Мы прошли еще метров сто, потом был еще один люк, и мы оказались во дворе совершенно другого, столь же бедного дома. Возле люка нас ждал Грищенков, а чуть поодаль… Я даже не поверил своим глазам. Там стояло несколько коней с набитыми седельными сумками и пара вьючных мулов. Экспедиция в Гоцлар должна была состояться, вот только какой ценой!

Как только мы вылезли, Грищенков, ни слова не говоря, запалил от папироски фитиль на палочке динамита, а потом зашвырнул его в люк, откуда вот-вот должны были появиться ассасины Акур-паши.

— Старому разбойнику вовсе незачем знать, что мы остались в живых, — улыбнулся Грищенков.

И только тогда я понял, насколько изощренно придуман был его план. Нет, что бы там Грищенков ни говорил, он заранее знал о появлении полицейских в чайхане. Он предусмотрел вольное или невольное предательство Гуггенхайма. Он предусмотрел все, кроме… Впрочем, об этом чуть позже.

А тогда мы вскочили в седла и вихрем понеслись прочь из города. Больше нас тут ничего не держало. Впереди была пустыня и где-то там древний город, словно губка, пропитанный колдовством неведомых людям рас.

И только когда последние из городских строений превратились в тоненькую черную полоску у самого горизонта, Грищенков нагнал меня.

— Как видите, Григорий Арсеньевич, свою часть договора я выполнил. Теперь черед за вами, ведите нас в Гоцлар.

В первый момент я аж слов не смог найти от такой наглости. Он же превратил меня, дворянина, героя японской войны, в беглого преступника, сделал так, что я вынужден был убивать невинных… Да я…

— И чтобы окончательно рассеять ваши опасения и сомнения относительно меня, — продолжал Грищенков, — должен вам сказать, что за последние сутки вы стали много богаче. Что вы скажите про десять тысяч афгульских золотых монет? Нет, что я говорю, про тринадцать тысяч триста три монеты? Потому, как я понимаю, доля Гуггенхайма ему не понадобится. Теперь вы, господин Фредерикс, богаты, и не просто богаты, а безумно богаты. И это вам не николаевские червонцы. Это полновесное афгульское золото. Два мула с золотыми тюками. А каково! И все потому, что среди социалистов был наш человечек.

— Тот, которому вы дали уйти? — наугад спросил я.

— Совершенно верно. Должен сказать вам, Григорий Арсеньевич, что это даже не человечек, а тварь настоящая, вошь подноготная. Человек, который готов всех и вся продать ради власти и денег. Его брат — кстати, царевич, сын Александра, — был арестован за попытку прикончить своего отца. Он ненавидел самодержавного батюшку за то, что тот после рождения сослал его с матушкой куда подальше, в какую-то сельскую глубинку. Из злобы и ненависти он подался в бомбисты. А когда его казнили по приказу папеньки, младший брат… да-да тот самый лысый чудик… поклялся отомстить за брата и пошел в революционеры. Хотя какой из него революционер? Мелочный и продажный типчик. Он продал своих всего лишь за один золотой брусок, сам того не понимая, что николаевское золото тут же выдаст его с головой.

— И к чему вы, Роман Устинович, мне всю эту грязь вывалили?

Грищенков только усмехнулся.

— Вы, Григорий Арсеньевич, белоручка. Вы что думаете, можно разбогатеть и не измараться? Тогда вам нужно было не искать сокровища древних городов, а ехать на Аляску. Там золото из земли добывают, а у нас, увы, людей стрелять приходится.

Дальше было долгое путешествие через пески. Мы гнали коней, останавливаясь лишь для того, чтобы дать скакунам передохнуть. Если бы они пали, то золото, которое мы везли, пропало бы. Мы сами не смогли бы вынести его из пустыни.

Я хотел было поинтересоваться у Грищенкова, почему мы не оставили монеты в окрестностях города. Разумнее всего было бы зарыть их где-нибудь неподалеку от цивилизованных мест, чтобы потом по возвращении из «экспедиции», забрать их. Только Грищенков решил по-другому. И нам пришлось тащить монеты с собой. Конечно, это было не золото царской чеканки, но сорок тысяч золотых монет — груз изрядный — килограмм четыреста червонного золота. А ведь нам нужно было еще тащить с собой и еду, и питье, как для себя, так и для коней, фураж и боеприпасы…

Переход через пустыню занял почти неделю. Сколько мы прошли верст, не знаю, но когда впереди появилась линия холмов, посреди которой возвышалась скала с двумя вершинами, я вздохнул с облегчением. Мы добрались до оазиса, откуда начиналась дорога в Гоцлар.

Правда, вскоре я уже думал по-другому, потому что в оазисе нас ждали. Причем люди, которые ждали, были не из тех, с кем я хотел бы встретиться вновь.

Когда мы, усталые и запыленные, выехали к озерцу у Двойной скалы, из кустов и из-за пальм вышло с десяток пестро одетых людей, большая часть которых выглядела натуральными нищими. Однако, несмотря на рваные одежды, у всех были новые винчестеры английской сборки. И когда мы застыли в недоумении, схватившись за оружие, вперед вышел невысокий, лысый человек с козлиной бородкой. На нем был тот же самый неказистый пиджачок и рабочая кепка. Только выглядел он еще более помято и под глазами налились синяки от бессонницы.

— Что вы, что вы, д-гх-узья мои! — начал он, одновременно обращаясь и к нам, и к своим людям. — Надеюсь, вы гх-ады нашей вст-гх-ече?

— Товарищ Константин, — наигранно улыбнулся Грищенков, — я всегда рад старым друзьям.

— Да что вы гово-гх-ите, батенька вы мой! А я-то думал, что вы по меньшей ме-гх-е удивлены. Однако вы слишком поспешно ускакали в пустыню. Конечно, я понимаю, обстоятельства, но ведь нехо-гх-ошо заставлять меня за вами гоняться по всем Ка-гх-акумам.

— Собственно говоря, я собирался расплатиться с вами по возвращении, когда все уляжется.

— Видите, батенька, а я подгадал, и вам по возв-гх-ащении не придется беспокоиться. Тем более, что мне к тому в-гх-емени надо быть в Швейца-гх-ии. — А потом, повернувшись к своим людям, приказал: — А пока гх-азо-гх-ужите их и к кост-гх-у. Чай, всенепременно пить чай.

Нас разоружили и препроводили к костру, где один из башибузуков с лицом круглым, словно полная луна, налил нам по пиале чая. Как бы то ни было, чай оказался отменным, ароматным, со зверобоем и конопляными листьями.

— Хо-гх-оший чай — залог успеха, — продолжал картавый уродец.

— Особенно если с коноплей. Тогда можно и чая не класть, — фыркнул Грищенков.

— Ах, избаловала же вас эта западная т-гх-адиция, — вздохнул революционер. — А я вот, знаете, все больше там, в Ге-гх-мании, в ссылках, и что, ну и что? П-гх-идешь в их гаштет, закажешь чай. Подадут тебе стакан мочи ослиной. И ведь в мо-гх-ду половому плеснуть нельзя, Ев-гх-опа, мать итить! Куль-ту-гх-а! Да но-гх-мальный человек этого бу-гх-жуазного слова и выгово-гх-ить не сможет!..

— И что вы собираетесь дальше делать? — неожиданно сменил тему разговора Грищенков.

— Ну, это как вы себя дальше вести будете, — снова улыбнулся плешивый, и улыбка мне его не понравилась.

Ох как не понравилась. Тогда, во время этого странного почти кэрролловского чаепития, я думал лишь об одном: проклинал себя за собственную жадность. Дара, икринки Ктулху, мне вполне хватило бы, чтобы занять достаточно высокое положение в петербургском обществе, но сокровища Гоцлара соблазнили меня… Я стал преступником, а теперь мог и вовсе лишиться головы, потому что ничего хорошего от товарища Константина я не ждал.

— …Если вы поведете себя гх-азумно, и мы вместе от-гх-оем этот ваш клад… Что ж, ми-гх-овой п-гх-олета-гх-иат скажет вам большое спасибо. Если нет… То с в-гх-агами ми-гх-овой гх-еволюции мы не собираемся церемониться.

— Как я понимаю, под интересами мировой революции вы подразумеваете свой карман?

— Я-гх-еволюционе-гх, а следовательно, мой ка-гх-ман, как вы изволили вы-гх-азиться, и есть ка-гх-ман ми-гх-овой гх-еволюции.

— А девки и шампанское, которое вы станете покупать на революционное золото, пойдут революции на пользу?

— Естественно, — улыбнулся экспроприатор. — Мне кажется, вы, господин Г-гх-ищенков, постепенно начинаете улавливать суть ма-гх-ксистского движения.