Утром в кабачке было тихо, пусто. Тяжкий ночной дух так и не выветрился, но дышалось немного легче, чем накануне вечером, а главное, не было пьяной толпы, которую Крэл не переносил. Он рассчитывал даже в ранний час застать в кабачке посетителей, устроиться за дальним столиком, незаметно понаблюдать за хозяином, и потом уже решить, с чего начать. Однако посетителей в подвальчике не было.

Марандини, теперь он не казался таким свирепым, играл в шахматы. Доска лежала на высокой стойке. Итальянец сделал ход белыми, не спеша обошел стойку и взялся за черную ладью.

- Я бы пошел не так, - заметил Крэл.

Марандини, даже не взглянул на советчика, оставил черную фигуру, молча побрел вокруг стойки и склонился над полем белых.

- Ну!

Кабатчик был неразговорчив и партию у Крэла, считавшегося сильным шахматистом, выиграл запросто. В двух следующих кабатчику пришлось потруднее, но и они не принесли успеха Крэлу. Убирая шахматы, хозяин бросил:

- Продолжим завтра.

- Собственно, я не собирался...

- Когда такие вот, - Марандини глянул исподлобья на Крэла, - забредают сюда, то это неспроста.

- Ничего особенного, Марандини, я только хотел спросить у вас о скрипаче, который как-то играл здесь.

- Много их у меня перебывало.

- Тот, о ком я спрашиваю, говорят, играл так, что забыть его невозможно.

- А, понимаю, о ком вы. Значит, хотите разыскать?

- Да.

- Месть? Женщина?

Крэл поморщился. Простой вопрос о скрипаче осложнялся. Неужели Марандини знает о Ваматре не только как о музыканте?

- Впрочем, это ваше дело, - так и не дождался ответа кабатчик, - однако учтите, у Марандини ни один шпик еще ничего не выведал о людях, которые здесь едят, пьют или играют на любом инструменте. Понятно? Ну а скрипач...

- Расскажите о нем! - попросил Крэл.

- Единственное, что никогда не подводило нас, итальянцев, это любовь к музыке и вера в чудеса. Да, это чудо... Его действительно забрасывали помидорами, но и плакали. Играл он дьявольски хорошо. Это говорю вам я Марандини!

- Мне нужно, поверьте, очень нужно послушать его.

В темных глазах итальянца, не злых, но страшноватых, таких, с которыми встречаться взглядом тяжело, промелькнула настороженность.

- Чуда хочешь?

И вдруг он подобрел:

- Выиграешь у меня партию, пусть одну - будет тебе чудо.

Инсу он больше не видел. Три вечера прождал ее на станции, провожая жадными глазами автобусы, уходящие в Рови, а на четвертый поехал туда сам. Впервые он засветло подошел к домику, увитому глициниями. Дышалось легко. Не мучала одышка, особенно донимавшая в прокуренном, пропитанном винными парами подвальчике. "Надо ездить в горы, иначе пропаду. Опять начнется обострение, опять рентгенотерапия, переливание. Чаще, чаще нужно приезжать сюда".

Давно не было так хорошо на душе. "Це-ли-тель-ные го-ры, це-ли-тель-ные го-ры", - отбивал он шаг и вдруг остановился. Горы? Нет, что лукавить, не только горы, но и радость предчувствия встречи. Теперь он зашагал медленней. Почему так тянет к ней? Ну что в ней особенного? Ничего. Ничего, кроме самого главного - ни с кем не было так хорошо, так безмятежно и счастливо.

В домике с глициниями Инсы не оказалось.

Открыла пожилая женщина и, стоя в дверях, нахмурясь, удивленно переспросила:

- Инса, с канатной? Никогда не жила такая.

- Да я же сам...

Крэл осекся...

- Ах, так это вы с ней приходили? Только не Инсой она звалась. Да и не жила здесь... Так, снимала помещение... На всякий случай. А на канатной фабрике, - женщина поджала губы, - чего ей там делать, на канатной фабрике? Ее каждый раз отсюда на хорошей машине увозили. Только машина у станции поджидала. А нам-то в поселке все известно бывает Вот так-то.

Крэл пошел, не сказав ни слова. Только на миг остановился у калитки, где он впервые по-настоящему понял, как ему нужна Инса.

А дверь в доме еще не захлопнулась:

- Может, и вам снять помещение требуется? Так, на всякий случай.

Крэл почти бегом пустился к станции.

Казалось, никогда больше не захочется увидеть ее, не захочется ничего узнать о ней, но в тот же вечер, только-только возвратясь из Рови, он опустил руку в почтовый ящик, нащупал конверт, и первой мыслью было: "А вдруг от Инсы?" Тут же, правда, он обругал себя, постарался обозлить, восстановить себя против нее, но это получилось у него не очень удачно.

Письмо было не от Инсы, однако касалось и ее. Оно не прошло почту. Видимо, кто-то из людей Нолана бросил его в ящик. Даже в таком письме, которое походило на донос, Нолан, как всегда, был изысканно вежлив, заботлив и предостерегал Крэла, намекая, что Ваматр не простит вмешательства в его дела. Заканчивал Нолан добрыми пожеланиями здоровья "Опять он о моем здоровье! Вот почему не взял", - и далее всего несколько слов: "Инса свой человек в лаборатории Ваматра. Это проверено".

Очень все противно. Слежка, доносы, ложь, притворство. Притворялась Инса. А если нет?.. Сделано открытие, но радость убита Ноланом. Пришел на помощь домик, увитый глициниями. Тихий уголок, показавшийся счастливым прибежищем. Не осталось и этого. Глицинии есть, а Инсы нет... Тоже Нолан. Зачем ему это? Заботится, ограждает от Ваматра, как будто боится повторения истории с Лейжем, любит. Любит по-своему, очень холодно, эгоистично. Для себя. Он ничего не сможет поделать с Ваматром, если Ваматр узнает секрет синтеза фермента.

А нужно ли что-то делать с Ваматром? Можно ли, только полагаясь на сведения, полученные от Нолана, решать, кто из них прав. Нет, нет, следует побольше узнать о Ваматре, найти его. Инса у него... Надо встретиться с ней. Хотя бы один только раз.

Письмо Нолана не насторожило, а напротив, подзадорило Крэла. Такой же эффект произвело и следующее письмо. В нем, лаконичном, немного суховатом, очень нолановском, опять содержались предупреждения. Из него было видно, что о каждом шаге Крэла, даже о посещении кабачка Марандини, уже известно Нолану. В письмо была вложена фотография Лейжа. Зачем? Как предупреждение, как острастка? Смотри, каков - красив, молод, силен, и погиб, а ты... Крэл не любил свою внешность, избегал встречи со своим лицом в зеркале, но, получив фотографию Лейжа, потянулся за зеркалом. Смотрел на себя и на Лейжа. Так вот каким Лейж был перед тем, как пойти к Ваматру. Улыбающимся, радостным, белозубым. Погиб страшной смертью, уничтожен бессмысленно, жестоко.

Но и улыбка Лейжа не остановила Крэла, скорее подбодрила. Из зеркала глядело словно чужое лицо, однако не пугающее, чем-то даже обнадеживающее. И подумалось: "Лейж красив, а вот безвольного изгиба губ у меня нет".

В юности, когда еще не мучила лейкемия, Крэл мечтал о полете на Венеру. Именно на Венеру. Ни Луна, ни Марс не привлекали его. Привлекала Венера. Он, как и все его сверстники, отлично знал, что технические средства еще недостаточны, что послать корабль с людьми, сесть на Венере и возвратиться на Землю еще нельзя, но продолжал мечтать о полете. Мечтал долго, упорно. Больше того, он готов был удовлетвориться билетом "туда" без обратного. Только бы достигнуть, только бы узнать, повидать никем не виданное. Пусть даже не вернуться, но долететь туда! В те дни расплата жизнью не представлялась чрезмерной, а теперь, когда из-за острого белокровия жизнь оказалась ограниченной малым сроком, Крэл считал, что отдать ее надо подороже, и не страшась. Попасть к Ваматру! Смешно - человек согласен лишиться жизни, но не знает, как именно сунуть голову в петлю.

И Крэл стал пробовать все, начал перебирать все возможные варианты, стремясь проникнуть в тайну энтомолога.

Присланная Ноланом фотография неожиданно натолкнула на новые пути поисков: Крэл отправился в институт, в котором работал Лейж. Да, Аллан Лейж уволился. Да, года два назад. Куда уехал? Говорили, что законтрактовался в Африку, похоже, подхватил там тропическую лихорадку. От нее, вероятно, и умер. А впрочем, никто ничего толком не знал.