Предполагается, что для того, чтобы опробовать в действии капсулы с цианистым калием, около полуночи в одной из нефункционирующих уборных отравили Блонди, любимую собаку Гитлера, что сделал либо доктор Штум-пфеггер на глазах у Гитлера, либо профессор Вернер Хаасе с помощью сержанта Торнова, ухаживающего за собакой, — это зависит оттого, чьим показаниям верить. Если только собака из привязанности к фюреру не прошла дважды через эту процедуру, различающиеся друг от друга показания служат только доказательством ошибочности человеческих свидетельств.

Сообщение о смерти собаки очень развеселило эсэсовскую охрану, но эсэсовцам пришлось еще долго ждать, и настроение у них сменилось раздражением из-за того, что на протяжении всей ночи не поступало никаких сообщений о том, что задуманное самоубийство наконец произошло. Сообщение, направленное Борманом позднее в этот день, гласило: «Фюрер еще жив».

В обед 30 апреля эсэсовская охрана получила приказ взять свое довольствие в имперской канцелярии. Единственное место, где они могли оказаться в безопасности, был верхний бункер, забитый до отказа охраной. Атмосфера была удушливая, настроение злобное.

Геббельсу, однако, все представлялось совершенно в ином свете. В своем дневнике он описывал то, что теперь расписывается как «Сумерки богов». Но стоит напомнить читателю, что весь этот душераздирающий сценарий смерти супружеской пары, рекламируемый после войны с не меньшим успехом, чем если бы его публиковал сам Йозеф Геббельс, не имеет под собой никакой реальной основы.

ЗА ЗАКРЫТЫМИ ДВЕРЯМИ

Такие свидетели, как Баур, Аксман, Кемпка и Линге, каждый из которых существенно менял свои показания в тех или иных деталях, подверглись скрупулезной проверке и сличению их показаний вплоть до мельчайших деталей. Научные авторитеты объясняли изменения в их показаниях психической неустойчивостью, стремясь привести их в соответствие друг с другом —даже при том, что сами свидетели частенько поносили показания других свидетелей как полную чепуху. Никакая комедия Мольера или фарсы Брехта не доходили до такого.

Каждый историк выбирает себе такого свидетеля, который устраивает его собственную концепцию, — нечто похожее на то, как выбирают щенка так, чтобы он подходил к домашней обстановке. Таким вот образом Хью Тревор-Ропер выбрал Кемпку, а потом распространил свое благоволение на Линге, которого он стал считать «первоклассным свидетелем». (Позднее мы узнаем, что думали по этому поводу русские.) Таким же образом американский журналист (и в прошлом офицер разведки) Джеймс О’Доннелл предпочел поверить второй версии Аксмана.

Никто не обратил внимания на показания, касавшиеся сержанта Торнова, ухаживавшего за собакой Гитлера, которого якобы видели несколько человек сразу после полуночи 30 апреля, когда, он, как безумный, бежал и кричал: «Фюрер умер!» Конечно, это должно было происходить до прощаний с секретаршами, которое, как мы помним, проходило в лучших и достойнейших традициях немого кино. Для людей циничных и остроумных версия Торнова может объяснить, почему Гитлер был столь необычно спокоен при этом прощании!

Как будет показано дальше, существуют совершенно противоречивые свидетельства насчет того, была в действительности эта трогательная сцена прощания. Однако есть указания на то, что Торнов мог поторопиться со своим объявлением, что Гитлер мертв, и если Гитлер действительно умер сразу же после полуночи, то непонятно, почему Кребс, Геббельс и Борман отложили свой запрос у русских насчет условий капитуляции до утра 1 мая, когда началось бегство из бункера. За это время советские войска укрепили свои позиции в городе.

Однако еще одна слезливая прощальная церемония якобы имела место, на этот раз после обеда 30 апреля. На ней, как предполагается, присутствовали мужчины, включая Геббельса, Бормана, Бургдорфа, Кребса, Хавеля, На-умана, Фосса, Ратгенбургера, Гюнше и Линге. Пилот Гитлера Баур, чьи показания после его освобождения из советского плена так поразили всех, тоже утверждал, что был в бункере, вместо того чтобы находиться в Имперской канцелярии, как утверждали в своих первоначальных показаниях другие.

Предполагается, что именно тогда Г итлер и Ева Браун пожали всем присутствующим руки и удалились в свои комнаты. Всех отпустили, в коридоре остались только Борман, Геббельс, Лииге и Гюнше. Артур Аксман, который Лервоначально говорил Хью Тревор-Роперу, что он вернулся в бункер как раз вовремя, чтобы увидеть мертвые тела, позднее изменил свои показания и утверждал, что не только находился в коридоре, но и «стоял как можно ближе к двери». Его более поздние показания были подкреплены Отто Гюнше, который после своего освобождения из Бауцена заявил: «Насколько я помню, там было по крайней мере шесть человек, стоявших, как и я, около двери; у меня хороший слух, и я очень внимательно прислушивался, а также Геббельс, Борман, Линге, Бургдорф, Аксман и, может быть, еще кто-то».

Следует задать вопрос: почему Аксман изменил свои первоначальные показания и почему он предпочел повторить свои измененные показания в поддержку Гюнше, который, в свою очередь, поддержал наиболее сомнительную часть показаний Линге? Произошло ли это потому, что сразу же после возвращения Гюнше его показания стали сенсацией месяца, заставив сомневаться в ранее принятых показаниях Линге и Аксмана? Не хотели ли все они постараться разработать стабильную версию вместо старой, дискредитированной? А если это так, то почему?

Произошло ли это из тщеславия, или эти свидетели знали, что произошло на самом деле, и от них требовалось защитить правду?

Представим себе, что мы вместе с геббельсовскими «богами» стоим в коридоре у двери комнат Гитлера — Гюнше, Геббельс, Борман, Кребс, Бургдорф и, возможно, другие, включая Аксмана, — прислушиваясь к звукам, которые могут донестись из-за двери, за которой только что скрылся их обожаемый фюрер.

Ожидая решения своей судьбы, они могли не заметить фрау Юнге.

Фрау Юнге, получившая в подарок роскошное манто из серебристых лисиц, которое, как она утверждала, вручила ей перед смертью Ева Браун со словами: «Я всегда любила видеть вокруг себя хорошо одетых женщин, и теперь я хочу, чтобы ты носила это и радовалась», утверждала, что была последней, кто видел Еву и Адольфа живыми. Ева улыбнулась ей и обняла за плечи. Последняя примечательная фраза Евы — се волосы были великолепно причесаны, на ней было синее платье с дорогим, но скромным ожерельем, которое очень любил Гитлер,— была такая: «Передай мою любовь Баварии», Фрау Юнге подумала тогда о бедных детях Геббельса, которые «весело играли в бункере, их счастливые голоса контрастировали с многозначительной тишиной», и ей пришло в голову, что их еще не кормили.

«Неожиданно, после того как дверь за теми двумя закрылась, меня охватило страстное желание оказаться как можно дальше отсюда. Я почти взлетела по ступенькам, которые вели в верхнюю часть бункера. Но на полпути я вспомнила о шести детях Геббельса, остающихся там, внизу; никто не позаботился накормить их во время обеда, и они бродили в поисках своих родителей или тети Евы. Я подвела их к большому круглом столу.

— Садитесь, дети, я сейчас найду вам что-нибудь поесть. Взрослые оставили здесь много еды, потому что они сегодня очень торопились, — сказала я как можно спокойнее.

Я нашла фрукты и ветчину и сделала им бутерброды. Пока они ели, я болтала с ними, а дети весело отвечали мне. Они говорили о безопасности бункера. Они как будто радовались бесконечным бомбардировкам и взрывам, доносившимся сверху... Неожиданно раздался звук выстрела, он прозвучал так близко, что все мы замолчали. Эхо этого выстрела разнеслось по всему бункеру. «Прямо в цель!» —закричал маленький Гельмут, не понимая, насколько точно он выразился».

Эти показания служат напоминанием о качестве свидетельств, на которых зиждется убежденность историков, поскольку в верхнем бункере было несколько дверей и он находился довольно далеко от той комнаты, в которой умерли Гитлер и Ева. Могли ли показания Юнге первоначально предназначаться для того, чтобы поддержать версию Кемпки о мужественном Гитлере, застрелившемся как офицер?