Линге, содрогаясь, стоял рядом с Борманом, не заметив героического, неподвластного воздействию дыма Баура, который к тому времени, должно быть, окосел, потому что, согласно его показаниям, уже какое-то время находился в этой комнате.

Судя по первым показаниям Линге:

«На диване, почти в сидячем положении, находилось тело Адольфа Гитлера. Маленькая дырочка размером с немецкую серебряную монету виднелась у него на правом виске, и струйка крови медленно стекала по его щеке.

На нем была форма, которую я приготовил для него за несколько часов до этого. Она была почти не измята.Револьвер «вальтер» калибра 7,65 лежал на полу, там, где он выпал из его правой руки. Примерно в метре от него лежал другой револьвер калибра 6,35...

Тело Евы Браун — она была единственной женщиной, занимавшей известное место в жизни Гитлера все те годы, что я знал его, — находилось рядом с телом моего хозяина. Думаю, что она умерла за несколько минут до фюрера, чье желание заключалось в том, чтобы в смерти они были вместе, как были в течение многих лет в жизни.

На лице Евы Браун не было видно никаких следов, похоже было, она спит. Она проглотила ампулу с ядом, одну из той дюжины, которую Гитлер получил от армейского врача, имея в виду такую ситуацию, как нынешняя. Они предназначались для женщин, обслуживавших его штаб, и для жены доктора Геббельса, но прежде всего для Евы».

Если это описание нуждается в дополнительном сентиментальном штрихе, майор Гюнше позже должным образом сделает это, сообщая О’Доннеллу, как:

«Маленькая ваза дрезденского фарфора, в которую только утром были поставлены оранжерейные тюльпаны и белые нарциссы, опрокинулась, и вода пролилась на синее шифоновое весеннее платье Евы Браун. Ваза упала на ковер и не разбилась. Линге, в любых обстоятельствах остававшийся камердинером, всегда следившим за порядком, поднял вазу, посмотрел, нет ли в ней трещин, поставил в нее выпавшие цветы и вернул ее на стол. По крайней мере две минуты — две такие долгие минуты — минули, пока кто-нибудь из нас сказал или сделал что-то, мы все следили за тем, что делал Линге с белой вазой».

Гертруда Юнге позднее описывала, что она увидела, войдя в комнату, после того как трупы вынесли оттуда:

«На краю стола лежал маленький револьвер Евы, рядом с розовым шифоновым платочком. На полу около ее кресла я увидела ампулу цианида из желтого металла; она выглядела как пустой тюбик из-под губной помады. На кресле, крытом тканой материей в белую и синюю полоску, было большое пятно крови. Это была кровь Гитлера».

Последующие добавления к этим показаниям уточняли, что Ева и Гитлер уютно прижимались друг к другу в смерти, как прижимались они при жизни, когда сиживали рядышком на этом диване. «Ева сбросила свои туфельки из лосиной кожи и уютно подсунула ноги под себя». Когда ее обнаружили, голова ее удобно лежала на плече у Гитлера. Не так уж все было плохо! Описание Линге ее яркого цветного шарфика и дивана в бело-синих тонах дополняют эту карт ину — картину мужской любви, женской преданности, трогательного единения и опьяняющей смеси злой судьбы и сожаления о том, что могло бы быть.

Эту картину описывали жестокие, циничные эсэсовцы, включая Линге и Гюнше. Те самые преданные слуги, которые позволили своему фюреру превратиться в засаленную карикатуру, люди, которые разделяли всеобщее веселье прошлой ночью, вызванное ожидаемой смертью фюрера, и всеобщее раздражение и разочарование тем, что эта смерть откладывается.

Даже допуская, что их показания приспосабливали друг к другу, и отбрасывая описания свежих цветов, белой вазы и головы на плече в момент смерти — вся эта картина гораздо больше подходит для рекламы шампуня, — тем не менее в показаниях этих главных свидетелей обнаруживаются кричащие несоответствия. Дело в том, что Аксман и Кемпка, которые якобы осматривали тела, по-прежнему утверждали, что не обнаружили никаких следов, которые говорили бы о выстреле в висок, а нашли, что Гитлер стрелял себе в рот.

Допуская, что, когда несколько людей видят потрясший их несчастный случай, их свидетельства довольно часто разнятся и некоторые несоответствия являются скорее правилом, нежели исключением, все равно довольно удивительно, что, осматривая труп, солдаты могли не отличить выстрела в рот от выстрела в висок.

Их описание выстрела в рог тоже не выглядит убедительным. В большинстве случаев, когда имеет место такой выстрел, видно не только входное отверстие — очень часто видно и выходное отверстие благодаря тому, что пуля пробивает затылок или макушку черепа и из этой раны выбрасывается мозговое вещество и кровь. Револьвер, который якобы все еще дымился, был «вальтер» калибра 7,65. Выстрел из этого оружия настолько эффективен, что кончается большой дыркой выходного отверстия в любом черепе, во всяком случае не меньшим диаметром, чем входное отверстие.

Общее впечатление от сопоставления этих показаний вызывает по меньшей мере крайнее замешательство.

Короче говоря, нет никаких существенных, выдерживающих проверки доказательств, что Гитлер застрелился. Тем не менее почти все историки предпочитают на основании своей явной неграмотности в делах посмертного вскрытия и на основании путаных и неточных свидетельств, показанных выше, считать, что Гитлер застрелился. Как и где — не существенно.

Если Гитлер действительно вышиб себе мозги, то неспециалист может заподозрить, что вряд ли его труп был бы обнаружен в столь удобной позе (по некоторым показаниям) с головой Евы, лежащей у него на плече. Однако, насколько это в пределах наших возможностей, гораздо более важной и существенной является история с ампулой цианистого калия и отравление цианидом.

ВЛИЯНИЕ ПОСМЕРТНОГО ОБСЛЕДОВАНИЯ

До 1968 года, когда Безыменский сообщил о том, что осколки стекла, соответствующие типу, применяемому при изготовлении ампул цианистого калия, были найдены в предполагаемом трупе Гитлера, все историки придерживались общепринятой версии, что Гитлер застрелился выстрелом либо в рот, как это видели Аксман и Кемпка, либо в висок, как утверждают Линге и Гюнше. В то время как Ева могла проглотить яд, не причиняя ущерба своей внешности («Я хочу выглядеть красивым трупом», — запротестовала она), Гитлер, несмотря на свои разговоры с профессором Хаасе и испытание яда на своей собаке, выбрал офицерский способ ухода из жизни.

Потом разорвалась бомба — сообщение Безыменского о посмертном обследовании тела Гитлера, — и вся история начала радикально меняться. Неожиданно все внимание сосредоточилось на необходимости выяснить, что это за осколки стекла, и объяснить также, почему, если Гитлер стрелял себе в рот, нёбо осталось неповрежденным.

Не потребовалось много времени, чтобы подогнать эту неожиданную информацию под показания свидетелей. Вдруг обнаружились две капсулы с ядом для Гитлера и две для Евы — такое количество явно на тот случай, если они совершили ошибку! Согласно этим показаниям, Гитлер взял одну ампулу и осторожно положил себе в рот, и Ева тоже взяла одну ампулу и осторожно положила себе в рот. Две оставшиеся ампулы они оставили на маленьком круглом столике. По этой версии Ева, как теперь стали предполагать, также получила инструкции от профессора Хаасе и должна была ждать, пока не услышит звук выстрела, и тогда раскусить ампулу — на тот случай, если вид ее мертвого любовника поколеблет ее решимость.

После этого Гитлер раскусил ампулу и в тот же момент выстрелил себе в голову. Ева раскусила свою ампулу одновременно с ним. Они умерли рядом, сидя на диване, застывшие в позах, подходящих для семейного альбома, И хотя все, занимавшиеся Евой, вынуждены были зажимать нос, чтобы не ощущать этот горький миндальный запах цианида, никому не пришло в голову делать то же самое, имея дело с фюрером.

И снова мы должны отклониться в сторону, на этот раз для того, чтобы разобраться с проблемой отравления цианистым калием и показать, что даже если бы Гитлер не застрелился и если бы он и Ева приняли цианид, это привело бы к сцене, вряд ли напоминающей ту, которую описывают.