Суть этой схемы сводится к следующему: «…двух описанных выше механизмов: страха перед новым и подавления этого страха в присутствии стимулов, вызывающих удовольствие (в детстве — матери), — достаточно для формирования поведения, обеспечивающего выживание вида».

Теперь мы узнали и, наверное, поверили в то, что «рай» для живого существа важнее «ада»; оттого, вероятно, механизмы привязанности и рождаются раньше механизмов страха; оттого, должно быть, «представительство рая» занимает куда больше места в головном мозге, чем «представительство ада». И узнали, что все это важно для сохранения биологического вида, — так же важно, как и «запретительные» механизмы Лоренца.

Во врачебной практике хорошо известно, что радость и удовольствие благотворно влияют на выздоровление человека. Люди с неугасимым чувством юмора, оптимисты по натуре — а значит, люди с преобладанием положительных эмоций — всегда меньше страдают от болезни, легче переносят ее и быстрее выздоравливают.

Но обратили ли вы внимание на одно обстоятельство: все интереснейшие опыты, подтвержденные и многолетними острыми наблюдениями, и объективными записями биотоков мозга, и многим другим из арсенала научных средств, все равно не отвечают на вопрос: почему? Почему и как на уровне деятельности мозговых клеток, в процессах биохимических, биоэлектрических и, наконец, психических, все происходит так, а не иначе?

«Так нужно», — не тот ответ, которого ждет наука. Да и все ли нужно — тоже еще неизвестно. Ответ, вероятно, не однозначный — должен прийти и придет, конечно. Как придет, в конце концов, ответ и на вопрос: на основании каких механизмов и каких обстоятельств возбуждение нейронов переходит в свою противоположность — торможение. Быть может, этот ответ и окажется универсальной отмычкой, а может быть, вслед за ним последуют и другие.

Процесс поисков «отмычки» на полном ходу. Поразительные открытия в области техники, удивительные изобретения научной и инженерной мысли быстрым маршем идут на помощь. Не исключено, что и нейрофизиологи прибегнут к только что созданному японскими учеными новому электронному микроскопу, позволяющему рассмотреть и сфотографировать даже атомное строение молекул. Если этот самый мощный в мире микроскоп дополнится еще и кинокамерой, и если придумают абсолютно пока немыслимый способ «залезть» со всем этим в действующий мозг…

Увидеть и суметь анализировать «в работе» атомы нейронов — это ли не фантастика!

А пока, кончая этот рассказ, подведем некоторые итоги.

Для выживания необходимы положительные эмоции, чувство «удовольствия»; детеныши привязываются к матери именно потому, что она «снабжает» их этими эмоциями; чувство страха в борьбе за существование «первостепенней» чувства голода; ворон не убивает своего противника, потому что так надо для сохранения биологического вида; собака никогда не умертвит своего хозяина, потому что принимает его за особь своего вида, попросту говоря, — любит его.

…Ах, если бы мне еще объяснили, почему и зачем я так любила своего спаниеля, что даже спустя шесть лет после его гибели он все еще снится мне…

Я приехала в Ленинград на Кировский проспект, 69/71 и поднялась в квартиру № 49. Это был дом Института экспериментальной медицины Академии медицинских наук СССР, и в сорок девятой квартире помещался Отдел прикладной нейрофизиологии человека. Заведовала им Наталья Петровна Бехтерева.

Меня предупредили, что Бехтерева терпеть не может, когда о ней пишут, — обстоятельство для моей задачи неблагоприятное. И действительно, в отделе меня встретили с ледяной, хотя и вполне ленинградской вежливостью. Так как я была вооружена поручением от журнала, не принять меня не могли.

Потом Наталья Петровна и вся группа смирились, быть может, потому, что я не ограничилась однократной беседой, ходила в отдел как на службу, попросила допустить меня в операционную и не торопилась писать.

…Примерно к середине нашего века хирургия мозга уперлась в тупик. Ей были доступны ювелирные операции на участках, близких к поверхности мозга; удаление опухолей, кист, гнойников, пуль и осколков; но она замерла на пороге глубоких структур. Все, что лежало в глубине, было не доступным для нейрохирурга: скальпель должен был бы рассечь всю толщу мозговой ткани, произвести массированные разрушения и вместо орудия спасения стать орудием гибели.

Ключ, открывший веками запертые двери в глубины мозга, оказался золотым. Золотые электроды проникали во все слои, границ для них нет.

Стереотаксис, пришедший сперва в лабораторию физиолога и примененный на животных с целью изучения высшей нервной деятельности, оказался в какой-то степени универсальным: микроэлектроды, появившись в нейрохирургической клинике, стали средством лечения неизлечимых прежде болезней.

Черепа у людей разнообразны, пространственные соотношения костных ориентиров черепа и глубоких структур мозга различны, точные расчеты по черепным ориентирам, как у животных, практически невозможны. Так что для человека пришлось использовать не внешние, а внутричерепные ориентиры, например, третий желудочек мозга, шишковидную железу и некоторые другие. Находят эти ориентиры с помощью рентгеновских снимков по специальному методу, и уже по снимкам определяют и рассчитывают взаимное расположение отделов мозга.

Много усилий анатомов и нейрохирургов понадобилось чтобы создать подробнейшие стереотаксические атласы человеческого мозга, схемы и карты, специальные иглы и канюли и, наконец, микроэлектроды — словом, все вооружение стереотаксического метода.

Но к использованию вживленных электродов пришли не сразу. Сперва через отверстие в черепе и в стереотаксическом аппарате вводили одномоментно полую иглу или нейлоновую канюлю, и больной участок мозга выключали электрическим током, 96-градусным спиртом, холодом или ультразвуком. Так лечили — и сейчас лечат — тяжелое прогрессирующее заболевание, именуемое «паркинсонизмом». Никаким другим методам, кроме хирургического проникновения в глубокие структуры мозга, болезнь не поддавалась, и изнурительное дрожание рук и ног, головы и мышц лица, невозможность самостоятельно поднести ложку ко рту, а часто и невнятность речи — все это приводило человека к тяжелой и безнадежной инвалидности.

После операции аппарат снимался с черепа, игла или канюля извлекалась, кожа зашивалась, и голову, как и положено после каждой операции, забинтовывали. Ничто не оставалось внутри.

Но… однократного воздействия на определенный очаг в мозге, которое применяется при паркинсоновой болезни (надо сказать, далеко не всегда с успехом), coвершенно недостаточно при других видах гиперкинезоз самого различного, часто неизвестного происхождения.

Гиперкинезы — это обширная группа двигательных расстройств, зависящих и от органических поражений, и от нарушения функций мозга. Чрезмерные непроизвольные движения, мучительные для человека, ненормальная напряженность некоторых мышц, нарушение психики — часто не поддаются никаким видам лечения. Чтобы освободить от них больного, нужно каким-то образом избавиться от очагов, повинных в болезни. Но как это сделать в тех случаях, когда неизвестен их точный адрес?

Одних теоретических расчетов по стереотаксическому методу здесь недостаточно. Надо обнаружить и обследовать область болезненных нарушений, предельно точно установить пути, к ним ведущие. Малейшее, подчас микроскопическое отклонение чревато самыми печальными последствиями.

В конце сороковых годов нашего века за рубежом начали применять для этой цели надолго вживленные в глубокие структуры мозга золотые электроды. У нас «золотой ключик» долго находился под запретом.

Необычный метод вызывал опасения — как оставлять проволоки в мозгу человека! Это негуманно, это жестоко! Человек не может быть объектом экспериментов — врач имеет право только лечить больного, место для экспериментов — лаборатория, а не клиника…