— Я не считаю вас ни бедным, ни несчастным, — сказала Ингрид. Тон ее снова стал сухим и даже язвительным. — Да и как бы я могла так подумать? У вас есть сестра, которая о вас заботится и даже попросила меня позвонить вам. Существует также мать, которая хотела прилететь к вам на день рождения за несколько тысяч миль. По-моему, вы даже получаете внимания больше, чем сами того желаете. Так разве вы можете чувствовать себя несчастным?

— Нет. Конечно же нет.

Он чувствовал себя несчастным, но Ингрид была права. Он не имел достаточных оснований чувствовать себя так. Многие находились в значительно более сложном положении. Он вспомнил о людях, погибших при обвале строительных лесов. После них остались вдовы и семеро детей-сирот. А он уцелел.

Вся сложность состояла в том, что он не знал, как ему жить после того несчастного случая.

— Какие чувства вас обуревают, Кен? Вопрос этот прозвучал так ненавязчиво, в нем слышалась такая забота, что Кен поверил: ей действительно хотелось знать это. Но от этого ему стало еще больше жаль себя. Он вдруг почувствовал, что не может произнести ни слова. Глаза у него щипало. Что же все-таки с ним? Он изо всех сил старался подавить жалость к самому себе, и ему было неприятно убедиться, что эта жалость все еще в нем сильна. Одно время ему казалось, что он уже справился с этим чувством. А на поверку вышло, что это совсем не так. Он деланно рассмеялся.

— Я чувствую… смущение.

— Смущение? — переспросила Ингрид и снова посмотрела на фотографию Кена. — Но почему?

Чего ему смущаться, подумала Ингрид, окидывая взглядом широкие плечи и мускулы, которые явственно обозначались под облегающей спортивной рубашкой. В ее вырезе виднелся кусочек волосатой груди.

— Почему? — резко повторил он ее вопрос. — Ингрид насторожилась. — Я не имею привычки выказывать свои сокровенные чувства перед людьми, которых не знаю, — произнес он жестким тоном. — Возможно, все дело в вашем голосе. Мне кажется, он меня гипнотизирует.

Получалось, что Ингрид пытается очаровать его, а он, как бы сопротивляется.

— Я вовсе к этому не стремилась. — Это и в самом деле так, и она тут, ни причем. Многие ее собеседники вдруг ни с того ни с сего начинали пускаться в откровенность. То, как звучал ее голос по телефону, было одним из ее немногих — к величайшему сожалению — преимуществ, и ей об этом часто говорила мать. Он всегда звучал мило и приветливо. Всегда. — Ладно, — продолжала Ингрид, — извините, что я вынудила вас сказать то, чего вам не хотелось говорить. И если это произошло, то, поверьте, безо всякого умысла с моей стороны.

— Значит, без умысла? — подозрительно переспросил Кен. — А может быть, вы и в самом деле психиатр?

— Я уже сказала вам, что нет.

— В таком случае, кто же вы?

— Зависит от дня недели. Один день я обслуживаю страждущих в монастыре Сент-Джастин. Но в настоящее время работаю в бюро «Живые голоса». Всем известно понятие «друг по переписке». Так вот, я — «друг по телефону». Я звоню и спрашиваю, хочет ли человек постоянно беседовать со мной минут десять-пятнадцать. Это могут делать и другие мои коллеги. Если человек не хочет, ладно… Я не в обиде. Есть много людей, которые ждут наших звонков.

— Минут десять-пятнадцать? — с иронией в голосе произнес Кен. — Этого вряд ли будет достаточно архитектору, вроде меня, который вдруг потерял зрение и теперь не знает, что ему делать.

Ингрид не хотелось принимать близко к сердцу его несчастье. Ей просто хотелось избавить его от чувства одиночества. Она полагала, что будет достаточно коротких телефонных разговоров с ним, аналогичных тем, которые она периодически ведет с престарелыми гражданами. Она снова посмотрела на его фотокарточку и покачала головой. Кого она пытается обмануть?

— Вас почему-то совсем не слышно, — заметил Кен. — Разве вы не знали, что я ничего не вижу?

— Знала.

— И какие чувства у вас это вызывает?

— Ну, а теперь кто выступает в роли психиатра? — парировала она.

Это была уловка: она не знала, что ответить. Господи, чего же хотела от нее Джанет? Что она могла дать Кену и, что он готов был от нее принять… Она успешно работала в клинике в качестве психолога, помогая детям справиться с их проблемами. Она сумела возродить интерес к жизни у многих пожилых одиноких людей. Однако Кен Рэнсом не был ни ребенком, ни престарелым затворником. Он был энергичным человеком в расцвете сил, и именно это делало ее задачу трудно разрешимой.

— Отвечайте на вопрос! — с вызовом сказал он. — Что вы почувствовали, узнав, что я слепой?

— Прежде всего, я вам по-человечески сочувствую, — ответила она. — Я уверена, что не так-то легко привыкнуть к слепоте, даже если это временное явление. Если излечение невозможно, приспособиться к такой жизни еще сложнее. Я вам не завидую.

— Если вы испытываете жалость, Ингрид, то мне это не нужно.

— Причем тут жалость? — резко возразила она. — Зачем мне тратить ее на тех, кто сам вполне способен себя пожалеть?

Наступила тишина. Ингрид подумала, что сейчас он бросит трубку. Вместо этого послышался веселый смех, что одновременно испугало и обрадовало ее.

— Ингрид Бьернсен, — сказал Кен, — вы мне нравитесь.

Почему все так сложилось в ее жизни, что у нее нет собственной семьи, и ей приходится заниматься благотворительностью и одинокими людьми?

— Вы все еще на проводе? — спросил он.

— Конечно, — тихо, вкрадчиво пробормотала она.

Кен сжимал телефонную трубку, впитывая в себя ее волшебный голос. Словно она соединяла его с каким-то жизненно важным центром. О, этот ее голос — ласкающий, бархатистый, наполнявший его ощущением тепла… А оно, подобно улыбкам и смеху, в последнее время его не баловало. Он тосковал по этому теплу. После случившегося с ним несчастья, Ингрид Бьернсен была единственным человеком — попытки родственников здесь не в счет, — которая возродила в нем интерес к жизни.

И она стала единственной женщиной, которая заставила его почувствовать, что он мужчина.

Ему страстно захотелось, чтобы между ними установился какой-нибудь контакт. Повесь трубку, идиот, твердил он себе. Повесь сейчас же!

И он собрался уже было это сделать, как вдруг услышал ее легкий, едва уловимый вздох.

Видимо, она собирается закончить разговор и попрощаться. Тогда он торопливо, на одном дыхании проговорил:

— Послушайте, может быть, вы дадите мне номер своего телефона?.. На тот случай, если мне вдруг захочется с кем-то поговорить, особенно когда шторы задернуты и двери заперты. — Он сделал паузу, сглотнув внезапно подступивший к горлу комок. — Тогда, пожалуй, я позвоню вам, если вы, конечно, не возражаете.

Ингрид внезапно почувствовала сухость во рту. Она представила себе, как однажды вечером раздается звонок, и она слышит в трубке густой и одновременно мягкий голос Кена Рэнсома, который захотел с ней поговорить. Но… ведь если в это время ее не будет дома, на звонок может ответить кто-нибудь другой. Например, мать.

А если мать услышит голос Кена, то она может подумать, — скорей всего подумает, — что Ингрид интересует его как женщина. И она может возмутиться, что некто, в общем-то не имеющий никакого отношения к ее дочери, по сути, совершенно чужой человек, звонит ей в столь поздний час. Такая ситуация была бы для Ингрид крайне нежелательной, и она ни в коем случае не могла ее допустить.

— Извините, — начала она торопливо, понимая, что пауза могла показаться Кену слишком долгой и быть им неправильно истолкована. — Я не могу этого сделать. У нас в «Живых голосах» существует правило, в соответствии с которым мы звоним клиентам первые.

— А почему так?

— Такая… политика, — сказала Ингрид. — Правила. — И прежде чем он успел возразить, добавила: — Спокойной ночи, Кен. Спите хорошо. Я позвоню вам в среду.

Не успела она положить трубку, как раздался стук в дверь. Ингрид взяла фотографию Кена Рэнсома и положила ее лицом вниз на стул возле окна. Затем прикрыла ее своим свитером. Поднявшись, чтобы подойти к двери, она почувствовала, что одна нога у нее онемела и ее покалывает, словно иголками.