Девушки тормошили его, говорили что-то ласковое, веселое... Расходиться никак не хотелось, наверху девушкам в открытых вечерних платьях становилось прохладно, и они напросились к нему в гости. В каюте Атаулина обе тут же принялись хлопотать, благо в холодильнике было что выпить и чем закусить, а главное, можно было приготовить кофе. Пока девушки накрывали на стол, Атаулин распаковал чемодан, достал магнитофон и кассеты. Музыке девушки обрадовались больше всего.

-- Ночь отменяется, потому что на рассвете Босфор и Стамбул! Гуляем до зари!-- в восторге крикнула Ксана, глядя влюбленными глазами на Атаулина.

Стихийная вечеринка получилась не хуже, чем в ресторане; стараясь особенно не шуметь, танцевали, пели вполголоса, выходили на палубу помахать сонным Принцевым островам. А едва занялась заря, они первыми поднялись на палубу.

Теплоход медленно входил в Босфор, и сразу открывалась величественная бухта Золотой Рог, разделяющая Стамбул на старый и новый город, на деловую и жилую часть. У входа в Босфор высился трагический маяк, с которым у греков и турок связано немало легенд. По турецким легендам, султан замуровал в башне свою любимую дочь, и поэтому называется она Девичьей башней, а греки называют ее Лиандровой, опять же согласно легенде о несчастной любви. Босфор узок, местами не более семисот метров, и потому теплоход шел с предписанной скоростью десять миль в час и вели его опытные турецкие лоцманы.

Удивительное зрелище восход! В утренней дымке то исчезают, то появляются сотни минаретов Стамбула, и среди них особенно величава четырехминаретная мечеть Айе-София и шестиминаретная Голубая мечеть Султана Ахмета -- чудо восточной архитектуры. Берега Босфора, набережные в любое время суток многолюдны -- толпы праздного, пестрого, туристического люда.

Атаулина поразил прежде всего полуторакилометровый висячий канатный мост, соединяющий Азию и Европу, гениальное и величественное творение американских, японских и немецких инженеров, архитекторов и строителей. Гигантский ажурный мост с восьмирядным автомобильным движением, словно легкая паутина, покоился на берегах, привязанный стальными канатами к четырем могучим бетонным быкам. Трехсотмиллионное сооружение, окупившее себя за два с половиной года, казалось простым и надежным, как и все гениальное.

Иные дома подступали вплотную к Босфору, и с открытых балконов, лоджий, веранд, зависающих прямо над водой, в этот ранний час молодые хозяйки встряхивали простыни. Удивительное зрелище, волнующее сердце моряка,--никогда так остро не вспоминается дом, как здесь, ранним утром, на Босфоре: утро... красивая женщина, таинственно появляющаяся и исчезающая на балконе с белой простыней.

Светало... На палубах было еще малолюдно, большинство спали спокойно, зная, что Стамбул никуда не денется, здесь у теплохода планировалась самая большая стоянка за весь круиз. Девушки, кутаясь в шерстяные ажурные шали, восторженно вглядывались в диковинный город.

-- Как в сказке!-- выдохнула радостно Ксана и, поежившись от утренней прохлады, прижалась к Атаулину и тихо сказала:-- Правда, Мансур, я молодец, что предложила встретить рассвет на Босфоре?

-- Ну, конечно,-- ответил Атаулин и неожиданно для себя, склонившись, поцеловал ее в шею,-- высоко подобранные волосы делали ее такой беззащитной...

Потом он гулял с девушками по шумному Стамбулу, где сгодился и его немецкий, и французский, и английский, а более всего родной татарский. Девушки, возбужденные ярким, красочным Стамбулом, где у них глаза разбегались от множества магазинов, магазинчиков, лавок, ярмарок, предлагавших что душе угодно, то и дело обращались к нему с вопросом, просили прочитать ту или иную вывеску, рекламный плакат, и мысли, угнетавшие его накануне, забылись на время.

Стамбул -- последняя остановка на пути домой, уже все позади: Пирей и Тулон, Неаполь и Генуя, Барселона и Лиссабон, Роттердам и Гамбург, Плимут и Гавр, и близкий конец путешествия вызывал у девушек легкую грусть. Гораздо приятнее, наверное, ощущать, когда все у тебя впереди, тем более, если это Европа с ее романтическими портами, но все осталось позади, за семью морями и океаном, и отпускные дни сгорели, как новогодняя свеча,-- впереди дом, будни, заботы, проблемы. От праздника оставался огарок свечи. И Ксана, выражая общее настроение, продекламировала:

-- Мы и запомнить не успели того, что будем вспоминать...

Грусть у девушек прорвалась неожиданно, здесь в Стамбуле, где провели они пять удивительных часов на турецком берегу. И теперь уже Атаулин, понимая их настроение, был предельно внимателен, исполнял маленькие капризы девушек, да ему и самому хотелось их побаловать. Побывали они в турецкой кофейне, пили замечательный турецкий кофе, чуть ли не из наперстков, запивая ледяной водой. Попробовали дымные кебабы, шашлыки на метровых шампурах, пили шераб на открытой веранде ресторана на Босфоре. Здесь, на веранде ресторана, в ожидании посадки на теплоход, Ксана, вздохнув, сказала:

-- Как здорово, что вы, Мансур, объявились в середине пути в Касабланке. Нам так не хватало вас в Плимуте и Гавре, Гамбурге и Антверпене. С вами так легко и приятно, благодаря вам мы ждем каждый вечер как карнавал, где шумно, весело и все полно ожидания...-- И закончила вдруг, как всегда озорно:-- Вы джентльмен, даже если иногда и забываете нас ради какого-то элеватора... Но и в этом что-то есть... мужское, настоящее... За вас, Мансур.-- И Ксана подняла за тонкий стебелек бокал с красным, как феска, турецким вином.

В Стамбуле туристы садились на теплоход усталые и как будто разочарованные: меньше слышалось обычных шуток, может, и остальных вдруг охватила грусть -- круиз подходил к концу, отпуск заканчивался, истрачены последние динары, не у каждого осталась монетка бросить на счастье в Босфор, чтобы еще раз вернуться, согласно примете, в город, расположенный в Европе и Азии одновременно, и впитавший культуру двух великих континентов. Впереди Одесса, впереди будни...

Девушки, уставшие от долгой ходьбы, жары, обилия впечатлений, распрощались с Мансуром Алиевичем сразу, как только поднялись на борт, уговорившись, что встретятся за ужином.

Атаулин, привыкший и к жаре, и к гораздо большим нагрузкам, зашел в каюту лишь принять душ и переодеться, и к отплытию уже снова был на верхней палубе. Стамбул заслуживал того, чтобы с ним попрощаться. Лоцман, получив сигнал из порта, повел грянувший бравурной музыкой теплоход к Черному морю, и враз сбежались к причалу зеваки, туристы, детвора,-- отплытие большого корабля всегда волнующее зрелище. И вновь с десятимильной скоростью "Лев Толстой" шел мимо густонаселенных набережных Босфора, и с открытых террас кафе, ресторанов, баров дружелюбно махали им, желая счастливого пути. С берега, утопающего в зелени и цветах, веяло свежестью. На самом выходе в Черное море, обозначая Босфор, высились два маяка, на азиатском -- маяк Ана-доллу, а на европейском, в живописном рыбацком поселке -- маяк Румели. Атаулин стоял на палубе долго, пока теплоход не вышел на большую воду и пока лоцманский катерок, развернувшись, не ушел обратно в Босфор. Прощай, Турция!

Теплоход словно вымер, затихли шаги в коридорах, опустели палубы --сиеста после Стамбула была как нельзя кстати. Вокруг стояла тишина, и только тяжелые волны родного моря мерно бились о белый борт теплохода, торопя его домой. Вернувшись в каюту, Атаулин хотел часа два отдохнуть, но не мог ни лежать, ни сидеть без дела, хотя накануне провел бессонную ночь,--сказывался напряженный ритм всей предыдущей жизни -- он не мог, не умел проводить время бесцельно.

Что-то тяготило его, не давало покоя... В памяти всплыла статья... Здесь, в каюте, ничто не мешало думать, не отвлекало. И он не удивился, когда сам собой выплыл резонный вопрос, который ни вчера, ни позавчера не приходил в голову. Что же предприняли, чтобы спасти реку? И где гарантия, что больше это не случится? На это должен быть ответ официальных органов, от такой статьи не так просто отмахнуться, не отмолчаться, редакция, конечно же, тысячи писем получила от возмущенных читателей, где наверняка ставились эти же вопросы. И, наверное, официальный ответ уже был напечатан, потому что газета держала под контролем судьбу своих полемичных статей, а нерадивым даже порой напоминала со своих страниц, что пора ответить прессе и народу.