Дверь закрывается за ним.

– Постойте… - повторяет младший несколько упавшим голосом, обнаружив, что говорить ему уже не с кем. - А как же?…

Наставник слышит его слова, стоя за дверью.

– Ты сам поймешь, что от тебя требуется, Семен Даллас, а ныне Тилос. Поймешь… или не станешь Хранителем, - вполголоса говорит он сам себе. - Надеюсь, я в этот раз не ошибся в выборе.

Ученик неподвижно сидит в небольшой, но светлой комнате, прислушиваясь к окружающей его странной тишине, и смотрит на переливающиеся разноцветные пятна на экране, медленно дрейфующие во всех направлениях.

– Интересно, - бормочет он себе под нос, - а как в этой системе с многопоточностью?

Переливаются на экране разноцветные линии, складываясь в удивительные геометрические узоры. Тихо, и только далеко в бездонной тишине звонко смеется девушка или журчит ручей, запруженный полусгнившим березовым стволом. И снова тишина, только медленно журчит серый туман, где-то очень далеко неспешно переливающийся из ложбины в ложбину.

Народный Председатель задумчиво скреб ногтями полированную крышку стола. Сквозь слой лака рубиново просвечивала поверхность драгоценного красного дерева. Столу стукнуло минимум двести лет. Вполне вероятно, что сам Петр Четвертый ставил на государственные документы свою царственную подпись, сидючи именно за этим кабинетным чудовищем. Председатель представил себя сидящим за этим столом в мантии и короне и невольно фыркнул. Даже Петру Четвертому не снилась та власть над страной, которая сосредотачивалась у него в руках. Сосредотачивалась - именно так в прошедшем времени.

Сейчас же Председатель прямо таки позвоночником чувствовал, что ниточки, идущие вниз, в джунгли бюрократической машины, начинают нехорошо подрагивать, сигнализируя о… чем? Об ускользающей власти? Нет. Государственная машина по-прежнему бесшумно крутила свои хорошо смазанные шестеренки, мягко-предупредительные для своих и безжалостно-стальные для врагов. Оппозиция? Три десятка бездельников, от скуки занимающиеся игрой в заговоры и ни на что реально не годные. Пусть себе поиграют. Потом тех, кто чего-то стоит, можно продвинуть поближе к себе, купить либо запугать. Убрать в крайнем случае, Шварцман у нас спец. Прочих же, кто окончательно подтвердит свою глупость и никчемность, известно куда. Дуболом активно перестраивает свою ново-старую вотчину - пусть себе, лишь бы с канцелярией не цапался. Пока не цапался. А то кто же обо мне, любимом, заботиться станет, таблетки прописывать и бюллетени о моем здоровье в массы выпускать? Массы любят читать о здоровье любимого Председателя, о его мужественной борьбе с болезнями на их, масс, благо. За год до выборов дополнительная агитация еще не критична, но уже и не помешает. Интересно, кого на этот раз себе в соперники взять?… Ладно, успеется подумать. Нет, здесь все как обычно.

Что же не так? Студенты? Пусть себе бесятся. Показательная порка сорвалась в первый раз, ну да не беда. Еще раз организуем. Талоны на водку скоро отменим, во всяком случае, в столицах, поскольку новые средства талонов не требуют. Еще немного - и сеть развернется полностью, окончательно загнав рабочее быдло в свое столо. Останутся редкие крикуны, сами по себе, без всякой поддержки со стороны обделенного хлебом плебса, который уже не будет таким обделенным. Крикуны - это полезно, пусть себе самовыражевываются на мое благо, создавая у заморских друзей полезные иллюзии. Зрелищ для народа мы и так не жалеем. Жутко интересно, что выберет зритель - высокохудожественную стрельбу по первой программе или болтовню о Пути Справедливости по второй? А что шумновато стало, так под этот шумок кое у кого и головы полетят. Слишком самостоятельные эти кое-кто стали. Пора бы и укоротить их малость. Нет, тут тоже все нормально.

Так что же такое чувствуется спиной нехорошее… нет, не то слово, не нехорошее, а раздражающее, как песчинка в носке? Как бишь их там? Тогда, у университета… С шарами разноцветными… Он чуть наклонился вперед и нажал на кнопку интеркома.

– Шварцман явился?

– Да, Александр Владиславович. Пригласить? - голос секретарши из интеркома резанул по ушам в покойной тишине кабинета.

– Давай, - Народный Председатель поудобнее устроился в своем вращающемся кресле, поерзал, находя позу поудобнее. - Давно уж пора, - он придал голосу недовольные нотки, долженствующие продемонстрировать секретарше - и Шварцману - на другом конце провода хозяйское порицание.

Не далее, чем через секунду, дверь в кабинет приоткрылась, и в получившуюся щель бочком протиснулся Шварцман. На его толстом лице плавала неуверенная улыбка. Председатель уже и не помнил, сколько раз тот протискивался в дверь подобным образом, мерцая этой идиотской гримасой, абсолютно не соответствующей его действительному настроению. Насколько Треморов знал, еще никому и никогда не удалось смутить главу его канцелярии и - по совместительству - тайной полиции.

– Можно? - неуверенным голосом спросил Шварцман. Председатель внимательно посмотрел на него.

– Интересно, я когда-нибудь тебе отвечал, что нельзя? - задумчиво проговорил Председатель. - Заходи, дорогой, гостем будешь, - он широким жестом показал на стул перед его императорским столом. - Присаживайся. Что нового?

Шварцман все так же бочком пробежал по комнате и плюхнулся на указанный стул, жалобно скрипнувший под его весом. Хороший стул, по спецзаказам делавшийся. Но явно не императорский. Двести лет он точно не продержится. Особенно, если такие, как Шварцман, на него будут плюхаться. Председатель невольно хмыкнул, но тут же придал своему лицу фальшиво-радушное выражение.

– Ну здравствуй, Павел ты наш Семенович, - протянул он вялым голосом. - Что хорошего на этот раз скажешь?

Павел наш Семенович посмотрел на него одним глазом и ничего не ответил. Он прекрасно разбирался в оттенках начальственного голоса и знал, что фраза не требует реакции. Пока не требует.

– Молчишь… - продолжил Председатель. - И правильно делаешь, ничего у тебя нет хорошего. Заговоры под боком зреют, студенты волнуются, саботажники народные продукты укрывают. Бардак в твоем ведомстве, дорогой товарищ Шварцман. Что скажешь?

– Жисть моя жистянка, шеф, - скромно потупился Шварцман. - Не поверите, совсем текучка заела, на серьезные дела даже и времени не остается, - он развел руками. - Все больше на мелочи время уходит.

Шварцман сокрушенно вздохнул, придав лицу скорбное выражение.

– Но насчет заговоров и саботажников - это вы, Александр Владиславович, зря, - на его лице к мировой скорби добавилась еще и легкая обида. Совсем легкая, чтобы шеф ненароком не обиделся сам. - Здесь работа у нас идет, кипит, можно сказать. Вот недавно еще одного нашли. Заговорщика, хе-хе. Молодой и весь такой деятельный… Горит желанием поработать на благо общества, горы для этого своротить, но главное - местечко себе потеплей и повыше отхватить. Далеко пойдет парень… если не пристрелят ненароком, - его рот скривился в сардонической ухмылке. - Всего-то был завснаб в зачуханном министерстве, а апломба - как у президента Сахары… Хороший парень, правильный, побольше бы мне таких.

Он покачал головой.

– И студенты не так уж и волнуются, мы волнуемся больше. Крикуны молодые, в массе - прямо волки, а как поодиночке на доследование вызовешь - овцы овцами. Только и заботы у них, как бы побыстрей до мамочки добраться, - Шварцман изобразил притворное сочувствие. - Ну да молодые они еще, горячие, опыта жизненного никакого…

– До мамочки, говоришь? - раздумчиво пробормотал Председатель. - До мамочки… да… - Он внезапно наклонился вперед, его глаза впились в лицо начальника канцелярии. - А вот скажи ты мне, друг милый, как же это на последней акции наши люди погибли? А? Как доблестные усмирители умудрились под свои же танки влезть? И на кой вообще туда танки погнали, объясни мне на милость? С сахарским спецназом воевать, что ли, собрались?

Лицо Шварцмана стало абсолютно бесстрастным. Откуда это старый козел узнал подробности? Я ему точно не говорил, и никто из моих людей тоже. Дуболом, что ли, подсидел? Да когда же успел, гад? А я-то возомнил о себе… Старею. Теряю осторожность. Как бы не проколоться на таких мелочах, а то обидно будет так сойти с дистанции. Ну-ка, ну-ка, поосторожней.