А есть еще более надежные и быстрые способы. Чандлер мог не придумывать их – он их видел. Бойня в Орфализе, Монумент – только отдельные примеры. То, что произошло в Нью-Йорке, наглядно демонстрировало возможность массовых методов. Несомненно, еще остались бомбы, хотя бы химические. Людей можно заставить застрелиться, заколоться, устроить аварию, взрыв, проглотить яд, выпрыгнуть из окна, перерезать себе горло. Каждый человек становится убийцей под влиянием скрытого на Гавайях мозга, а когда убивать станет некого, он убьет себя. За один день такого истребления человечество перестанет существовать. Выживут, возможно, лишь те, кто живут в самых отдаленных уголках Земли и не представляют угрозы для исполников.

– Ты ненавидишь нас, не правда ли?

Чандлер молчал, пытаясь найти ответ. В вопросе Рози не было ни насмешки, ни злобы. Она просто сочувственно интересовалась его точкой зрения. Он покачал головой.

– Это значит не «нет», а «не хочу отвечать»? Ладно, я тебя не осуждаю, но, видишь ли, мы все-таки не исчадия ада. До того, как мы появились, мир уже готовился к самоубийству.

– Есть разница, – пробормотал Чандлер. Он думал о своей жене. Они с Марго любили друг друга, как всякая супружеская чета: без всепоглощающей страсти, но со взаимной привязанностью и нежностью. В последние годы Чандлер не размышлял о своей семейной жизни в целом, но всегда помнил отдельные минуты. Только после смерти Марго он понял, что эти минуты и составляли теперь уже навсегда утраченную любовь.

Но Рози отрицательно покачала головой:

– Разница в нашу пользу. Допустим, начальник Коицки не изобрел бы наших венцов. Тогда в любой момент у одной из стран могли бы сдать нервы, и она бы начала первой – без той осторожности, с какой действовали мы, взрывая самые опасные ракеты в пустынных местах, а остальные в точно рассчитанных пунктах. Я имею в виду, кто-то начал бы войну. Это означало бы конец, любовь моя. Светопреставление. И оставшиеся в живых позавидовали бы мертвым. Нет, любовь моя, – сказала она решительно. Мы – не самый худший выход для мира. Когда все плохое кончится, люди поймут, кто мы такие на самом деле.

– И кто же вы?

Она секунду колебалась, потом улыбнулась и скромно сказала:

– Мы боги.

У Чандлера перехватило дыхание – не потому, что это было не так, а потому что ему никогда не приходило в голову, что боги могут знать о своей божественности.

– Мы боги, любовь моя, и наделены привилегией избирать в свой сонм смертных. Не суди нас по прежним законам. Не суди нас вообще. Мы – Новая Сущность. Нам не надо приспосабливаться к прошлому, потому что мы разрушили все прошлое. Отныне и до скончания веков законы будут исходить от нас. – Розали быстро вытерла губы салфеткой. – Не хочешь что-нибудь посмотреть? Давай немного погуляем.

Она взяла его за руку и провела через зал на открытую веранду. Они посмотрели вниз, где некогда был сад. Там находилось несколько десятков человек. Чандлер слышал звуки их голосов. Все они, похоже, носили такую же летнюю армейскую форму, как и он.

– Они из Триплера?

– Нет, любовь моя. Они сами выбрали себе такую форму. Постой-ка здесь минутку.

Женщина в серебряном венце подошла к перилам веранды, где играли розовые и янтарные отсветы огней. Когда она вышла на освещенное место, люди в саду как будто все разом вздохнули. Один из них подошел с охапкой цветочных гирлянд и положил их на землю под перилами.

Они поклонялись ей.

Розали постояла немного с важным видом, потом кивнула и вернулась к Чандлеру.

– Они начали так делать примерно год назад, – шепнула она ему, когда в толпе послышался разочарованный ропот. – Это их собственная идея. Мы сначала не понимали, чего они хотят, но они не причиняли никакого вреда. Видишь, любовь моя, – тихо добавила она, – мы можем заставить их делать все, что захотим. Но это мы их не заставляем делать.

Через несколько часов – Чандлер плохо помнил каким образом – они оказались в легком самолете, летевшем над Тихим океаном. Над ними светила золотая луна; под ними простирался черный океан.

Когда Розали повернула самолет и стала опускать его к воде, Чандлер молча и ошеломленно посмотрел вниз, но не испытал страха. Он был почти доволен. Рози оказалась хорошим спутником: веселая, жизнерадостная, она умела делиться своей радостью с другими. После долгой поездки на спортивной машине Рози пришла в голову идея завершить вечер недолгим комфортабельным полетом над океаном. Чудесная идея. Он печально подумал о том, что теперь понял, как блеск богатства ослеплял и обманывал поколения деревенских девушек. Роскошь – великий соблазнитель. Венец на ее голове мог в любой момент захватить его тело. Ей стоило лишь пожелать, и ее воля, усиленная ретрансляционной станцией, – вроде той, которую он делал для Коицки – вторглась бы в его мозг и превратила бы его в игрушку. Если бы она захотела, он открыл бы дверь и покинул самолет, чтобы пролететь тысячу футов по воздуху и стать ужином для акул.

Но он не думал, что она способна на такое. И не думал, что это сделает кто-нибудь другой, хотя собственными глазами видел подобные вещи, и даже гораздо более ужасные. Среди всех порождений больной фантазии не было такого злодеяния, которое не совершил бы в последние годы какой-нибудь апатичный исполник, избирая своими жертвами беззащитных мужчин, женщин и детей. Даже во время полета Чандлер представлял себе жирные тела, лежавшие на мягких кушетках в своих роскошных виллах, в то время как хозяева этих тел рыскали без устали по всему миру, сея смерть и позор.

Но что общего могло быть у этой женщины с той гнусностью?

Чандлер не знал, как разрешить такой парадокс. Он не забывал о ненависти, но чувствовал совсем другое. Она была так хороша. Она была игрива. У него начали появляться мысли, которые уже очень давно не посещали его.

Впереди показалась темная глыба острова, и они стали снижаться.

Рози умело посадила самолет на взлетно-посадочную полосу, которая при их приближении зажглась огнями – электронное чудо, или венец невольник у выключателя? Это не имело значения. В тот момент для Чандлера ничто не имело значения.

– Спасибо, любовь моя, – сказала она смеясь. – Мне понравилось. Для таких вещей хорошо использовать чье-нибудь чужое тело, но время от времени хочется попробовать свое.

Они вышли из самолета, и она взяла Чандлера под руку.

– Когда мне дали венец, – вспомнила она с явным удовольствием, – у меня сразу появилась нехорошая привычка. Я провела в постели шесть ужасных месяцев – целых шесть месяцев! И ведь никто не заставлял. О, я побывала всюду, плавала с аквалангом на Большом Барьерном Рифе, каталась на лыжах в Норвегии и… – она сжала его руку, – в общем, всею не вспомнишь. А потом я как-то взвесилась, просто по привычке, и знаешь, сколько я весила? – она закрыла глаза в притворном ужасе, но они смеялись, когда она их снова открыла. – Больше я так не хочу, любовь моя. Конечно, многие из нас позволяют себе слишком многое. Даже Коицка. Коицка особенно. И некоторые женщины. Но, между нами говоря, тем, кто так делает, сохранять особенно нечего.

Она привела его к вилле, где пахло жасмином и гардениями, щелкнула пальцами, и тут же зажегся свет.

– Нравится? О, у нас все только самое лучшее. Что будешь пить? – Она достала два высоких холодных стакана и не позволила Чандлеру сесть в плетеное кресло. – Сюда, любовь моя, – она похлопала по кушетке рядом с собой. Поджав ноги, она прижалась к нему, нежная, теплая, благоухающая и пробормотала, словно сквозь сон:

– Подожди-ка. Что нам поставить? Какую ты предпочитаешь музыку, любовь моя?

– О… все равно.

– Нет! Ты должен был сказать: «Почему бы нам не послушать тему из „Фенси Фри“», – или еще что-нибудь, где я в главной роли. – Она укоризненно покачала головой, и лучи золотого света заиграли на ее венце. – Но раз ты человек с таким грубым вкусом, придется мне все делать самой.

Она нажала кнопку в изголовье своей кушетки, и в ту же секунду из скрытых в углах комнаты динамиков полилась нежная мелодия. Правда, не из «Фенси Фри».