— Жаль. Это могло бы оживить такой скучный день. Легкость, с которой он воспринял ее отказ, была не очень лестна. При воспоминании о прикосновении его усов и гладкости его губ по телу Летти пробежала дрожь. Она заметила язвительно:

— Вы всегда можете нарядиться и попугать местных жителей.

— Но не вас? — В таких словах звучала опасность.

— А я кажусь напуганной?

— Этого я сказать не могу. Может, вы хорошая актриса, а может — глупы.

— Глупа? — Ярость ее была так велика, что она едва могла говорить.

— Давайте назовем это недостаточной предусмотрительностью, если точные слова вам обидны. Во-первых, вы не чувствуете грозящей вам опасности. Во-вторых, вы усиливаете ее, бросая вызов.

Оттого, что он был прав, переносить его замечания было совсем не легче.

— Вы хотите сказать, что, если бы я сжалась перед вами от ужаса, мне бы ничто не угрожало, в то время как вызов позволяет вам поступить так, как вам нравится?

— Если одним словом, то да. Она исказила губы в презрении.

— Я не верю в это. Вы все равно сделаете так, как хотите.

— Не означает ли это, — поинтересовался он, и слова его полоснули, как нож, — что вы покорились?

— Конечно, нет!

— Это, должно быть, говорит о том, что вы не допускаете дурных намерений с моей стороны. Я и не знал, что вы думаете обо мне так хорошо.

— Нет! Я знаю, что вы способны на все, что угодно.

— Вы и еще полсвета. Вы и не представляете, как это лестно, когда тебе приписывают всякое преступление, произошедшее в радиусе сто миль — от ограбления пьяного сенатора, нарядившись в завитой парик и сатиновые юбки, до приставаний к шестидесятилетней вдове, обрядившись в погонщика мулов, весом в три сотни фунтов. Лестно, но вряд ли полезно.

— Интересно, и откуда же у людей возникла сама мысль, что такое возможно? — спросила она с насмешливой наивностью.

— А мне интересно, почему же вы все еще не замужем с таким языком без костей?

Она холодно посмотрела на него:

— Тогда еще вопрос. А вас почему до сих пор не повесили, если вы открыто ходите среди бела дня?

— Удачливость и трусость. Я показываюсь только перед безоружными жертвами.

Станет ли она все же очередной жертвой? По правде говоря, у нее и мысли не было о том, что он собирается делать. В ее нынешнем душевном состоянии это Летти не очень беспокоило. В голове у нее только одна мысль, поразительная по своей ярости, — как можно сильнее обидеть его.

— Очень остроумно, — протараторила она. Он не обратил внимания на выпад.

— В день, когда был убит ваш брат, он вообще меня не видел.

— Конечно, он ведь был вооружен.

— Мисс Мейсон, я пытаюсь объяснить вам так откровенно, как могу, что не имею никакого отношения к смерти вашего брата.

Выражение ее лица ничуть не изменилось.

— Откуда вы знаете мое имя?

— У меня есть источники информации.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Вы не поверили ни одному моему слову.

— Интересно, а почему вы думаете, я должна была поверить?

— От избытка оптимизма, я полагаю.

Летти услышала в его голосе горечь и удивилась. Она отвела взгляд, опустила глаза. Эта беседа на могиле Генри внезапно показалась ей циничной. Она отвернулась и отошла на несколько шагов. Она знала, что Шип идет за ней, слышала шелест травы под ногами. Однако он не приближался. Летти бросила через плечо:

— Если не вы, то кто?

— Если наугад, то джейхокеры этих мест. Последнее время они не на шутку разошлись.

— Я полагаю, с вашей точки зрения, это именно так. Она резко повернулась к нему, ее темно-карие глаза сверкали.

— Брат писал мне, что вы доставляете армии больше хлопот, чем разбойники и Рыцари Белой Камелии, вместе взятые. Он был уверен, что вы являлись организатором, если не непосредственным участником, ограбления почты за два месяца до его смерти, а также виновником гибели, по меньшей мере, трех фургонов переселенцев, которые направлялись на запад и везли среди прочих вещей золото. Он рассказывал, что вы — наполовину дьявол, а наполовину ангел мести, что вы строите из себя этакого благородного рыцаря и действительно могли бы служить добру и справедливости, силы для этого у вас есть. Но вы направили свой разум на убийство и грабеж и, что хуже всего, сделали из этого игру.

— Я никогда не изображал из себя закованного в латы рыцаря или какого-то крестоносца. Все, что я делал, все, что я пытаюсь делать, — чтобы как можно меньше людей пострадали, пока продолжается это сумасшествие, называемое Реконструкцией, и стараюсь все делать так, чтобы, когда она закончится, люди смогли уважать себя и смотреть друг другу в глаза.

Она едва позволила ему закончить:

— Генри сообщил мне кое-что еще. Он писал, он думает, что знает, кто вы на самом деле. Я считаю, именно поэтому он погиб. Не из-за золота, хотя вы взяли его, раз уж оно было, а потому, что он знал, кто вы.

Рэнсом не ответил, однако глаза его под широкополой шляпой превратились в узкие щели. В натянутой тишине звук от упавшей на землю с вершины дерева ветки показался громом. Поднимался ветер, становилось прохладнее. Наверху сгущались тучи, темнело.

Наконец Рэнсом заговорил, его слова звучали тихо, но резко:

— А вы, мисс Мейсон? Что вы знаете? Раскрыл ли вам ваш брат свои подозрения?

— Вы действительно полагаете, что были бы сейчас на свободе, если бы он это сделал?

Летти с огромным трудом выдержала направленный на нее тяжелый взгляд, отчасти из гордости, отчасти сознавая, что отвести глаза значило бы вызвать сомнение в правдивости своих слов, а следовательно, и смерть. Все говорило о том, что он не позволит ей уйти, даже если поверит в то, что она сказала. Однако шанс есть всегда.

О, если бы у нее был пистолет! Генри научил ее стрелять еще много лет назад. Тяжелый армейский кольт изменил бы соотношение сил в ее пользу. Это позволило бы привезти Шипа назад, в Накитош, и сдать его властям. Он не ждал от нее никакой угрозы, это он оставлял за собой.

Такие мысли до добра не доводят. Вместо этого она сосредоточилась на внешности собеседника, пытаясь запечатлеть ее в своей памяти. Это было затруднительно, так как он сохранял дистанцию. Глаза его в тени, отбрасываемой шляпой, но казалось, что они могут быть неопределенного цвета, например светло-карими. Это отчасти объясняет тот факт, что очевидцы приписывали ему разный цвет глаз. Его волосы, насколько она могла видеть, были тусклого темного цвета, а кожа — довольно смуглой. Черты лица скрывали свисающие усы, которые дугами уходили на впалые щеки. Однако они представлялись довольно правильными, хотя жесткими и циничными. Когда-то он, видимо, был привлекателен, хоть и несколько вульгарен, до тех пор пока избранная им жизнь не наложила на внешность свою печать.

Встревоженный ощупывающей настойчивостью ее взгляда, Рэнсом отступил на шаг назад и в то же время поспешно махнул рукой, отпуская ее.

— Я советую вам отправляться домой, пока вы еще можете это сделать. Не туда, где вы только что остановились, а домой — на Север, где вы хоть будете понимать, что делаете, и вмешиваться во все, не подвергая себя опасности.

Мгновенно резкий свет мелькнул у нее в голове, но она подавила порыв и сказала тихо, но сухо:

— Ваша забота безгранична. Могу ли я это понимать так, что вы меня отпускаете? — спросила она.

— А я вас и не держал, — ответил он так же тихо. — Иначе вы бы сразу заметили, что я вас отпустил.

Летти смотрела на него, ее сердце начало трепетать, а по жилам пошла какая-то слабость. Она почувствовала, как в ней поднимается жар, доходящий до корней волос. За этим скрывалось что-то, что она осознавала лишь смутно и что, однако, повергало ее в ужас. Это была вполне отчетливая реакция самого ее существа на сдерживаемую мощь и настоящую мужскую силу, которые она ощутила в стоявшем перед ней человеке. Это была измена самой себе, за что она себя презирала, хотя и не могла бороться.

Оторвав свой взгляд от его глаз только усилием воли, она развернулась, махнув жесткими юбками, и пустилась прочь.