Борис Письменный

Везучий Ю.Б.К.

...И что еще хорошо, что ни в коем случае не надо стесняться -- как только увидишь где микрофон, хватай и кричи в него веселым голосом: -- Хай еврибади! Май-нейм-ис-соу-н-соу... Смелей кричи, по-настырней. Казалось, если рассудить, кому какое дело до твоего имени, ан-нет -- тут же все повернутся и варежки разинут, потому что правила игры такие.

Итак, по всем правилам, разрешите представиться. Зовут меня -- Юлий Борисович Крым. Можно -- Юл, как Бриннера из Великолепной Семерки. Только сам я нисколько не лысый, и фотокарточка моя, говорят, похожа больше на Гингрича -- теперешнего спикера палаты Конгресса. Очень кстати похожа -многие свои идеи Ньют будто изо моего рта вытащил. Взглядами и я, понятное дело, республиканец; у нас так заведено здесь, у русских -- чем правее, тем лучше. Наше дело - правое.

Сегодня мой день особенный; принимаю поздравления. С утра в переполненном зале, правую руку к сердцу, прочел присягу, оформился. В душе все переливается и поет:

-- Аме-ери-ка! Зе-бью-ти-фул...

Перед вами сейчас, господа - натурализованный гражданин Соединенных Штатов!

Экзамен на гражданство щелкнул на чистом английском. Чурка черная мне лист сует: -- Ваш нейм? -- спрашивает. Я сейчас же расписался и с закорючкой -- Юл Б. Крым. Как Юла Бриннера, - говорю. Она мне - детский вопрос про Индепенденс, я -- ей тут же ответ, без задержки. Проходи Вася. Подумать только -- сколько я этих экзаменов наздавал в жизни. От модели - к планеру, с планера -- на самолет; поступаю все выше и выше, голова кругом идет. Смотрите -- опять ведь куда-то я поступил. В Америчку поступил!

Вам так меня хорошо видно? Гу-у-д. В честь гражданства решил себя запечатлеть, зафиксировать для потомства. Какого лешего, камера пылится, почему не использовать! Камкордер отличный -- ха-фай. Пусть будет в цвете, решил, и фурнитуру мою новую сзади видать. Так хорошо видно? Ну и океюшки. Думаю, дай расскажу все как было; пусть внуки полюбуются, как я прорывался через тернии к звездам. На бумаге писать, честное слово - терпеть не могу. Писчий спазм и сейчас же такая тоска - буквочки выводить. Не в моем характере. На компьютере -- куда ни шло. Вроде не пишешь, а сразу -читаешь. Тот же Гингрич бросил историческую установку: -- Каждому американцу по лаптопу! Компьютер на колени.

Помните прежние лозунги: Курицу -- в каждую кастрюлю! Комсомолец -- на коня! Теперь -- компьютеры. У меня их два, могу себе позволить. Настольный и наколенный. Вот, господа, и обидно, что при такой техническорй вооруженности, Толику -- моему лучшему другу, письмо не могу закончить. Начал я хорошо; могу зачитать с экрана:

- Здравствуй дорогой Толик! У нас, в Штатах, все по-старому. Я купил себе новый компьютер. Пентиум, по-мощней. Сижу, вот, пишу тебе письмо на компьютере. Прямо на экране пишу тебе это письмо. Сижу и пишу. Напишу, пошлю на принтер, напечатаю. Вот, такие дела, брат, Толик...

Начал неплохо . Как кончить, не знаю. Жидковато немного, но, если разобраться, писать-то чего? Лучше, я сначала видио сниму и, классная идея, - на СЕКАМ переделаю для Европы, пошлю Толику вместо письма.

Я это кино, господа, задумал как гимн Америке. Исповедь и признание в любви. Вот, доложу вам, где по-настоящему строится общество будущего и всяческое благоухание. Мы, фраера, воображали, что живем в главной стране мира, в оплоте мира и социализма. Облажались по-страшному. Здесь гораздо главнее. Гораа-аз-до!

Что еще интересно -- с эмиграцией пролетишь, не туда, в тмутаракань попадешь или разонравится -- можно исправить -- в Америку махнуть. А из Америки куда? Только в турпоездку. Америка -- это топ, конечная станция. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны. (С другой стороны, между нами, отмечаю, где я не сяду -- там центр мира; луна за мной по пятам бежит, как сука прилипчивая.)

Что буду американцем, я, кажется, знал всегда. Предчувствовал и готовился. Не иначе готовился, когда стиляжничал, извиняюсь, по-малому джинсами фарцевал -- к обмундированию привыкал и спикал тогда, как все: Баксы, Герла, Хау-мач-воч? К звуку слов привыкал. Культурно, без матерщины, мог одним фирменным словом все описать: Шузня -- джазовая, Погодка -джазовая... Чебуреки с Толиком в Коктебеле -- джазовые, чтоб я так жил!

Толик английский сек, но не очень -- вот и сидит в своем Фрязино. Я ж со словами вообще быстрый; говорить -- не писать. Так что, Толик -- мне друг, но, как это? - антипод. Говорить тушуется на родном даже. Зато стихи пишет -- зашибец! Не печатает из принципа: -- Не хочу, говорит, чтобы любой-всякий, чтобы каждая падла читала. Гордый Толик! Я его строчки насмерть запомнил. Могу дать кое-что для примера, для постановки голоса:

Три весла, как три веселых женских груди...

Это мы в Сокольниках, с телками на лодках. Или, вот, - Виолетте Ц.:

Если ты побываешь в Китае,

Привези мне мартовских котов.

И приди ко мне и будь босая.

Я тогда же буду без штанов.

Не помню, когда, по какому случаю, но Толик есть Толик -- как он это насчет штанов выдал!

Еще вам, только одну последнюю, про Южный Берег Крыма и Черноморское Побережье Кавказа -- ЮБК и ЧПК, кто не знает. Причем, ЮБК -- мне специально посвященное, с личной моей монограммой, что характерно:

ЮБК и ЧПК -- там цыплята-табака,

Шашлычок, люля-кебаб, пляжи полны голых баб.

Я -- беспечный и босой; на губах -- морская соль.

Поцелуй -- рахат-лукум

Эфиопский шик Сухум,

Светлячки и звон цикад

В санатории ЦК.

Кто-то в номере стонал,

Не просохнет просыня.

Запах кофе, вялых роз...

Маневровый паровоз

Прокричит во тьме ночей

В перегоне до Сочей.

Под откосом -- гальки треск,

На топчане кто-то есть,

Где бутылочный прибой,

Где слипались мы с тобой...

Без путевки отдыхал -

Шени-дэда-могыд-хан!

Эх, разобрало, лучше не вспоминать. Ослепительное время было! Все-таки -- сколько хорошего было -- мы с Толиком , загорелые в дупель, шагаем по бляжу, обжигаем пятки, переступаем через тюленей. Завидим кадра -- бросаем ей мячик; она, конечно, ловит, согласно рефлексу, и -- человек наш!

Или, в Гурзуфе, широким неводом бредем по бордюру. Коронный номер был -- девицу догнать, перегнать, запыхавшись, отвалить с облегчением, если страшнее атомной войны. Даже лучше, когда страхуила -- стараться цеплять не надо. Иногда везло -- попадалась одинокая, мечтательная, интересная. Толик, как всегда, заговаривать стеснялся, а я -- запросто. Подходил, спрашивал невзначай: - Как просматривается акватория порта? -- или -- Как у нас с обстановкой на рейде?

У меня талант просто такой -- никогда наперед не знаю, что скажу, бросаюсь на жертву, текст выскакивает сам по себе. Толик подтягивается с авоськой абрикосов и сушнячком. Или, идем к Изабелле на льду или -- к кадушке пива, где всегда можно было разживиться воблой и попрошайничать не возбранялось.

Наколотый алкаш один над душой стоял и хрипел: - П-пенцы, пп-енцы оставьте...

После обеда, в жару, если не спали, на пятачке у почты тусовка шла вялая -- пока в животах наших урчали свиные фрикадельки. Курили, трепались. Среди прочих обычно присутствовал Махмуд-Оглы -- умнейший чувак, кандидат каких-то наук, большой страдатель по женской части. Чуть не рыдал, напевал на модный тогда мотив Рио-Риты: - В десятым бочкам есть красивм бабм...

И все шли к бочкам -- к спальным палатам комсомольского лагеря Спутник.

Махмуд мне научно объяснял наколку на груди алкаша: - Нет в жизни счастья!

Он говорил, что счастья, верняк, нет, но достаточно иметь две мечты: No1 -- близкую и возможную и No2 -- недостижимую.

Я интересовался: -- Какая твоя No 2, если не секрет?

Махмуд говорит, почти шепчет: - Всех перепилить на спутниковском пляже.