- Что видишь, Володя? - спрашиваю.

- Справа боевая машина пехоты подбитая, а рядом вроде человек лежит, отвечает водитель.

- Дорога шире становится или уже?

- Шире.

Я, наконец, начинаю понимать, что предпринимает Здориков: он пытается прорваться к президентскому дворцу, где к этому времени дела у самарского полка становятся совершенно катастрофическими: снайперами выбиты многие офицеры, управление подразделениями разорвано.

Через некоторое время и передний, задний бронетранспортеры открывают стрельбу. Оптимизма у меня не прибавляется, и я в который уже раз за последние годы даю слово, что это моя последняя командировка на войну.

Приблизительно через час мы были за городом. Нам так и не удалось пробиться к центру. Машины остановились в поле. Вокруг - тьма. Лишь над Грозным развевались знамена пожарищ, да слышна была доносящаяся оттуда стрельба.

На КП корпуса мы с Орловым рассматриваем карту Грозного. Входит Здориков. Утыкает палец в одну из улиц. "Где-то два с половиной километра не дошли до дворца". У нас вытягиваются лица.

На обратной дороге мы встретили вырвавшуюся из города передовую роту самарского полка. Одну боевую машину пехоты у них сожгли: сгорело три человека, три машины подбили. Выходили из Грозного на оставшемся БМП.

В городе идут ожесточенные бои. Особенно в районе вокзала, где в здании обороняются солдаты и офицеры майкопской бригады. Ее комбриг Савин ранен в ноги еще в середине дня. Выходить из окружения отказался. Последняя возможность была в сумерках. "У меня здесь больше шестидесяти раненых, сказал Савин, - и я их не брошу".

С вокзала постоянно просят о помощи. Здориков материт каких-то десантников. Только на следующий день от офицеров корпуса я узнал, что буквально в двух километрах от вокзала были какие-то десантники. Еще днем на них вышли с КП корпуса с просьбой о помощи с тыла. Десантники прошли вперед несколько сот метров. У них подорвалась машина, и они добросовестно выкатились из города.

Ночь: на вокзале подсчитывают боеприпасы и бинтуют раненых; на КП все на нервах. Пуликовский ни разу не оторвался от стола.

Первого января с утра на землю падает густой туман. Всю ночь в городе продолжали сражаться разрозненные подразделения северной группировки. К утру связь с некоторыми из них прекратилась.

По телевизору объявляют о взятии Грозного. Весть моментально разносится по КП. Офицеры смотрят в мою сторону волками, как будто это я передал на ТВ столь нелепое сообщение. Второй батальон майкопской бригады засел на товарной станции и не может пробиться вперед к первому, что на вокзале. Второй тоже в окружении.

Офицеры время от времени собираются группами. Густой и непроходимый мат тонет в вязком тумане: "Звонит сегодня из Моздока направленец на бригаду: "Позовите Савина". Я говорю, что тот в городе. "Вы что, еще не опохмелились?" - спрашивает. А я как закричу: "Савин в городе, в Грозном, в окружении воюет. Трубку бросил и больше не звонит"; "А мне сегодня утром из штаба округа звонок: доложите расход боеприпасов. А я говорю: пошел ты... Тоже бросил трубку и тоже мне звонит": "Сволочи, людей на смерть послали, а сами сели к праздничным столам!" "Где эти спецназовцы? Где эти парни в масках? Как до дела доходит, так восемнадцатилетний пацан и гибнет!"; "Ну "соседи"! Мужики рядом гибнут, а они им даже не помогут"; "Вчера из Толстого Юрта генерал по вертушке в Моздок улетал. Его просили подождать еще немного: раненых должны были привезти. А он на часы посмотрел, рукой махнул и улетел"; "Ха, да мужики рассказывали, что вчера там же пьяные тыловики из пистолетов по банкам с огурцами стреляли"; "Вот сволочи!"; "Вчера в наши частоты чечен залез. Мужики сразу перешли на запасные, а я еще с ним разговаривал, время выгадывал"; " Что говорит?"; "Что, что? Убитых забирать будете? - спрашивает. Я говорю, что, конечно, а дадите? Не знаю, отвечает, посмотрим"; "А я с этим, ну, как его Ковалевым, наверное, целый час разговаривал. Тоже в наши частоты залез"; "И что говорил?"; "Ну что? Зачем сюда пришли, говорил. Здесь все мирные. А я спрашиваю: стрельбу в городе слышите, это что тоже мирные? Он мне про какого-то пастуха начал рассказывать, как тот продал двух коров и купил автомат. А я ему говорю: если он мирный - зачем автомат?"; "А еще что говорил?"; "Да я и не помню уже"; "Будет авиация сегодня?"; "Какое! Летчики отказываются лететь!"; "Гады! Своим не помогут!"; "Все, возвращаемся - увольняюсь из армии! Надоело!"

Стихийные группки образуются на территории КП постоянно и целый день. Сведения обрывочные и неточные. Не понять, кто убит, кто ранен, а кто пропал без вести. Окруженным никто не помогает. Офицеры скрежещут зубами и клянут МВД.

Только на следующий день разрозненными группками начали выходить из города солдаты и офицеры: кто под город, а кто-то примыкал к другим частям в Грозном. Судьба комбрига Савина и всех его людей на вокзале была по-прежнему неизвестна. Знали только то, что он решил самостоятельно пробиваться из города. А для того, чтобы это удалось, все его радиостанции замолчали.

- Идиоты мы, идиоты! - орал возбужденно на КП подполковник, который выбрался из окружения и только-только добрался до своих. Офицеры тискали подполковника, обнимали, где-то он уже хватанул водки, но напряжение двух дней боев не покидало его. Ведь это именно он пробивался к комбригу Савину вместе со вторым батальоном. - Мы в город зашли, по рации говорим, а чеченцы все и слушают. И бьют нас, аккуратно так, с расстановочкой: на одном перекрестке одну машину, на другом - другую. Правильно сделал Савин, что из связи вышел! Правильно!

О Савине по-прежнему никаких известий. Но все офицеры продолжают верить, что он и его солдаты живы. Сведения самые противоречивые. Одни говорят, что на оставшихся машинах, если в них горючее из подбитых, Савин решил прорываться к стадиону, где находилась в то время мотострелковая дивизия. Другие утверждают, что разведподразделение, посланное Пуликовским к вокзалу, дошло-таки до него, загрузило всех раненых в машины и колонна начала вырываться из окружения, но БМП, где находился комбриг, было подбито. Кто-то крайне тихо и осторожно предполагает, что станции замолчали по другой причине.

- Нет! - орет подполковник. - Нет. Мы ведь слышали, как они воевали. И, найдя глазами кого-либо из офицеров, в который раз начинает рассказывать: - Понимаете, подошли мы к вокзалу! Подошли, но с другой стороны, со стороны железнодорожных путей. А дальше пройти не можем. Увязли на товарной станции. Заняли круговую оборону. Так и бились почти двое суток. Тридцать девять человек нас было. Бойцы - молодцы. Никто не струсил. Хорошо воевали. Я вообще так скажу: там, где были офицеры или человек по десять пятнадцать, в плен никто не сдавался. Никто! Сдавались те бойцы, чей танк или БМП подбили, и они сидят втроем - вчетвером, а вокруг никого из наших. И - сдавались. А так нет - никто. Бойцы хорошо воевали. Да и дудаевцы тоже хорошо. Но я так скажу: чеченов среди них - мизер, потому что больно грамотно воюют. Наемники.

Я выражаю сомнение. Подполковник вспыхивает.

- Говорю тебе - наемники. Утром перед нашими позициями половины трупов не было. А знаешь почему? Потому что чечены своих забирают. Чужие им зачем? А сами как воюют? Сидим на позиции, смотрим - два огнеметчика в нашу сторону идут, впереди пацана толкают. Мы как влупили по ним. Боец один орет: зачем мальчика убили? Я ему: Му...ак, да они нас через пару минут всех бы сожгли. Знают, что русский человек не стреляет в мирных, вот этим и пользуются. Или: идет группа - мужчины, женщины, дети. А потом по нам оттуда мужики огонь открывают. Сжечь этот город надо! Весь разбомбить. Кстати, правильно сделал Савин, что из радиоэфира вышел. Я вон тоже нашим передал, что утром прорываться буду, а сам еще во тьме на нескольких машинах ушел прямо по железнодорожным путям. Чечены этого не ожидали. Мы на улицу выскочили, еще метров пятьдесят прошли, и тогда нас подбили. Из машины выпрыгнули, пробежали метров четыреста и слышим, как машина взорвалась. Так вчетвером по улицам и пробирались.