-- Чего-чего?

-- Синергетический факт. Глядите, как она бьется, волнуется и рвется на волю. Как Мцыри.

-- Не пойму я тебя, Александр, что у тебя за ветер в голове, а? Делом бы занялся, да, вот мой совет, говорю...

-- Чем, чем?

-- Делом, говорю, да. То-то же.

-- С удовольствием, Афанасий Лукьянович, если бы знал, каким. Может, поможете. Вот вы, например, каким делом заняты?

-- Я, -- запнулся тот, -- в работах участвую, и еще я по линии профкома, и гражданская оборона на мне, да всего и не упомнишь, да. А тебя я, Александр, не пойму. Глянь, тебе уж под тридцать, а все менеес, диссертацию не пишешь, все каких-то морских ежей рисуешь, да. Ты не обижайся, я тебе это по-отечески говорю. Будто тебя ничего не волнует, голубчик. Я просто так не скажу, да.

-- Отчего же, Афанасий Лукьянович, кое-что меня крайне волнует, например, отчего черепахи не летают.

-- Нет с тобою сладу, к тебе по серьезному, а ты скоморошить.

-- Это очень серьезно. Ну ладно, не летают, но уж хоть гарцевали бы, как лани, так и того не могут.

-- Кто?

-- Черепахи.

-- Кого ж это волнует-то?

-- Каждого сознательного гражданина. И если бы вы, Афанасий Лукьянович, отказались от своего негативизма, и серьезно задумались, вас бы тоже этот вопрос взволновал.

-- Какой, к бесам, вопрос-то?

-- Почему черепаха не может скакать галопом. Только не отвечайте сразу, остыньте и подумайте.

Афанасий Лукьянович замолчал, судорожно соображая, стоит ли продолжать дискуссию. Он уже неоднократно накалывался на насмешки. И каждый раз не мог сообразить, как и когда серьезный разговор, начатый им с самыми лучшими намерениями, переходил в какую-то комедию.

-- Панцирь у них, да... -- ответил он с опаской, как будто вступая на зыбучий песок.

-- Верно! -- вскричал Саша, -- Девять баллов, девять десятых. В среднем панцирь сухопутной черепахи весит в два раза больше, чем сама черепаха. А нахрен он ей сдался?

-- Как это? Для защиты...

-- Точно! Десять баллов, ноль десятых. На тот случай, если коварный беркут неслышно подкрадется сверху и нанесет предательский укус в спину. Значит, на случай неожиданного нападения, черепаха должна всю жизнь таскать на себе приросшую к ней тяжеленную броню, из-за которой она не то что летать, а даже брюхо от земли оторвать не может. Все верно пока?

-- Ну... вроде, да.

-- А теперь еще вопрос из области мер и весов. Во сколько раз советская армия весит больше советского народа?

-- Это, голубчик, кощунство. Так я тебе скажу.

-- Это, Афанасий Лукьянович, жизнь. А кощунство заключается в том, что народ, в отличие от черепахи, должен на свой панцырь пахать как проклятый. Кормить, поить и одевать, и оружьем снаряжать. И в комод не спячешь до момента необходимости.

-- Ой, голубчик, неправ ты, ой неправ. Я, между прочим, -- гордо выпрямился Афанасий Лукьянович, -- на Даманском под огнем лежал, жизнью рисковал, да, а ты...

-- А я думаю, паны дерутся, у хлопцев чубы трещат. Два верховных коммуниста поцапались, а для разборки вас - на снег, под обстрел. А не обидно было, что враг - не мировой капитал, а свой, трудящийся китаец?

Афанасий Лукьянович несколько раз открыл и закрыл рот.

-- Стыдно, Александр, обижать слабых,

-- сказала Ольга Андреевна.

-- Это я, Ольга Андреевна, по молодости. Горяч и несдержан. Дайте срок, угомонюсь. Но ведь, согласитесь, все чистая правда. Знаете, во сколько раз кадровый офицер дороже мэнээса? Мэнээсу сунули сто десять в зубы и - гуляй. А офицера обуть надо, одеть, накормить, жилье обеспечить, да еще и семью его пропитать. А

вооружить его сколько стоит? И ведь не сеет и не пашет, только кушает. Я буквально ощущаю, как он на мне верхом сидит со всей своей челядью, с ракетами и пистолетами.

-- Тебе, Александр, надо в живописцы,

-- расхохоталась Ольга Андреевна, -- Я прямо вижу весь наш ученый совет взнузданным под седлами. А впереди товарищ генерал-майор с танком наголо на лихом ученом секретаре. Ладно, ладно, идите чай пить, вскипел.

Зазвонил телефон.

-- Вас, Ольга Андреевна, -- прошептала Лисицина, -- Ложакин.

Та взяла трубку. С минуту она слушала молча, иногда, поморщившись, отводя трубку от уха. Тогда в комнате становился слышен голос завлаба, захлебывающегося от возбуждения.

-- ... Накрылся твой композит... -- жужжал он, как попавший в спичечный коробок шершень -- ... экономические данные... генеральный недоволен, ... секретность...

-- Охолоди, -- наконец прервала она молчание, -- сейчас буду.

Когда дверь за ней захлопнулась, Афанасий Лукьянович как-будто очнулся. Все в нем горело негодованием. Самые лучшие годы его жизни прошли в Армии. Армия кормила его и одевала, давала жилье и спокойствие за завтрашний день. Он почти дослужился до военной пенсии и готовился выйти на покой, когда произошло неожиданное. Его демобилизовали досрочно.

И вот, вместо вожделенного заслуженного ничегонеделанья, он, по трудовому распределению, оказался в инженерах научно исследовательского института полимеризации пласмасс. В среде охальников и нигилистов.

-- Так ты что же это такое хочешь сказать, -- начал он -- что служащие нашей Армии - паразиты, да? Так что ли выходит по твоему, да? А мeнeес, значит, не паразит, да, который тут штаны протирает, я тебя спрошу, да?

-- Браво, Афанасий Лукьянович, ваша правда, и мэнээс паразит. А, кстати, вы представляете, во что стране обходится прокормление генерального директора? -- ответил Саша, потом, перейдя на таинственный шепот, добавил: -- а генерального секретаря?

35.

Из дневника Каменского

Что позволяет человеку считать себя венцом творения? Если не сбиваться на банальности? Развитые верхние отделы головного мозга? Осознание себя? Технологический прогресс? А может просто прямохождение?

Живая природа целесообразна. Все в ней имеет скрытый смысл и назначение. Любой зверок стремится вырыть норку, запастись едой и вывести потомство. Зверок руководствуется инкстинктами, которые, как программа, ведут его по жизни, с одной единственной целью - выжить. Зверку не приходит в голову вопрос "А зачем?".

Белки совершают довольно сложные манипуляции. Они собирают грибы летом, нанизывают их на ветки, потом собирают сушеные и складывают в укромное место на зиму. Человек пашет, сеет, жнет, льет сталь, делает машины, помогающие произвести товары, которые можно съесть или одеть или каким-то образом использовать. Так чем же он отличается от белки? Тем, что летает в космос? Или тем, что образует сложные политические структуры?

Хотя, пожалуй, в космических полетах есть что-то, выделяющее эту форму активности из прочей утилитарной деятельности. Но только если летишь в космос, чтобы просто глянуть, как там. Не с целью разведать марсианские ископаемые или двинуть род человеческий на Луну, а просто из интереса. Интерес к чему-то, не имеющему приложения, не приносящему пользы, не помогающему достигнуть плодов или положения, как раз и отличает людей от двуногих прямоходящих.

У миллионеров есть дурацкий обычай: заставить своих детей пройти через тяготы жизни под необходимостью заработка. Это называется воспитанием. Втянуть ребенка в экономическую деятельность, заставить его участвовать в сложноорганизованных беличьих играх, называется воспитанием. Я бы это назвал преступлением. Этому есть оправдание только когда нет экономической возможности обеспечить ребенку беззаботное существование.

При полном достатке человек встает перед необходимостью ответить на самый главный вопрос: что мне теперь делать, чтобы не было стыдно? Испытание достатком - самое тяжкое испытание. По сути дела это испытание на право называться человеком. Ни одно Дело такого права не дает.

Если вся деятельность человека ограничивается полезной утилитарной деятельностью, то такая жизнь практически не отличается от жизни высокоорганизованного животного. С этой точки зрения между сбором картофеля и научными исследованиями разницы нет.