Возвращается мой мастер. На этот раз натурой доволен: “Вот теперь ты хороша. Солнце вернется – и продолжим”. Но солнце возвращаться не спешило, а я с невинным видом устроилась у мужчины на коленях. За окном вертикальный, стеной стоящий ливень, раскаты грома и, наконец, совсем рядом – молния. Вот когда пришло время ему взяться сзади руками за юные перси, приподнять меня и снова опустить… На сколько лет я тогда была моложе, на столько же килограммов была легче, чем теперь. Вообще как-то просто и безболезненно проделался этот якобы великий шаг – ахнуть не успела. Села девочкой, встала женщиной. И было мне безумно хорошо.

Потом в августе я сказала родителям, что еду с подругой на юг, а сама – с ним в Абхазию. Утех там было достаточно – для всех частей тела, а вот душевное наше общее богатство стало таять и улетучиваться. И по возвращении мой портрет у него как-то не пошел.

“Я цветок писал, а ты теперь уже ягодка, даже фруктик”, – оправдывался мастер. А по-моему, он просто со мной как с материалом не справился. Одно дело – в церковных куполах угадать женственные округлости, и совсем другое – из женского тела храм выстроить.

Искусство прямого действия, идущее от реальности, доступно немногим, только гениям. А мой автор все-таки не гением оказался. Что нисколько не умаляет его неизгладимой роли в одной женской судьбе.

От нашего с ним проекта у меня на руках остался только эскиз карандашный. Главной красоты – юбки той исторической – там нет, давно она износилась, истлела. Так себе – девушка с грудками.

Увидишь, если захочешь еще раз со мной встретиться.

…Ладно, руку твою отпускаю. Только поцелуй меня, а то грустно так сделалось. На третьем курсе художник все чаще стал из нашего города отлучаться, а потом и совсем перебрался в Ленинград. И растворился там.

А в начале пятого курса раздобыл меня мой нынешний супруг. Он меня заприметил еще в веселой мужской компании, где я с художником однажды появилась. Все тогда изощрялись в комплиментах единственной даме, и на мне вроде как знак качества отпечатался с тех пор. Было сделано предложение, свадьба состоялась – к удовольствию моих родителей, все происходило, как говорится, по-людски, только начался у меня, во мне какой-то животный период. В примитивную самку превратилась, и даже рождение дочери меня не возвысило. Муж у меня, как пионер, всегда был готов и вниманием никогда не обделял. Я ему абсолютно верна была, но откуда-то пришло ко мне отвратительно-мохнатое ощущение, что я, в общем, могу всегда и с любым…

Шли годы…

Тут я прерываю воспоминание о нашей первой встрече, чтобы сделать важное заявление. Исповедь твоя тогда повергла меня в секундный шок: ничего себе, думаю, так это и я, может быть, у нее получаюсь – любой… А потом, уже вернувшись домой и почувствовав, что во мне что-то встряхнулось, сдвинулось, – что-то важное и новое узнал я о себе.

И во мне ведь до сорока с чем-то годков проживал мохнатый похотливый двойник. Как, наверное, в большинстве мужчин. Только существовал неосознанно, безотчетно, безответственно. Будучи чистеньким супругом-однолюбом, я все эти годы многократно грешил в душе, виртуально, так сказать. Все половозрелые женщины, встречавшиеся на моем жизненном пути, четко делились на две категории: “эту я бы трахнул” и “эту – нет”. А что такое “бы” в данном случае? Это мгновенное мысленное раздевание женщины и обладание ею.

Причем это никак не было связано с человеческой симпатией. Наоборот, с теми, кого я “бы не”, я часто вел себя вполне по-человечески.

Более того, иногда немножко влюблялся именно в таких, начиная, как ты говоришь, “с минуса”. А с теми, которых “бы”, ужасно примитивно все происходило. Если у “объекта” грудь была красивая, то мысленно стаскивал лифчик и трогал без спросу, даже не интересуясь ответной реакцией. Если у моей жертвы имелся выдающийся рельефный зад, то, сама понимаешь, в какой позе представала бедняжка в моей фантазии.

Простите меня, русские женщины… Если, конечно, мои сексуальные злоупотребления причинили вам какой-то моральный ущерб. Самооговором тоже заниматься не хочу. В Америке ведь за такое признание меня разом бы упекли за решетку и потребовали составить многотысячный список всех моих воображаемых жертв, начиная с пышнотелой учительницы-физички в шестом классе.

И вот, представь себе, теперь для меня это в прошлом. Отныне, глядя на женщину, я просто не могу – даже самому себе, даже абсолютно конфиденциально – сказать, хочу я ее или нет. А если бы меня в упор спросили, я совершенно искренне ответил бы: “Это зависит от того, как данная женщина относится ко мне, как будут развиваться отношения между ней и мною”.

Когда произошла эта перемена в моей психике? Одно знаю точно: после псковской встречи с тобой. Была ли встреча причиной – доподлинно судить не берусь. Может быть, просто возраст, начало старости? Что ж, и такую версию мужественно принимаю.

А теперь снова включаю память, чтобы опять твою историю повспоминать и пообдумывать. Говори, говори…

На пятом курсе я уже была беременна, животом своим и круглые пятерки зарабатывала, и дипломную защищала. Потом сидела с малышкой. Ни о чем не думая, в летаргическом состоянии. Наливалась соками, совсем коровушкой становилась.

И тут художник еще раз заглянул в мою жизнь. Неожиданно так. Приехал из Ленинграда зачем-то – и по праву старого знакомого моего мужа заявился без предупреждения к нам домой. Знал, конечно, что я тут теперь проживаю. Пять часов вечера было, как раз время обычного возвращения мужа. Лето. Окна у нас на запад, и к вечеру печет невыносимо. Я гуляю по дому в одних трусах и, звонок услышав, иду открывать – в полной уверенности, что это супруг. Он обычно своим ключом не пользовался, любил, когда его торжественно встречает женщина, преданная и легко одетая…

Картина. Он за секунду успел на меня дважды посмотреть – с разных точек зрения, из разных миров. Мужской взгляд сладострастно коснулся моего наполненного молоком вымени – и тут же выключился, уступив место волшебному зрению когда-то творившего меня артиста. Артисту было невыносимо горько: ничего не осталось от соединявшего нас чуда.

Я быстро нырнула в ванную и в халат, усадила гостя на диван, пошла приводить себя в порядок – и тут муж вернулся. Бутылка не замедлила появиться на столе, потребовав от меня исполнения женских обязанностей по части закуски. Дальше пошел мужской разговор, при котором я добросовестно присутствовала. Для себя я ничего не услышала, но мне достаточно было того взгляда на пороге.

Душа во мне снова проснулась. Внешне ничего не изменилось, никаких деяний я не совершала. Когда дочке исполнилось два года, решила пойти работать, хотя муж на этом не настаивал. И честно призналась себе, что историком-искусствоведом быть не смогу. Дело здесь даже не в том, что за мою вузовскую профессию платят три копейки, да и те нерегулярно. Не состоялось призвание, никто свыше меня не призвал.

Это ведь удача, это счастье своего рода – ходить в рубище местного пошива, в дырявой обуви, с неприбранной, полуседой и поникшей головой, искать на рынке капусту на рубль подешевле. И притом получать высокое и страстное наслаждение, обнаружив на стене монастыря под поздней росписью квадратный сантиметр старой фрески.

Нет, мне этого не дано. Я умею смотреть на небо, но сама – женщина земная. И потому нашла себе место в той среде, где ежедневно решают одни и те же арифметические задачки на тему: как лучше довезти товар из пункта А в пункт Б, дав минимальные взятки таможенникам, налоговикам и пожарным инспекторам. Где мужчины одинаково мордасты, скучны и неговорливы. Крутятся они, как шестеренки в несложном механизме, но для смазки порой необходимо присутствие деловой женственности.

И отнюдь не всегда это связано с сексом. Я ведь почему смеялась над анекдотом о товарище Ивановой? Потому, что я постоянно нахожусь в такой ситуации, и, правда, никто меня особенно не насилует. Сделать уступку, а не упираться рогом, посмотреть на вопрос с неожиданной стороны, пойти на тактические убытки с перспективой стратегической прибыли – все это более доступно женщинам. Тем самым “теткам”, над которыми ты мне в ухо иронизировал на семинаре. Так и хотелось тебя по голове стукнуть! Что ж ты, думаю, сам-то к такой тетке так тянешься и душой и телом? Нет-нет, не нужны мне твои реверансы, прошу считать меня именно теткой. Мне больше нравится быть молодой и живой теткой, чем старой девочкой с утонченными “чуйствами”.