам вышел полицейский.

Он тотчас же узнал моего друга.

— Я послан наблюдать за тем, чтобы никто не входил в комнату, — сказал он. — Прокурорский надзор хочет произвести еще раз осмотр всего дома.

— Но вы не будете иметь ничего против того, чтобы я осмотрел квартиру? — проговорил Стагарт.

— Конечно нет, граф, — ответил полицейский, который знал моего друга еще в то время, когда он и не думал о том, что будет вести такую ожесточенную борьбу с врагами общества. — Если вам угодно, то я сам проведу вас по комнатам. Я уже осмотрел весь дом.

— Я был бы вам очень обязан, — произнес Стагарт.

Полицейский открыл дверь в комнату, у которой он стоял.

— Это ванная, — объявил он.

Мы вошли в довольно маленькую комнату, превращенную, очевидно, очень давно в ванную, так как в новых домах такие ванные уже больше не устраиваются.

Справа от двери помещалась ванна, за ней большая старинная печь. Против нее у противоположной стены — стол, на котором находились зеркало, щетка и гребенка. Между печью и столом было окно с решеткой.

— Ванны, очевидно, убитый не брал.

— Совершенно верно, — ответил полицейский. — Вот это-то самое загадочное во всем деле и доказывает, что преступление в данном случае маловероятно.

Стагарт сунул руки в печь.

— Она полна золы, — заметил полицейский комиссар.

— Да, — проговорил Стагарт. — Она еще теплая.

— Странная мысль таким образом лишить себя жизни, — продолжал комиссар.

— Вы не верите в преступление? — спросил мой друг.

Комиссар задумчиво покачал головой.

— Верить, граф, не значит знать. Если бы имели перед собою преступление, то была бы хоть какая-нибудь улика. Но ведь нет ничего, ни даже малейшего указания на это. По-моему, мы имеем дело с самоубийством, правда, с совершенно необыкновенным. Мне совершенно непонятно, как человек мог залезть в печку и решиться на такое самоубийство.

— Мне это тоже непонятно, — проговорил с саркастической усмешкой Стагарт.

— Нужно иметь громадную силу воли, чтобы лечь в печку на горящие угли.

Стагарт ничего не ответил.

Он подробно осмотрел все находившиеся в ванной предметы и подошел к маленькому столу, на котором находились зеркало, гребенка и щетка.