Эта книжка — рассказ мальчика о днях и событиях давно прошедшего лета, о его семье и друзьях, о разных приключениях. Мальчик самый обыкновенный, и семья его — семья морского врача — не большая и не малая, не бедная и не богатая, ничем от многих и многих семей не отличалась. А вот время, про которое рассказывается, было особое.

На российском престоле восседал Николай II, самый ничтожный и незадачливый из русских царей. После войны с Японией, — когда весь мир удивился, как эта страна смогла нанести такой страшный удар русскому колоссу, — царь испугался. Испугался народного гнева за позорно проигранную войну, за ненужные жертвы и потери и вынужден был дать кое-какие свободы. Снова испугался, видя нарастающую волну революционных выступлений, и взял эти свободы назад. Ко времени рассказа загольного бека все уже шло по-старому: запрещение собраний, демонстраций, жестокая цензура печати. Тысячи и тысячи полицейских, жандармов, тайных агентов преследовали любое проявление свободы. Между тем революция была жива и нарастала. Она была скрытой до поры до времени, нелегальной. К широкой публике ее существование доходило только как вспышки зарниц на ночном горизонте от наступающей грозы.

Отец и мать мальчика, как почти вся интеллигенция того времени, были против монархии, царя, его правительства и окружения, но, конечно, их нельзя было назвать революционерами. Однако предгрозовая атмосфера проникала всюду; жили в ней и герои этой книги — дети врача и их товарищи.

Каждый год мы выезжаем из Петербурга на дачу в Лебяжье. Всей семьей, кроме папы: он морской доктор и летом всегда в плавании.

Две речушки, Черная и Лебяженка, бегут из леса через небольшие поля к морю и у моста, перед устьем, сливаются и впадают в Финский залив. Вот тут, в двадцати километрах от города Ораниенбаума[1], по обеим сторонам реки и у шоссе, наша деревня Лебяжье. Не такая уж она маленькая, домов много. Две лавки, школа, трактир «Бережок», земский докторский приемный пункт, часовенка, пожарный сарай и «Зеленый сарай». «Зеленый сарай» — это низкое пустое помещение, окрашенное в зеленый цвет, где по вечерам и по праздникам устраиваются танцы. Есть и участок. Там урядник, два стражника — они же пограничники. Участок — это просто большая, разгороженная изба: тут и квартира урядника, и приемная комната, и еще одна — с решеткой на окне, — которую называют «холодная». Так и грозит урядник крестьянам: «Посажу тебя в „холодную“». А вообще, стражники и урядник должны следить за порядком в деревне и ловить контрабандистов, приходящих с финского берега залива на лодках. Они тайно привозят папиросы, вина и всякие товары, которые в Финляндии дешевле. У контрабандистов на нашем берегу в деревнях много друзей и даже родных. Наши финны — уже не совсем финны, но язык приезжих понимают хорошо. Впрочем, и русские так давно живут рядом, что с детства начинают понимать по-фински и кое-как объясняются. И мы, лебяженские мальчишки, любим огорошить городских гостей приветствием «терве» или в разговоре ввернуть финское слово.

Почты у нас нет. Из города пишут на конвертах: «Ораниенбаум, лавка Туркина, Лебяжье». Два-три раза в неделю от этой лавки приезжает приказчик Егор — привозит письма, газеты и продукты, которых нет в нашей лебяженской лавке Пульмана. Пульмановская лавка близко от наших домов. Пульман — огромный бородатый старик, из эстонцев. Лавка у него на втором этаже, внизу склад и пекарня. Поднимешься по лесенке, откроешь дверь — и сразу зазвенит колокольчик, выйдет из комнат за прилавок сам Пульман, — прилавок ему по колено. Мама говорит, что Пульман весит одиннадцать пудов. В лавке очень приятно пахнет свежим ситным и пеклеванным, мятными пряниками и сыромятной кожей. На прилавке и вдоль стен открытые, отвернутые мешки. Пульман совками берет из них и отвешивает сахар, крупу, муку, пряники.

Рядом с Лебяжьим — Лоцманское селение — длинный ряд вдоль самого берега одинаковых, всегда свежеокрашенных, чистеньких домов. Между домами и морем полоса песка с режущей босые ноги голубой травой, а за ней шуршит или шумит прибой. Здесь живут кронштадтские лоцманы. Они постоянно уходят на шлюпках или на лоцманском пароходике в Кронштадт и там дежурят. Если корабль идет из Петербурга в Балтийское море, лоцманы осторожно проводят его по заливу, сами потом высаживаются при выходе в море на Лондонский плавучий маяк. Оттуда приводят в Кронштадт встречные корабли, наши и иностранные. Главный у лоцманов лоцкомандир, суровый седобородый старик, всегда затянутый в мундир и в белых перчатках. У лоцманов все свое: церковь, магазин, школа для лоцманских учеников, дома для престарелых отставных, садоводство, клуб и кладбище.

Наша компания ребят живет в Лебяжьем в нескольких домах. У самой дороги главный дом — бабушкин. Называется Большой дом, в нем много комнат. Бабушка живет там сама с дочкой, моей тетей Зиной, и сдает свободные комнаты дачникам, потому что «у нее маленькая пенсия и надо жить». Рядом с Большим домом, подальше от дороги и тоже у речки, дача моего отца, где живем мы: мама, Кира, Юрка, Муся и я.

Компания у нас большая. Галя наша старшая девочка. У нее длинные косы и очки. Она очень хорошая и умная. Главное, почти как взрослая знает, что нельзя, а что можно. Мама говорит, что когда Галя в «этой дикой шайке», то есть с нами, то она спокойна. Ее сестра Нина немного младше, она тоже с косами, черная, похожа на цыганку и страшно смелая. Алешка Артист и его брат Мишка мои двоюродные. Артист он потому, что его отец настоящий артист, Алешка ходит к нему на представления и все знает про театр. Еще есть Лялька Булка, очень толстая, подруга Муси, и Алька, он тоже двоюродный, кажется, даже троюродный. Из Лоцманского селения приходят к нам Наточка и Володя Буцефалушка.

Как я люблю Лебяжье! Уверен, что на свете нет места лучше. У нас и поле, и лес, и речка, и, главное, море. Оно называется Финский залив, потому что напротив, на той стороне, Финляндия. Ее даже видно, особенно хорошо в ясные дни, — кажется, совсем близко. Море самое настоящее и не везде мелкое. За Лебяжьим в двух верстах Новая Красная Горка, это деревня; и там, дальше — под береговыми обрывами, десять шагов отойдешь — вода по грудь. И в другую сторону, к Ораниенбауму, например, у Борковской поляны есть глубокие места под самым берегом, туда и приплывают на лайбах контрабандисты; это все знают.

Алька врун. Девчонки ему верят, а мы-то знаем. Алькина мама говорит, что «Алик иногда преувеличивает». Он очень интересно рассказывает, и, бывает, что правду. Лицо у него хитрое-хитрое, коричневые маленькие глазки всегда прищурены, одна бровь загнута кверху. Меня-то Альке не обмануть, я знаю: когда врет, он облизывает губы.

Юрка тоже преувеличивает, но если скажешь ему «вруха» — страшно дерется. Чаще всего дерется с Алькой. Меня просто лупит за дело и без дела: он старше.

У Альки переэкзаменовка по французскому. Если не выдержит, то останется на второй год, если выдержит — ему подарят духовое ружье, такое, что стреляет иголочками с кисточками или одной дробиной.

Однажды утром Алькина мама посадила его заниматься, потом заглянула — в комнате пусто. Алька недолго сидел, услышал, что мы играем в футбол, и выскочил в окно. Его мама побежала к нам на поле, схватила Альку за руку, сильно тянула и толкала его к дому, там сразу заперла в кладовке, сказала: «На целый час, не меньше. Сиди!»