Владимир Набоков

Зуд

Dubia

От автора. Слово "Пародия" немедленно вызывает вопрос - "на кого"?.. Автор предупреждает, что в его намерения не входило пародировать какого-либо определенного автора, но скорее определенную литературную манеру - или манерность - или моду, - общую нескольким авторам ("школе")... Это пародии не "на кого", а "на что", - алгебраические формулы, под которые можно подставить многие арифметические величины, хотя бы... Но не станем облегчать читателю не слишком мучительную работу распознавания.

Ridebis Semper

Озаглавив свое произведение "Зудом", автор по обыкновению схитрил с читателем, и заранее предвкушает удовольствие эффекта, зная, что читатель, уже убежденный, что рассказ будет идти о зуде, какой, скажем, человек испытывает под кожей, вдруг остолбенев, узнает, что на самом деле Зуд - имя героя предстоящего повествования. Да, мой герой, Олег Станиславович Зуд, родился в среду, в полдень, похожий на полузаснувшую рыжую львицу... - и опять читатель попался впросак, - не львицу, которая бродит по африканскому лесу, а светскую львицу, с волосами цвета "вье бронз". Зуд родился осенью, в тени берез, похожих на гигантские эвкалипты в окрестностях Архангельской губернии после уборки винограда. Он смутно помнил еще свою мать, она отчетливо рисовалась ему женщиной. Мать Зуда была консьержкой при местной чайной, а отец Зуда был зуав с берегов реки Кубани, в зеленых волнах которой он потонул без вести с самого же начала, ибо автор совершенно не знал, куда его сунуть. Зуд родился в России, по крайней мере этого страстно хотел автор, но на деле все это было значительно сложнее. При несколько более внимательном рассмотрении обнаруживалось, что Зуд родился не в России, но, как Венера из морской пены, вышел из чтения Пруста и других знатных иностранцев. Рождение его было процессом мучительным, роды были трудные, и в результате родилось не человеческое существо, но род синтетического продукта, гомункулус, - не тип, а, скажем, эрзац-тип. Самое трудное было придать ему какое-нибудь лицо и заставить говорить и двигаться. Несмотря на все утомительные ухищрения и хлопоты, никакого лица не получилось, на его месте зияла пустота, Зуд жил и умер существом безликим. Все, подчас панические, усилия наделить его лицом были бесплодны. Ни кислый вкус во рту, ни мигрени, ни муха, конкретно проглоченная Зудом, когда он зевнул, в пятницу в без пяти минут три, как показывали отстающие на полторы минуты и слегка поцарапанные женские часики, ни все прочие осязательные и конкретные черты делу не помогали. Их обилие свидетельствовало об огромной начитанности, наблюдательности, памяти и настойчивости автора, и все же на месте, где надлежало быть облику Зуда, зияла пустая дыра. "Боюсь, брусничная вода мне не наделала б вреда", вяло сказал Зуд, и вдруг, потрясенный, схватился за сердце. Оно бешено колотилось. Он схватился за правый бок. Там тоже колотилось сердце, неторопливо уходя в исхудалые пятки Зуда, сомнения не было: Кошмаренко, о котором Зуд не мог подумать без ужаса, снова возник из пустоты и пришел его мучить. Да, это был Кошмаренко. Зуд его безошибочно узнал. Как и в школьные годы, навалившись на Зуда, он кусал его в разные места. Со стоном Зуд перевернулся и лег ничком, но Кошмаренко мгновенно очутился у него на спине и, приговаривая: "Так то, брат Миша", - продолжал кусать его в разные места. Весь искусанный, Зуд стал катиться в пропасть, в сизом тумане проплыли перед ним образы зуава и консьержки, прошумели раскрытыми веерами пальмы родного севера, улыбнувшись, поманили лозы архангельского винограда, и новые еще не надеванные белые только что купленные Зудом туфли выползли из-под дрогнувшей кровати, тихо поднялись в воздухе и, перелетев через сквер, рядышком аккуратно встали в витрине магазина, у дверей которого стоял толстый француз, странно похожий на Кошмаренко. Француз улыбнулся дьявольской улыбкой и что-то сказал.

Ridebis Semper

Комментарий:

Напечатано в газете "Новое русское слово" (17 октября 1940), в рубрике "Литературные пародии". По версии Брайяна Бойда, "Зуд" (наряду с другой, анонимной, пародией "Покупка сардинки нэпманом", также опубликованной в "Новом русском слове"), мог быть изготовлен Набоковым для рукописного журнала "Дни Нашей жизни", который летом того же года выпускали обитатели дачи М.М. Карповича: Карпович, Набоков, Н.С. Тимашев и другие (Brian Boyd, Vladimir Nabokov: The American Years. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1991, p.15). Журнал составляли "местная хроника и юмористика, и стихи, и шутливые полемики, преимущественно насчет значения русских слов" (Тимашев Н.С. М.М. Карпович // Новый журнал. Нью-Йорк, 1960. № 59. С.192). В дальнейшем, по рассказу Б. Бойда, сообщенному нам А.А. Долининым, текст хранился в альбоме Веры Набоковой вместе с другими мелочами, вырезанными из газет сороковых годов. Перечтя "Зуд", Вера Евсеевна улыбнулась и признала авторство мужа.

По-видимому, "Зуд" является автопародией, обыгрывающей мотивы рассказа "Лик" (1938). Страдающий дефицитом личности и сердечной болезнью русский актер, носящий псевдоним "Лик", хотел бы перейти из своей блеклой жизни во французскую пьесу. В приморском городке, где эвкалипт напоминает русскую березу (ср. березы, похожие "на гигантские эвкалипты в окрестностях Архангельской губернии"), внезапно оживает самое страшное его воспоминание - одноклассник и родственник Колдунов (в "Зуде" Кошмаренко). Если в рассказе Лику как будто сохранена жизнь, то в пародии Зуд погибает под спудом детского кошмара, так и недовоплотившись. "Часики" как тема биения жизни перекочевавают от Лика к Зуду и здесь превращаются в неубедительное свидетельство существования героя. Прихотлива траектория движения белых туфель, в которых Лик мечтал выйти на сцену (или выйти из жизни). В финале рассказа они - на ногах его ужасного приятеля, в пародии - уходят в витрину потусторонней грезы Зуда.

Публикатор выражает признательность профессору Свену Спикеру (Калифорнийский университет в Санта-Барбаре), приславшему нам тексты В.В. Набокова из газеты "Новое русское слово".

Публикация и примечания О.Ю. Сконечной