— О нет, нет, нет, нет, нет… — бормотал кто-то.
Чарлз Хэлоуэй дернул Вилла за руку.
Вилл перестал твердить: «О нет, нет, нет».
Как и отец, он мысленно представил себе шествие с мертвым телом, рассыпанную костную муку, удобренные кочки…
Сейчас перед ними был только пустой стул, последние чешуйки слюды, радужные пятнышки какой-то странной грязи на ремнях. А уродцы, которые тащили этот причудливый хлам, разбежались, укрываясь в тени.
«Это от нас они убежали, — подумал Вилл, — но что-то заставило их бросить носилки!»
Нет, не что-то. Кто-то.
Вилл прищурился.
Карусель — заброшенная, пустая, — знай крутилась вперед сквозь свое особое время.
Но кто это стоит одиноко между опрокинутым стулом и каруселью — уродец? Нет…
— Джим!
Отец стукнул Вилла по локтю; Вилл замолчал.
«Джим», — подумал он.
Но где же теперь мистер Мрак?
Где-то. Ведь это он запустил карусель, верно? Точно, он. Чтобы завлечь их, завлечь Джима и… что еще? Сейчас некогда размышлять об этом, потому что…
Джим, повернувшись спиной к брошенному стулу, медленно зашагал туда, где его ожидало бесплатное свободное катание.
Он всегда знал, что пойдет туда, куда направился теперь. Словно флюгер в бурную погоду, Джим нащупывал курс, колебался, приглядываясь к светлым горизонтам и теплым краям, теперь же определился и побрел вперед, как сомнамбула, покорясь притяжению сверкающей меди и летней маршевой музыки. Он просто не мог обернуться.
Еще один шаг, еще — Джим уходил от них к карусели.
— Задержи его, Вилл, — сказал отец.
Вилл бросился вдогонку.
Джим поднял правую руку.
Мелькающие медные шесты устремлялись в будущее, притягивая мышцы и кости Джима, как будто они состояли из сиропа и тянучек, солнечный колер металла румянил его щеки, высекал искры в глазах.
Джим дотянулся рукой до карусели. Медные шесты перебирали его ногти, бренча какую-то нехитрую мелодию.
— Джим!
Медные шесты описывали круги, творя среди ночи желтый восход.
Музыка взлетала вверх прозрачными фонтанами.
Э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э.
Джим открыл рот, подпевая:
— Э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э!
— Джим! — крикнул Вилл на бегу.
Джим попытался поймать медный шест. Он скользнул по его ладони.
Джим подставил ладонь под следующий шест. На этот раз она словно прилипла к металлу.
Кисть последовала за пальцами, предплечье — за кистью, плечо и все тело последовали за предплечьем. Сомнамбулу Джима оторвало от корней в земле.
— Джим!
Вилл выбросил руку, почувствовал, как ступня Джима вырывается из его хватки.
На волнах стонущей музыки Джим уплывал через ночь по широкой светлой дороге. Вилл ринулся следом за ним.
— Джим, сойди с карусели! Джим, не бросай меня здесь!
Влекомый центрифугой Джим, вцепившись одной рукой в шест, повернулся и, словно покоряясь слабеющему, смутному инстинкту, вытянул по ветру другую руку — единственную его часть, обособленную белую частицу, которая еще помнила их дружбу.
— Джим, прыгай!
Вилл попытался схватить эту руку, промахнулся, споткнулся, едва не упал. Первый забег был проигран. Джиму предстояло завершить круг в одиночку. Вилл стоял, ожидая следующего наскока лошадей, нового появления то ли мальчика, то ли уже не мальчика…
— Джим! Джим!
Джим проснулся! В середине первого круга на его лице июль чередовался с декабрем. Сжимая шест, он скулил от отчаяния. Он хотел и не хотел. Он желал, отвергал, снова страстно желал, летя в завораживающем потоке жаркого воздуха, в ослепительном блеске металла, под топот июльских и августовских лошадей, чьи копыта пронизывали воздух, точно падающие плоды. Сверкая глазами и прикусив язык, он шипел от расстройства.
— Джим! Прыгай! Папа, останови машину!
Чарлз Хэлоуэй повернулся и в пятнадцати шагах увидел пульт управления.
— Джим! — Левый бок Вилла прорезала острая боль. — Ты мне нужен! Вернись!
И Джим на другом, таком далеком краю карусели повел в стремительном движении борьбу со своими руками, с шестом, с подгоняемым ветром бездумным полетом, с густеющим мраком, с крутящимися в небе звездами. Он выпустил шест. Он схватил его. А правая рука все так же тянулась в воздухе вниз, взывая к последним остаткам сил Вилла.
— Джим!
Джим показался снова. Там внизу, на окутанной мраком станции, откуда в облаке компостерного конфетти навсегда уходил его поезд, он увидел Вилла, Вилли, Вильяма Хэлоуэя, юного приятеля, юного друга, который под конец этого путешествия будет казаться еще моложе, и не просто моложе — станет незнакомцем, с которым он вроде бы некогда встречался в каком-то другом году… но сейчас этот мальчик, этот друг, этот младший друг бежит рядом с поездом, протянув руку вверх, прося захватить его? Или требуя, чтобы Джим сошел с поезда? Так что же?!
— Джим! Ты помнишь меня?
Вилл вложил все силы в решающий бросок. Пальцы коснулись пальцев, ладонь коснулась ладони.
Сверху холодно смотрело белое лицо Джима.
Вилл трусил рядом с вращающейся машиной.
Где папа? Почему не остановит ее?
Рука Джима была знакомая, теплая, верная. Она сжала руку Вилла. Вилл стиснул ее, закричал:
— Джим, прошу тебя!
Но путешествие по кругу продолжалось, Джима несла карусель, Вилл волочился следом рваной трусцой.
— Умоляю!
Вилл дернул. Джим дернул. Руку Вилла, схваченную рукой Джима, обдало июльским зноем. Словно домашний зверек, ласково поглаживаемый Джимом, она уходила по кругу вдаль, в другие, более взрослые времена. Продолжая вот так свое путешествие, рука его станет чужой, познает в ночи вещи, о которых он, лежа потом в постели, будет только догадываться. Четырнадцатилетний мальчик, пятнадцатилетняя рука! Джим все держит ее! Крепко сжимает, не отпускает! И лицо Джима — вроде бы оно уже старше после первого круга? Ему теперь пятнадцать и пошел шестнадцатый?
Вилл тянул в свою сторону. Джим — в свою.
Вилл упал на край карусели.
Теперь оба катились в ночи.
Вилл уже весь целиком катился вместе со своим другом.
— Джим! Папа!
Куда как легко просто остаться на карусели, крутиться на ней вместе с Джимом, если он не даст себя сдернуть на землю, оставить его в покое, и — вперед, друзья неразлучные! Кровь заструилась быстрее в сосудах, замутила глаза, стучала в ушах, колола поясницу электричеством…
Джим закричал. Вилл закричал.
Они отмерили полгода в оранжерейно-теплом скользящем мраке, прежде чем Вилл, крепко сжимая руку Джима, решился прыгнуть, расставаясь с радужными надеждами, отказываясь от стольких чудесных лет возрастания; оттолкнувшись свободной рукой от площадки, он соскочил вниз, увлекая Джима за собой. Но Джим был не в силах выпустить шест, не в силах расстаться с каруселью.
— Вилл! — закричал Джим, разрываясь между машиной и другом, одна рука — с ней, другая — с ним.
Словно кто-то безжалостно рвал на части кусок материи или живую плоть.
Глаза Джима уподобились слепым глазам статуи.
Карусель кружилась.
Джим вскрикнул и сорвался с карусели, крутясь в воздухе.
Вилл пытался перехватить его, но Джим упал и покатился по земле. И застыл, недвижимый, безмолвный.
Чарлз Хэлоуэй ударил кулаком главный выключатель.
Опустевшая карусель замедлила вращение. Лошади укротили свой бег к некой далекой летней ночи.
Чарлз Хэлоуэй и его сын опустились на колени подле Джима: пощупать пульс, приложить ухо к груди. Подернутые белой пленкой глаза Джима были устремлены на звезды.
— О господи! — воскликнул Вилл. — Он мертв?