Теперь стоит вспомнить состояние черепа Мартина Бормана, обнаруженного в Берлине. Он был облеплен красно-коричневой глиной. Многие люди, оплачивающие погребение, не знают, что вторичное использование ценных гробов является обычным делом не только в неразвитых странах, но и в развитых тоже. В 1984 году была раскрыта деятельность одного кладбищенского совета, который сни жал цены за счет того, что сразу же после похорон раскапывали могилы, вытаскивали гробы и вторично продавали их. Эта махинация раскрылась только тогда, когда местные бродячие собаки стали с презрением обходить лавку деревенского мясника, устремляясь прямо на кладбище и унося оттуда гораздо более лакомые кости. Более чем вероятно, что на провинциальном кладбище в Парагвае дорогой гроб точно так же использовался вторично: оставив бренные останки Бормана в земле, дорогой красивый гроб отправили обратно в Асунсьон.

Что нам известно о почве в Ига? Только то, что там изготавливается характерная красно-коричневая глиняная посуда, которая продается в Асунсьоне и вообще по всему Парагваю.

Свидетельства, указывающие на то, что Борман был жив после войны, подкрепляются теперь большим количеством косвенных доказательств, которые за целые десятилетия собрали ЦРУ, нзраильска разведка и охотники за нацистами, — все нашло свое завершение в докладной записке Пропочука в Парагвае. Более того, все известное нам ныне предполагает, что есть и другой аспект всей этой истории: геополитические соображения — то, что заинтересованные правительства прекрасно все знали.

Теперь представляется весьма вероятным, что череп Бормана мог быть повторно использован с помощью Вернера Юнга и фон Экштейна, чтобы занять свое место в успешном подлоге, предназначенном приглушить интерес к бывшим нацистам в Парагвае, подлоге, который успешно морочил голову всему миру в течение четверти столетия.

Глава 14 ПЕРСПЕКТИВЫ И ВЫВОДЫ

Смерть, особенно смерть тирана, влияет на перспективу.

Сталин, другая чудовищная историческая фигура пер вой половины XX века, умер при обстоятельствах, совершенно отличных от обстоятельств в бункере, —- окруженный отобранной им самим бандой подхалимов, в могильной тишине. Описания его смерти, которое оставило нам его растерянное окружение, раскрывают необыкновенное напряжение, чмоции и в конечном итоге огромное облегчение, вызванное этой смертью. Ощущение оцепенелости и подавленного гнева, бессилия и нетерпения напоминает осторожные, высокопарные, неохотные воспоминания, которые выдавали оставшиеся в живых обитатели бункера, выдвигающие каждый свою выдуманную версию смерти Гитлера. Напряженность того времени остается еще спустя долго после самого события.

Что касается оставшихся в живых обитателей бункера, то воспоминания об их действиях во время убийства могли повлиять на то, как они впоследствии рассказывали каждый свою историю, с тем чтобы привести все излагаемое в порядок. В отличие от них те, кто окружал Сталина, вероятно, рассказывали правду; и тем не менее эти параллели весьма любопытны.

Сталину потребовалось два с половиной дня, чтобы умереть от удара. За это время единственным человеком, который выплеснул наружу обуревавшиеся эмоции — подобострастие и ненависть, — был Лаврентий Берия, чудовищный глава тайной полиции «Как только к Сталину вернулось сознание, Берия упал на колени, схватил его руку и принялся целовать ее. Когда же Сталин снова потерял сознание и глаза у него закрылись, Берия встал и плюнул».

Все знают, что Сталина ненавидели. То, как Берия выразил свое презрение, никого не удивило, так что эта сцена вряд ли может быть сопоставима со сценами преданной, трагической озабоченности, какую мы могли ожидать при смерти Гитлера, Однако теперь у нас есть свидетельства, демонстрирующие, как на самом деде умирал Гитлер: жестоко, от рук своих верных соратников.

В сценах, происходивших вокруг смертного одра Сталина, и в жестоком убийстве Гитлера, и в циничной озабоченности, как убрать его труп, прослеживается один и тот же главный инстинкт самосохранения. Человеческая натура оказывается последним диктатором.

Миф о Гитлере должен был умереть вместе с ним, и могло так случиться, что правда о его смерти могла быть раскрыта обитателями бункера или позднее советскими властями. Истина почти наверняка стала бы очевидной, если бы было проведено добросовестное расследование. Вместо этого расследования, проведенные как русскими, так и западными следователями, были испорчены политическими соображениями.

Если бы детали смерти Гитлера стали известны и если бы история того, как были сожжены и где находились тела Гитлера, Геббельсов и «Евы», была рассказана добросовестно, то ощущение национального унижения и стыда от обстоятельств этой смерти достигло бы апогея и мифологические пузырьки выдохлись бы с самого начала.

Вместо этого союзники после войны ограничивались только нерешительной пропагандой, пытаясь перевоспитать погрязшую в фанатизме, оцепеневшую германскую нацию, заставляя ее принять на себя ответственность за преступления, совершенные германским государством, а это оказывалось малоэффективным из-за отсутствия ясности о том, как умер Гитлер, если он вообще умер. Пока продолжалась эта неопределенность, легенда о славном конце ложилась последним венком на надгробие нацизма, за который хватались все еще убежденные в своей правоте крайние правые, никогда не смирившиеся со своим поражением.

То, что Гитлер был убит одним из своих, как предполагалось, самых верных подданных, наверняка послужило бы окончательным приговором массовому преклонению, имевшему место в германском государстве, преклонению, которое ухватилось за убийство Гитлера, преклонению, которое стало истинной причиной проявившегося впоследствии у немцев чувства национальной вины.

Сразу же после краха нацизма, когда Европа была наводнена толпами людей, потерявших свои дома, вопрос о Гитлере и массовом уничтожении евреев почти не вызывал противодействия. Зло воспринималось как зло, поскольку уничтожение людей руками других людей, пронесшееся по Европе, подобно Черной Смерти, было для всех очевидным. Никто не был готов оспаривать это публично. Может быть, никто не хотел думать об этом. В начале 50-х годов историки, такие, как Вилли Фришхауэр, возмущались отсутствием интереса и притворным удивлением, с которыми они сталкивались среди послевоенных немцев, отказывавшихся признавать кровавую бойню, в которую они были вовлечены, выражая отношение своих сограждан простой, но много говорившей фразой: «Я ничего об этом не знал». «Это» было массовым убийством евреев.

Потребовалось еще последующее десятилетие, чтобы был установлен тот факт, что по крайней мере половина из 40 или 50 миллионов погибших во время Второй мировой войны умерли в результате высылки, пыток и убийств в лагерях уничтожения.

Как писал немецкий историк Эберхард Якель, «никогда раньше государство (Третий рейх)... не принимало решения, что определенная категория людей, включая стариков, старух и детей, должна быть уничтожена как можно быстрее — и это было осуществлено с использованием всех возможных инструментов государственной власти».

По мере того как оправившееся германское государство становилось жизнеспособным, вынянчиваемое американским «Планом Маршалла», новое поколение немецких историков стало бросать вызов взглядам старшего поколения. Спустя три десятилетия, в начале 1980-х, Германия вновь стала выдающейся экономической силой в Европе, и одновременно с этим возрождением вспыхнула новая знаменитая «Битва историков».

Главной проблемой этой исторической схватки стал вопрос, было ли массовое уничтожение евреев исключительным событием, за которое германская нация несет вину и ее следует заклеймить, или же другие примеры «этических чисток» делают вину немцев неисключительной? Те, кто придерживался того взгляда, что немцы не были единственными в таком деле, желали, по вполне понятным причинам, смыть позорное клеймо, которое легло на целые поколения немцев. Их противники обвиняли их в том, что они хотят изобразить нацистский народ как «естественный» и выдать преступления против человечества за «тривиальные».