Припомнил этот монолог, улыбнулся – и проспал довольно невозмутимо до половины девятого. Спокойствие мое и Беатрисе передается, она за завтраком ненатужно дурачится, улыбается не только губами, но и глазами. Знаешь, что такое настоящая женщина? Это такое существо, в котором грусть и радость ритмически чередуются где-то в глубине, без связи с внешней жизнью. То есть радуется она не потому, что хорошо покушала, или хорошо с мужчиной расслабилась, или купила удачно шмотку-бирюльку. Нет, это внутри у нее свет рождается, и она его начинает излучать. И так же природно, естественно грусть на нее находит – как закат вечерний. Большая удача – хотя бы одну такую женщину-природу встретить, а уж целых две на одного мужика – это явный перебор.

Едва Бета за порог, как наша тихая квартира оглашается настойчивым непрерывным звонком. Только из Новгорода может идти такой пронзительный, требовательный звук. Иду-иду. Усаживаюсь уютно у телефона, собираюсь осведомиться насчет твоих сложных отношений с ревнивым песиком, а ты – прямым текстом, без предисловий:

– Не могу без тебя. Мне руки твои нужны, твои губы. Я совершенно сумасшедшая: то плачу, то смеюсь, про все забываю. Один мой школьный друг, психиатр, посмотрел на меня и говорит: “Твоя болезнь лечится немедленным посещением места, где собака зарыта”. Ну, я ему сказала где. Он говорит: давай на машине свезу тебя туда, заодно навещу своих. В общем, завтра где-то между десятью и одиннадцатью буду у своей подруги. Запиши номер…

До сих пор мне не приходилось врать Беатрисе. А тут… Суббота ведь завтра…

Накануне вечером Бета начинает со мной советоваться по поводу семинара в Выборге, который именно в субботу имеет быть: да, сама жизнь подыгрывает не морали и нравственности, а…

– Мне невыносимо больно находиться в этой среде. – Бета сетует. – Но не приходить туда – значит сдаться, признать свое поражение.

– Если они добиваются, чтобы ты ушла с философского небосвода, не стоит им облегчать задачу.

– Как ты все понимаешь! Жаль, что не могу взять тебя с собой. Я уверена, что ты со мной готов хоть в пекло, но принуждать тебя слушать их доклады… Нет, я не садистка все-таки. Поприсутствую завтра до вечера, а на второй день оставаться не стану. В общем, еду.

Первый раз я дал Беатрисе совет, исходя не только из ее интересов.

– Юрок, давай лучше вечером. Если я грустная вернусь, ты меня утешишь. А если развеселюсь, то и тебе от моего куража перепадет. Ладно?

Касаюсь губами двух любимых симметрично расположенных точек и отпускаю Бету – мыться, собираться. С ней малейшая неискренность не проходит: тщетной оказывается моя попытка успокоить в себе самца на день вперед, а потом поиграть с новгородской гостьей в нравственные устои.

Через пару часов, посадив Беатрису в поезд, звоню с Финляндского вокзала твоей подруге. Она почему-то тебя к телефону не зовет, а почти официально приглашает: “Мы ждем вас к двенадцати”. Почему

“мы”? Да не надо мне объяснять, как добраться до Съезжинской.

Сказали бы лучше, что за встреча такая планируется с участием третьих лиц. Ладно, придется туда пешком двигаться, чтобы время до двенадцати как-то занять.

Места все более чем знакомые. Кого только я не навещал в

Военно-медицинской академии! В советское время очень модно там было оперироваться. Вот гостиница “Ленинград”, которую все еще трудно назвать “Санкт-Петербургом”. Когда, в каком году охватил ее огонь всепожирающий? Марина Влади из окошка умело прыгнула на пожарную лестницу. А Высоцкого при ней тогда не было, он уже в раю проживал.

Самостоятельная женщина.

Что только в голову не лезет! Уже и с корабликом на том берегу готов разговаривать: что тебе снится, крейсер “Аврора”?

Миную улицы своего детства. На Кронверкском, погрузившись в раздумья, чуть не попадаю под трамвай: да, Петя, допрыгался ты!

Но места эти мне нравятся. И подруга твоя ничего. Любезная без приторности, участливая без любопытства. Проводит меня на чистенькую кухню, предлагает чаю-кофию и докладывает:

– Ей по дороге совсем плохо стало. Я ее уложила, сейчас посмотрю: может быть, проснулась уже… Да, заходите, она вас ждет.

Ты лежишь в постели, как настоящая больная. И сорочка на тебе какая-то больничная: неужели с собой привезла? Или эту одежду тебе подруга выдала? Но что в тебе самое трогательное? Не пойму сразу. А, вот в чем дело: лицо у тебя совершенно не нарисованное, без малейшего макияжа. И еще замечаю, что в парикмахерскую ты перед отъездом не заглядывала: волосы у корней не прокрашены, из чего я могу заключить, что ты у меня темно-русая по происхождению. Да, в твоем возрасте да в таком натурально-беззащитном виде предстать перед мужчиной – это нечто! Может быть, ты действительно серьезно заболела? Придется входить в роль лекаря.

– Ну, давайте посмотрим, где у вас болит. Рубашечку приподнимите, пожалуйста. Здесь?..

…Только вот кровать у подруги твоей действительно рассчитана на немощных пациентов. Качается, как корабль на волнах. И уровень скрипа превышает все нормативы.

Одеяло убежало, улетела простыня… А монашеская сорочка уже давно на полу лежит. Давай хоть поправим немножко и поговорим спокойно.

– Нет, спокойно не будем. Мне этого мало. Я хочу с тобой хотя бы одну ночь прожить. Можешь дома наврать что-нибудь?

– Чтобы врать, я никогда еще не врал. Я умею только тактично умалчивать. Бета мне будет звонить по мобильному домой, и тогда дальнейшее прояснится.

– А ты почему без мобильника ходишь?

– Он у нас один на двоих, мы же почти всегда вместе.

– А зубная щетка у вас тоже одна на двоих? Ну и парочка! Прямо сиамские близнецы какие-то. В цирке вас надо показывать. Или в зоопарке.

Совсем обнаглела девушка… Свирепо молчу и думаю: вот за это – ответишь. Но ты уже ничего не соображаешь:

– Ой, прости, прости! Хочешь, на колени встану? Пожалей идиотку: меня же сюда психиатр привез, а следующая дорога – только в дурдом.

Продолжаю с тобой обращаться как с больной. Вывожу погулять вокруг дома, доставляю обратно. А сам останавливаю частника – и на

Фонтанку. Сажусь и начинаю ждать звонка. Последнего звонка в этой психодраме. Встречу Беатрису, а завтра выберусь из дома ненадолго, чтобы поговорить с тобой и, не раздеваясь, тебя в Новгород проводить. Надо наконец стать мужчиной и взять ситуацию в свои руки.

На автоответчике пусто. Это хорошо: мне сейчас нужна натуральная

Беатриса, а не ее фонограмма. Долго ждать не приходится: спокойный, уравновешенный звонок входит в родное пространство уже минут через десять.

– Юровский мой любимый! Тут неожиданно оказались люди. Завтра мне просто неприлично одного человека доклад не послушать, более того: это может быть интересно. Ты уж поскучай до завтрашнего вечера…

Легко сказать: поскучай… Звоню другой женщине, предельно спокойным голосом извещаю, что ночь впереди. В ответ – радостный вопль. Что-то ты быстро, голубушка, поправилась. Не соврала про психиатра? Где справка из диспансера? Ты уже готова сама передвигаться и встретиться со мной у какого-нибудь метро. Ладно, давай у “Сенной”.

Стемнело. Веду тебя в сторону канала Грибоедова, потом по совсем неинтересному и мрачноватому переулку Гривцова. Ты раньше меня осознаешь, что я тащу тебя в сторону, противоположную моему домашнему пространству. Ну, не обижайся. Давай не будем смешивать два мира. Пусть твоей будет – ну, хоть открывшаяся нам Исаакиевская площадь. Вот “Англетер”, недавно восстановленный…

– Это где Есенин повесился? Спасибо, трогательное место.

– Сегодня, чтобы там повеситься, знаешь, сколько за номер надо заплатить? Выгоднее в живых остаться. Давай лучше поэта помянем в ресторанчике, вот и меню в витрине вывешено. Цифры вполне приемлемые.

Ты, однако, обращаешь мое внимание на то, что цены указаны, по-видимому, в долларах. А, ну тогда конечно… Опять-таки – не похожа ты, девочка, на сумасшедшую: считать умеешь очень даже неплохо.