-- Отныне буду ходить на все юбилеи элеваторов, никогда не предполагала, что это так замечательно!-- закончила тост, кокетливо озоруя, Наталья, та, что была чуть старше.
Теплоход, сияя огнями, гремя музыкой, шел слегка штормящим морем. С каждой милей приближался родной берег, и кто торопил ход корабля, а кто хотел, чтобы праздник продлился дольше. И словно прочитав его мысли, Ксана грустно сказала:
-- Не кажется ли вам, что в последние дни наш ковчег слишком бойко пошел, родные ветра почувствовал, что ли?
-- Вам не хочется домой?-- удивленно спросил Атаулин.
-- И да, и нет. Но сегодня мне хорошо на корабле, в этом зале, где звучит такая музыка.-- Она взяла его за руку.-- Давайте потанцуем, Мансур,--хотя Атаулин помнил, что сейчас не ее черед.
Ресторан потихоньку пустел, одни уходили погулять перед сном на палубе, подышать морским воздухом, другие, записные гуляки, переходили в ночной бар, продолжать веселье. Атаулин с Ксаной и Натальей покинули ресторан последними. Проводив девушек на нижнюю палубу, где была их каюта, Мансур Алиевич поднялся к себе.
Настроение у него было замечательное, неожиданные воспоминания приблизили его к родному Аксаю, порядком уже позабытому, и впервые за много лет в нем запоздало шевельнулась гордость за свой элеватор, за зеленокрышие дома поселка, к которым он был причастен. С этими приятными мыслями он и уснул, и снился ему Аксай его молодости, парк под высоким звездным небом, и молодой Клайф Вуккерт, который почему-то наигрывал на трубе звучавшее сегодня в ресторане, берущее за душу танго. Утром, после завтрака, он с девушками на палубе смотрел, как "Лев Толстой", сбавив ход, медленно входил в Дарданеллы. Проход Дарданеллы относительно широкий, если сравнить с впереди лежащим Босфором, местами достигает шести-семи километров, но встречаются частые мели, и "Лев Толстой" осторожно шел вслед за военным турецким кораблем с развевавшимся на ветру зеленым флагом, где блестел шитый золотом полумесяц со звездой. Теплоход шел без лоцмана. Правда, когда на входе из турецкой крепости Чакаккале вышел навстречу юркий катерок, Мансур решил, что лоцман спешит на борт, а оказалось, что катер санитарный и требовали с него карантинный паспорт.
Утро было ясное, солнечное, с кормы обдувало легким, попутным бризом, и почти все пассажиры теплохода высыпали на палубы. Левый, холмистый берег, словно искусно задернованный, горел изумрудной зеленью, трава была ровной, гладкой и казалась подстриженной, как поле для гольфа, и только на самом верху холмов виделся редкий подлесок с резко выделявшимися ореховыми деревьями. Мансур знал, что там, внизу, за холмами, всего в двадцати восьми километрах от пролива, находится древняя легендарная Троя, так гениально высчитанная Шлиманом. Жаль, теплоходы не делали остановок в этих местах. Они еще долго говорили на палубе о Трое и Спарте, о лежащем впереди шумном Стамбуле, вспоминали вчерашний вечер в ресторане, попутно девушки попытались выяснить, не предвидится ли в ближайшие дни еще какой-нибудь юбилей у Атаулина. Узнав, что нет, дружно выказали неподдельное разочарование и отказались идти в бассейн, сославшись на то, что всю ночь плохо спали. Простившись, пошли к себе, пожелав Атаулину все-таки покопаться в памяти.
Купаться ему не хотелось -- по утрам он долго принимал холодный душ --загорать тоже, да и загорать уже было некуда, и так одни зубы блестели, как у эфиопа,-- загар у него накопленный годами, африканский,-- и он, вспомнив про читальный зал, отправился в библиотеку.
Еще с порога кивнул хозяйке зала, уже приметившей его и ответившей на приветствие улыбкой. Тишина зала, уют, соседство мудрых книг располагали к неспешным размышлениям, и он долго сидел в облюбованном с первого раза кресле, не притрагиваясь к подшивке "Литературной газеты", взятой с самого дальнего стеллажа.
Впервые за много лет думалось о доме с непривычной для него грустью и даже нежностью. Вспоминались письма матери. Выйдя на пенсию, старики вольно или невольно начинают чаще общаться со своими сверстниками. Есть у татар давняя традиция -- и по горестным событиям и по радостным собирать в доме старых людей; такие гости не обременительны и, приглашая их, хозяева словно исполняют долг уважения перед старшими. А если уж в доме есть свои старики, так это двойной праздник и для своих родителей и для их ровесников и друзей.
Мать, упоминая в письмах о таких визитах, несколько раз повторялась, что порой чувствует себя неловко в гостях, потому что речь заходит и о нем, Мансуре. Люди вспоминали о нем, жалели, что он и порадоваться не успел ни своему элеватору, ни новым домам, что поднялись не без его участия, а главное -- что он ни на одном новоселье не побывал, ни в одном доме чашки чая не выпил. Мол, закрутила, завертела парня жизнь и занесла аж в Африку. Но в этих сетованиях сквозила не жалость к его судьбе, а скорее гордость, потому что эта тема всегда заканчивалась мыслью, неизвестно где вычитанной или услышанной этими малограмотными стариками: "Большому кораблю большое плавание".
"Вот приедет,-- говорили за самоваром старики матери,-- большой той сделаем, быка вскладчину зарежем и не отпустим из Аксая, пока в каждом доме не побывает". Расшитые газеты лежали на столике, но он к ним еще не притронулся; несколько раз он ловил на себе удивленный взгляд заведующей, который словно спрашивал: "Что-нибудь случилось?" Эти взгляды отвлекали его, мешали Атаулину думать, и он принялся за "Литературку".
Парадоксально, но, просматривая "Литературную газету", он яснее видел состояние той или иной отрасли, чем читая профессиональную газету. Наверное, в "Лите-ратурке" материал вызревал на сотнях и тысячах читательс- ' ких писем, а главное -- такой материал подавался зачастую без посредников, самими специалистами, для которых проблема действительно была проблемой, а может, даже болью. И боль эта чувствовалась, еще как чувствовалась. Интересы газеты были поистине безграничны: от дошкольных учреждений до подробной оценки работы слесаря-водопроводчика -- извечной темы нашей печати. Иные материалы представляли готовую программу для коллегии того или иного министерства -- бери, твори, внедряй в жизнь, и выдумывать не надо. Неравнодушные люди уже продумали все до мелочей. Но материалы о коллегиях по выступлениям газеты встречались пока нечасто, хотя и были. Это напоминало Атаулину часто встречающиеся в газетах статьи о вреде алкоголизма. Кому они адресованы? Алкоголики в большинстве своем газет не читают, и взыванием к совести их не проймешь, поскольку совесть давно пропита, а трезвым такие статьи ни к чему. Получалась стрельба из пушки по воробьям, вместо того чтобы власть употребить...
По внутренней радиосети теплохода прозвучало приглашение на обед первой смены. Пора было и Атаулину покидать читальный зал, не мешало перед обедом пройтись по палубе, глотнуть морского воздуха. Однако его внимание привлекла статья под броским названием "Потоп". "Опять про водопроводчика?"--мелькнула мысль. Но статья по объему была слишком велика для квартирного потопа, да и' название знакомой реки заставило Атаулина отбросить мысль о прогулке перед обедом.
Статья потрясла его. В оцепенении он просидел неизвестно сколько, и опять привел его в чувство взгляд хозяйки зала. Журналист описывал трагедию, произошедшую по вине безответственных людей, где пострадавшей стороной оказалась река и земли двух районов. Материальный ущерб был настолько громаден, что с трудом поддавался подсчету. Да и кто даст гарантию, что в реке появится жизнь хотя бы через тридцать лет, и только ли во флоре и фауне дело? Как подсчитать урон от соседства мертвой реки, где теперь ни искупаться, ни напиться, от которой нужно оберегать и старого и малого. А кто убережет от воды скот, птицу, зверье всякое, которым самой природой предназначено жить у большой реки? Сколько малых рек и речушек, озер, водоемов, прудов, нерестилищ, связанных с ней кровно и многолетне, загубит по пути отравленная река? И эти беды, исходящие от загубленной реки, в сознании Атаулина множились почти в арифметической прогрессии: одна беда вела за собой другую... Что уготовит через годы своим неблагодарным детям мать-природа, никому не известно; может, и уцелеет какая рыба, приспособится к отраве, будет жить ею, выделяя и множа ее, а через много лет на стол человека попадет яд-рыба. Может, уцелеет что-нибудь из флоры: кустик, трава какая подводная, мягко шелестящая в величавом речном течении, но какая произойдет с ней эволюция? Где та лаборатория, которая даст гарантию, что не станет она отравой-травой, смерть-кустом, яд-цветком? Какие дожди, какие снега будут идти вдоль большой реки, испаряющей с тысяч квадратных метров отравленного водного пространства яд в атмосферу?