— Здравствуйте, Александр Михайлович, — ответил сержант, стараясь вложить в свои слова максимальную долю горечи. — Вот, видите, как все…

— Ладно, ладно… Без эмоций. Давай, излагай.

Сержант едва не вытянулся по стойке «смирно», однако тут же сообразил, что перед ним хоть и крутой мужик, который многое может и многих знает, но он все-таки не является его непосредственным начальством.

— Что вы имеете в виду, Александр Михайлович? — спросил Дронов, стараясь восстановить субординацию.

— Сережа, кончай, — досадливо поморщился Рябой. — Кончай. Дело серьезное. Что слышно?

— Да, собственно говоря, ничего особенного…

— Тело где? Что значит — «ничего особенного»? Тело нашли?!

— Да. Вон стоит «скорая». И труповозка. Все тут.

Шурик покрутил головой и действительно увидел, что из-за красной туши пожарной машины выглядывает бампер скоропомощного «уазика». Там же, очевидно, стояла и труповозка.

— Версии какие-нибудь есть?

— Это к следователю.

— Где он?

Шурик говорил быстро и при этом оглядывался по сторонам, словно стараясь не опоздать.

Сержант даже удивился такому нервному поведению Рябого. Сейчас-то, кажется, торопиться было уже некуда.

— Вон там, у «Волги».

— Ага… Ясно. Слушай, Сережа. Значит, так. У меня к тебе просьба.

— Какого плана?

Шурик снова поморщился. Что за понты выдает этот сержант в самый ответственный момент? Показывает, кто здесь хозяин? Ну да, сейчас, положим, он главный. Хозяин положения. Царь и бог. Так ведь пройдет этот момент, наступит завтра, и снова этот Сережа Дронов превратится из громовержца-вседержителя в рядового мента с мизерной зарплатой. И снова ему понадобится свой в доску Александр Михайлович Рябой. Что за мальчишеская недальновидность, ей-богу?!

— Сережа, — примирительно сказал Шурик, взяв сержанта под локоток. — Сережа. Ты знаешь, за мной не заржавеет. Сделай для меня одну вещь.

— Ну… Слушаю вас, — смирился Дронов.

— Сейчас могут нагрянуть журналисты. И всякие деятели… Ну, по нашему ведомству. Ты меня понимаешь?

— Допустим.

— Так ты организуй ребят — посылайте всех подальше. Чтобы никакой информации… Ну, совсем никакой, конечно, не получится. Что-то просочится, но — по минимуму. Всех просто посылай. Не давай ничего снимать. Никаких вопросов. Никаких интервью. Будут орать про свободу прессы — игнорируй. Будут жаловаться — вопрос решим. Я поговорю наверху, вас прикроют. Да и сам знаешь — это же все несерьезно, вопли всякие, хлопанье крыльев. Пустой звук…

— Это точно. — Дронов хмыкнул. — Пусть себе жалуются. Козлы…

— Ладно, Сережа, я пошел туда.

Шурик повернулся и направился к пожарищу, вокруг которого стояла небольшая кучка зевак — местных жителей.

— Доигрался, музыкант, — сказала тетка в платке, когда Александр Михайлович проходил мимо группы любопытных жителей Пантыкино. — Доигрался, сердешный.

— Хорошо, все село не спалил. Понаедут с города, с Москвы, только хулиганить мастера. А работать не хотят, — качал головой мужчина в спортивном костюме. — Тунеядцы чертовы! В другое время таких… Ох! — Мужчина махнул рукой и сплюнул.

— Да что говорить! Всю страну сожгут, не то что дом. Полный бардак!

— Это не Ромка, — вмешалась в разговор бабка в ватнике, который, несмотря на теплый день, был застегнут на все пуговицы. — Ромка еще вчерась в Москву уехал. На машине своей. Вишь, машины-то нет. Это он и уехал. Я видала, что этот, с Ленинграду, он один остался тут. А Ромка — уехал, точно говорю. Оставил этого, который с Ленинграду, его одного оставил. Вот так. Он и сгорел, этот, с Ленинграду. А Ромка вернется — тут ему и новость. Будет думать потом, кого в дом пускать.

Сгоревший дом действительно принадлежал хозяину одного из московских клубов Роману Кудрявцеву. Леков знал его давно, еще со времен своей начальной, подпольной артистической карьеры, когда он приезжал в Москву нищий, голодный, без гитары и не только без вещей — даже без зубной щетки и двушки, чтобы позвонить из автомата. Леков всегда прямиком шел к Роману на Садово-Кудринскую. Если друга не было дома, он сидел в подъезде, дожидаясь, когда светский, насколько это можно было при советской власти, Роман вернется после очередных ночных похождений.

Кудрявцев был первым, кто понял, что Леков — по-настоящему талантливый музыкант. Обладая достаточным количеством знакомств в самых разных кругах, а также определенной смелостью, хитростью и быстрым умом, Роман стал «продвигать» молодого ленинградского рокера, устраивать ему выступления, платить деньги и пытаться как-то вывести из подполья на большую сцену.

По сути, Роман был открывателем лековского таланта, «крестным отцом» артиста Василька, тем, что позже стало называться «продюсер».

Однако в далекие семидесятые годы Кудрявцев не стремился как-то называть свою работу, да и работой ее не считал. Ему нравился Васька Леков, Роману было весело с этим совершенно безумным парнем, и богатый московский друг не стремился превратить Лекова в источник дохода.

Доход у Романа Кудрявцева был и без того вполне стабильный, хотя требовал больших затрат нервов, времени и физических сил. Покупка икон у бабушек из далеких сибирских деревень и продажа подреставрированных, как говорили в его кругу, «досок» иностранцам было очень опасным бизнесом, хотя, для семидесятых годов, более чем прибыльным. Организацию же концертов своему товарищу Роман рассматривал как легкое развлечение, связанное со сравнительно небольшим риском, к тому же оно приносило удовольствие и давало отдых от бесконечных поездок по русским деревням на раздолбанном «Москвиче».

Потом, когда артистическая карьера Лекова круто пошла вверх, Роман, кажется, на время потерял интерес к своему собутыльнику, товарищу и партнеру по амурным похождениям. Тут и перестройка случилась, Кудрявцев ушел в квартирно-антикварный бизнес, одновременно занимаясь организацией ночных клубов. В конце концов он понял, какие дивиденды сулят подобные клубы, если поставить их, что называется, на твердую ногу, и сосредоточился только на этом направлении своей деятельности. Клубы, кстати, не исключали его прежних занятий — торговли антиквариатом и недвижимостью, а скорее помогали в этом.