– Да пей же, говорят! – закричала Зоя, голос у нее сорвался. Допила сама и отбросила стакан. Он со звоном покатился по полу, но почему-то не разбился.

Косясь в сторону кровати, она приблизилась ко мне и стала оглаживать мое лицо, волосы, щеки, шею.

– Тоша, милый, родной! Все, все кончилось! Теперь не страшно… Правда?

Заглядывала в глаза, продолжая меня гладить. Потом увела меня в другой конец избы, откуда не была видна кровать, и повернула лицом к стене. Мы сели на пол и прислонились друг к другу. И замерли.

А утречком, с первым светом, в окошко постучались. Мы ждали, что они постучат. И все-таки вздрогнули.

– Пришли, – одними губами, без звука, произнесла Зоя.

Приоткрылась дверь, и встал на пороге Ван-Ваныч, в своей дурацкой шляпе, долговязый, несуразный, но сияющий от радости, что увидел нас.

– Майн херц! – воскликнул. – Нашел! Нашел!

Мы с Зоей переглянулись, но встали так, чтобы он от дверей не смог увидеть кровать. Того, что на ней.

– Вас отпустили? – первое, что мне пришло на ум выпалить.

– Как бы не так! – хихикнул он в усики. – Приставили на всякий пожарный случай рядового по имени Сеня. Славный мальчуган, такой счастливый, больше меня свободе обрадовался! Сейчас он очень веселый…

Слов “нетрезв” или “пьян” Ван-Ваныч из деликатности не употребил.

После сигнала из немецкой колонии, туда срочно отправили Ван-Ваныча, который, понятно, для ссыльной немчуры – свой в доску. Ему-то они все и выложат. Но ничего ему, конечно, не выложили. Так он объявил начальству.

На той же “кукушке” утренним рейсом, как было велено, они приехали в

Зыряновку и с ходу попали на бабий праздник, который за ночь вовсе не исчерпал себя. Милый мальчик Сеня зашел и пропал. С какой красоткой и на каком сеновале его теперь искать, Ван-Ванычу неизвестно. Хотя получается, что не Сеня его, а он теперь должен доставить рядового Сеню по назначению. То есть обратно в эшелон.

– А нас-то как отыскали? – спросила Зоя.

Он опять хихикнул.

– Майн херц! Да о вас и спрашивать не пришлось, бабы наперебой все рассказали! – с детской улыбкой вещал наш друг.

– И наша хозяйка, которая Оля, там была?

– Как же, как же! Певунья! И все о любви!

– А еще об измене? – подсказала Зоя и посмотрела на меня.

Что-то в нас, в нашем настроении было такое, что Ван-Ваныч замолк, вглядываясь нам в лица.

– Что-то случилось?

Зоя спохватилась, попыталась улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса.

– Мы хотели бы… На два слова, – сказала она. – Не здесь, на улице.

Ван-Ваныч согласился. Мы вышли на крыльцо. Не могу понять, отчего мы с Зоей ждали ареста в доме, когда можно было давно его покинуть? Не бежать, нет, а просто уйти, чтобы не быть рядом с телом, которое мы не стали даже накрывать.

– Насколько мне известно, зондер-команда перекрыла все пути, – сказал Ван-Ваныч. – Вы не решили… Как бы сказать?.. Чтобы мирно сдаться?

– Решили, – отвечал я. – А насчет зондер-команды… Один из них – здесь!

– В доме?

– В доме.

– Кто?

– Петька-недоносок.

– Но он же послан вас искать! – воскликнул Ван Ваныч.

– Уже нашел! – недобро произнесла Зоя, бросив на меня мимолетный взгляд.

– Он здесь, да? Но я его не видел!

– Лучше не видеть, – сказала Зоя и опять посмотрела на меня. – Он…

Как вам сказать… – Она запнулась, подыскивая слова. – В общем, он…

Не живой.

В тусклом свете начинающегося дня было видно, как менялось выражение на лице Ван-Ваныча: недоумение, желание что-то понять, даже воспринять как шутку, а потом гримаса недоверия и испуга. Нам показалось, что он прослезился от напряжения. Глаза его повлажнели.

– Я могу посмотреть? – попросил он жалобно. Видно было, что он не до конца верит. Не нам. Себе.

Мы одновременно с Зоей кивнули. Проводили его взглядом. Вернулся он почти сразу и присел с нами на завалинку. Он не стал спрашивать, как это случилось, но лицо его было невероятно бледным. Сорвал лопух, стал вытирать торопливо руки.

– Там винтовка валялась, – пояснил, – в крови. Вот выпачкался.

Отбросил лопух и присел.

– Кто-нибудь видел? – спросил, понижая голос и глядя под ноги.

– Никто.

– Ага. Но скоро придут. – Это он уже сам себе. – Начнутся допросы…

Вы хоть придумали, что будете говорить?

– Скажем, как было! – воскликнул я.

– А как было?

– Ну как… Он хотел… Он пытался…

– С Зоей?

– Да.

– Не поверят. Ничему не поверят, – отмахнулся Ван-Ваныч. – Скажут, что боец вас застукал, словил, а вы напали на него, когда уснул, и, чтобы скрыть следы, убили красноармейца! Защитника родины! За это знаете, майн херц, что полагается?

Я сказал, что не знаю. Я, и правда, не знал. А Зоя спросила: “Что?”

В ее голосе я услышал тревогу. Даже страх.

Ван-Ваныч не ответил. Он не назвал ни срока, ни статью. Но я запомнил, как он вдруг засуетился. Он-то понимал, что вот-вот нагрянут те, кто нас не пощадит. Конечно, станут бить. Но потом будут допрашивать, как говорят, с пристрастием. И тогда говорить о помощи будет поздно…

Вспоминаю то раннее, едва забелевшее утро. Лаяли собаки, квохтали куры. Прозвучал и тут же аукнулся из-за леска голос “кукушки”, которая возвращалась в колонию из ночной смены. Но я сейчас о нашем немецком друге, о том, что он говорил. И делал. Я сейчас лишь до конца оценил, насколько Иоган был решительным человеком. Несмотря на его манеру негромко, даже робко разговаривать.

– Антоша, – обратился он ко мне, – мне надо с вами поговорить.

По-мужски. Зоя разрешит?

Зоя разрешила. Мы отошли за угол, на задворки, туда, где начинался огород и где у беспутной певуньи Ольги все заросло сорняками.

В другой бы раз Ван-Ваныч, всплескивая руками, посетовал на такую нерадивость, а возможно, сам прополол бы грядку. Он до спазмов в желудке переживал любую бесхозность на земле. Но сейчас он ничего этого не заметил. Лишь бегло оглянулся и сразу приступил к разговору. А разговор был о том, что мне за убийство красноармейца угрожает “вышка”. То же что расстрел. И у него нет никаких сомнений, что меня не пощадят. Поэтому… Он сделал паузу и снова оглянулся.

Боялся, что не успеет договорить. Поэтому он предлагает взять вину на себя.

– А вас пощадят? – спросил я прямо.

Так же прямо, глядя мне в глаза, он отвечал:

– Нет, Антон. Меня тоже не пощадят.

– Так в чем же дело? – Кажется, я говорил грубовато. Но ведь и его предложение было не из самых приличных.

Ван-Ваныч постарался не заметить моего тона.

– Разница лишь в том, что это, – он выделил слово “это”, – произойдет не с тобой, а со мной.

Я сразу же отверг его предложение. Я сказал, что не согласен. И вообще не понимаю, о чем он говорит.

– О твоем спасении, майн херц!.. Ну подумай сам! – продолжал он торопливо. – Ты не можешь отрицать, что я прожил свое. Впереди у меня ничего нет: ни семьи, ни детей, ни дома. А у тебя все впереди…

Подумай, Антон!

– Уже подумал! – сказал я резко. – Виноват и буду отвечать.

– Да, я так и предполагал, – произнес он после короткого молчания.

Он, кажется, не обиделся, только лицо его и дурацкие усики нервно подергивались. – Я знал, что ты такой, что ты откажешься… Но разреши поговорить с Зоей?

Я с облегчением завершил наш разговор. На него, если честно, ушли все мои силы. Я сел на завалинку, наблюдая издалека, как он разговаривает с Зоей. Частью до меня доносились слова, все те же, про семью, про дом, которого у него нет. И нет возможности вернуться на родину, да и кто его пустит! А впереди в лучшем случае вагончик, но скорей всего колония для ссыльных немцев… Это не жизнь, правда?

Зоя помалкивала, глядя себе под ноги. Иногда бросала в мою сторону недоуменные взгляды. Этот разговор тяготил ее.

– Я прошу вас убедить Антона! Ради вашего будущего, и вас, и ваших детей… Ну?