Слово используется ею и некоторыми другими "молодыми" как средство передвижения. Внесемантическая связь обнуляет разом огромные сущностные дистанции. А так как все в этом мире с чем-то смежно или чему-то подобно, то, передвигаясь от слова к слову то по метафорческой, то по метонимической оси, мы можем добраться до чего нам угодно, и, уж точно, попасть в любой пункт конструируемой по ходу написания- прочтения очередной "поэтической (в разной степени) вселенной".

Маршрут перемещений иногда замещает, иногда просит потеснитья сюжет в обычном смысле. Смысл? Роб-Грийе, приглашая в свой "Лабиринт", предупреждал читателя, что ему нечего сказать. Но есть, добавим, что показать: выжны не столько события в форме сюжетного лабиринта, но именно осязаемый рисунок его выступающих за границы собственно литературы поворотов и тупиков. Но дорогая мне Валерия и другие отечественные "конструкторы" (в массе не инфицированные еще спидом "деконструкции") не решаются вполголоса повторить то, что отец ("потец"?) нового романа выкрикивал в толпу еще не "новых критиков". Комплекс Космизма, видимо.

Пытаясь скрасить неуклюжими каламбурами извилистый путь к вполне серьезной, если не грустной, цели этой заметки, я отдавал себе отчетв том, что, перед тем, как расставить все точки над i в этико-эстетическом пространстве, которое я в меру сил стремлюсь здесь обрисовать, не миновать мне еще одного зигзага.

Точкой над "и" в акции "Мухоморов", на десяток с лишним лет опередившей упомянутую ранее, служила шапка. Участников не хватало даже на три буквы. Не говоря о зрителях. Была тогда нарушена лишь девственность подмосковного снего. Второе поколение матерного боди-арта в лице ЭТИ'х А.Осмоловского, Г.Гусарова и др. вышло на площадь. Страна готовилась приять в лоно "Эдичку".

Литературоведение кинулось к Баркову. Толкуют о некогда сакральных функциях обсценной лексики. Между тем одно важнейшее свойство ее не попадает, кажется, в фокус.

Отечественный мат во многом обязан жизнеспособностью тому, что может образовывать чуть ли не замкнутый полноценный язык. Носитель его, редко выходя за пределы сего языка, без видимых усилий поведает не только о качестве пива, но и о своих отношениях с материальным и идеальным миром. При крайне ограниченом числе лексических гнезд это реализуется посредством всеобъемлющей метонимии.

С другой стороны, для каждого означаемого легко находится либо конструируется означающее из любого на вбор гнезда.

Примеры по понятным причинам не приводим. Каждый, увы, легко домыслит сам.

А теперь вопрос. Нет ли в этом синонимно-омонимном беспределе чего-то от тех вселенных, о которых выше? Матерщинник, впрочем, производит различение безошибочно по интонации, контексту, флексиям, ударениям. Кстати, не это ли литература в чистом виде?

У Сорокина матерное слово уравнено в правах с нематерным, но сказать так - ничего не сказать. Оно не окрашивает речь героя, а, бывает, полностью замещает ее ("Норма" и бесконечное число других не поддающихся цитированию "произведений"). Но режет слух не столько сам мат, сколько немотивированность его употребления.

Кажущаяся, как выяснится ниже.

Но теми же правами наделены и псевдослова (например, "молочное видо" с "гнилым бридом" из "Кисета"), псевдоарготизмы ("слюнное большинство", "удоды и девочки" в пьесе "Доверие", "сучий рубль" в наименее, может быть, "сорокинском" "Вдвоем"), а также псевдоидиомы ("реветь и ползать", "режь пионера" в "Доверии" и цлые страницы "Пословиц". Это не все.

Дело в том, что изрядную долю в текстах занимают, скажем так, "видеослова", утратившие свои обычные языковые функции. В отрывках, состоящих из слов, повторенных десятки, а то и сотни раз ("сс...я вонь" в "Возможностях", "Роман" в финале романа "Роман"), воспринимается уже их графика, о смысле вопрос даже не возникает. В "Дорожном происшествии" и "Обелиске" нас поджидают разного рода бессмысленно-бесконечные перечисления. В финале "Тридцатой любви Марины" - тридюжины страниц, перепечатанных из газетных передовиц (что было наивно воспринято как прием и воспроизведено Е.Поповым, впрочем, в количествах, допускающих осмысленное чтение). Все это, плюс врывающиеся вдруг в текст потоки сознания, а чаще - нечистот, производят на нормального человека весьма, весьма странное впечатление.

Плюс ко всему паталогическая плодовитость.

Что это? Есть тексты, взывающие к Пониманию. Есть тексты, светящиеся Знанием. Случаются ситуации, разрешающиеся информированностью.

Философы выучили французский. Текст. Жизнь - текст.

Пусть текст (в старом понимании) группы ЭТИ длиной всего в три буквы. Зато каскад их акций, перформансов - текст, достаточно пространный. У Сорокина - восемь "книг", а перформанс - один. Зато какой! Его жизнь.

Видел ли кто из вас Сорокина, читающего свои тексты? Нет? Между тем, воистину доводилось нам выслушивать ораторов куда более удручающих.

Присмотримся еще раз к настойчиво манифестируемым Сорокиным принципам:

1. я не занимаюсь литературой, 2. эти тексты сами по себе не литература, 3. я не ощущаю себя автором этих произведений.

Разумеется, это - не литература; разумеется, он не литератор. Естественно, что он не чувствует себя автором. Ведь все его тексты написаны другим человеком. Это сказано не в переносном смысле и не в шутка. Какие уж тут шутки! У меня есть черновики. Не надо быть графологом, чтобы установить тот факт, что к Владимиру Сорокину они не имеют никакого отношения.

Да это и не требует доказательств, достаточно еще раз непредвзято прочитать тексты, чтобы понять: это писал человек, никак не связанный с литературой вообще и с современной в частности.

Автора "сорокинских" текстов зовут Александр Курносов.

Тридцать семь лет. Высшее техническое образование.

Множащиеся сорокинские фанаты должны знать его в лицо: он присутствует по возможности на всех чтениях Сорокина. Сидит он где-нибудь сзади, стараясь не обращать на себя внимание публики. Я знаю Сашу лет пятнадцать. Он занимался довольно успешно интегральной оптикой, потом по болезни уволился, пробовал себя одно время в бизнесе. Однако, при явных способностях кв обеих областях, добился меньшего, чем можно было ожидать: много читал. В институте зачитывался Гурджиевым и Кастанедой. Знаком был лично с "мистиками в Южинском". Еще он писал. Тексты, известные как "тексты Сорокина", ничего не имеют общего с литературой - я уже говорил. Это - сакральные тексты, составление их, как и чтение, является самоценным "деланием", близким к обряду "называния". Для них, как и для многих оккультных практик и теорий, характерен уход в табуированные зоны культуры. Чтобы ориентироваться в них, надо знать философскую и мистическую подоплеку. Такой разбор ни в коем случае не входит в наши планы. Оговорюсь сразу, что метафизика Курносова не кажется мне ни серьезной, ни оригинальной.