И во всей этой истории они начали действовать весьма и весьма правильно. Но вот как раз с этого момента начало сказываться столкновение разных культур, и это имело самые печальные последствия. А другой причиной происшедшего стало то, что очень уж нужен был мамонт, и что Хидэеси подтвердил — в Сибири могут быть мамонты!

Сильной стороной японской культуры является почитание старцев. Но слабости, как известно, являются лишь продолжениями наших достоинств. Японцы слишком почитают старцев, тем более заслуженных старцев. Предположить, что Тоетоми Хидэеси впал в маразм, было бы неприлично, было бы нарушением устоявшихся норм, отходом от народных обычаев — и ученые отнюдь не сделали этого предположения. Тем более, было бы совершенно немыслимо перепроверить сказанное Тоетоми, спросив у кого-то другого, пусть даже у кого-то посовременнее. Даже думать об этом было бы просто неприлично. Японцы и не думали. Они действовали, получив необходимую поддержку.

Ага, вот и он, русский гость. Сосэки так и не понял до конца, кто все-таки живет в Сибири — русские или сибиряки? Говорят вроде по-русски, а называют себя сибиряками. Правда, что русские — не отрицают.

Из блюда с заливным торчала желтоватая плешь, обрамленная венчиком грязных волосенок. Несколько мгновений Тоекуда задумчиво созерцал, потом постучал по плеши согнутым указательным пальцем. Не помогло, и Тоекуда постучал сильнее.

Рывком вскинулась, хрюкнула голова. Куски заливного отваливались от левой половинки лица, звучно плюхались обратно в блюдо. Поросячьи глазки лихо забегали по стенам и потолку, не без труда сфокусировались на пришедших.

Всем известно, что нельзя иметь дело с дегенератами. Если у человека нет подбородочного выступа, если его лоб убегает назад, как лоб неандертальца, с ним нельзя вести переговоры, сотрудничать, заключать договоры и вообще чем меньше общаться — тем лучше.

Но вот тут-то и сказалось взаимодействие людей разных культур. Будь этот человек японцем, ученые немедленно прекратили бы общение. Но японцы исходили из того, что пес их знает, какие они там, в их России и Сибири.

Не менее известно, что с обладателем таких глаз тоже нельзя иметь дело. Эти маленькие хитрые глазки пребывали в постоянном движении, ни на секунду не останавливаясь на лице собеседника. Бегающие глазки, человек, не смотрящий в глаза собеседнику, — это было крайне подозрительно.

Но и тут японцы отказывались судить Чижикова, как человека не своей культуры. И насторожиться-то насторожились… Но тут же и устыдились своей собственной настороженности, приняв ее за пережитки японской островной ксенофобии. Современные японцы так же стыдятся своих предрассудков, как люди всех других стран и народов. Тоекуда даже прочел сам себе нотацию за то, что на старости лет начал впадать в расизм.

Господин Сосэки был исключительно вежлив:

— Мамонт у вас с собой?

— Мамонт бегает в тайге, — по-русски ответил плешивый. Пожевал губами и добавил: — Но я точно знаю, где он.

После чего с невероятной скоростью налил себе коньяку, еще быстрее выпил и опять плюхнулся в заливное.

Тоекуда успел поймать совершенно трезвый, оценивающий взгляд Чижикова. Будь Тоекуда европейцем, этого взгляда ему тоже вполне хватило бы, чтобы прекратить переговоры. Но он, увы, снова устыдился своего расизма и стал оценивать так же, как оценивал бы японцев. У японцев, во-первых, пьянствовать вовсе не стыдно. Наоборот, нализаться — это вроде бы очень даже мужской, вполне солидный поступок. А во-вторых, японцы часто усилием воли умеют трезветь и отпускают себя снова. И европейцы в смешанных компаниях не всегда понимают — трезвы или пьяны собутыльники. Так что поймать абсолютно трезвый, изучающий взгляд совершенно пьяного японца — дело в общем-то вполне обычное.

Тоекуда постукал, постукал… никакого эффекта. Тоекуда поднял ложку, постучал: никто не отвечает.

Сумиэ Сосеки ловко вылил за шиворот сибиряку-русскому полбутылки газированной воды. Над блюдом с уханьем уэллсовского марсианина взмыла прежняя плешивая башка.

В следующую секунду Сумиэ Сосэки произвел сразу два действия: протянул великану сибирской археологии новый стакан коньяку и тихо произнес по-английски и сразу повторил по-русски:

— Между прочим, деньги при нас…

Несколько секунд Чижиков подслеповато мигал на них.

— Вы имеете в виду мертвого мамонта? — продолжал Сосэки по-английски, — такого, который лежал во льду и оказался на поверхности?

Русский не отвечал, явно не понимая; только его подслеповатые глазки бегали по углам, словно жили своей, самостоятельной жизнью. Тоекуда сказал то же самое по-русски. От коньяка и русской речи сибиряк несколько активизировался.

— Да нет, не дохлый… Мертвых у нас навалом… Я вам говорю про другого, про живого. Знаю место, где бегает мамонт… Там, где работает экспедиция… В реликтовой степи.

— Где именно вы работали?

— Не скажу, — замотал головой Чижиков.

— А мамонт, он какой?

— Он большой… здоровенный такой…

— Ростом с дом? С автобус? С самолет «Боинг»? Больше? — Господин Сосэки жаждал конкретности. Однажды ему уже пытались продать чучело дельфина — размером с синего кита. Чучело было из папье-маше.

Черты поднявшего голову постепенно отражали начавшиеся мыслительные процессы.

— Я знаю место, где водятся мамонты. Можете верить, можете нет. Но место — знаю. Мне самому этот мамонт совершенно не нужен, и в России он подохнет, у нас для обычных зверей в зоопарке корму не хватает. Не хотите покупать — продам американцам.

И сибиряк мотнул головой туда, где раздавались особенно интенсивные хохот и визг.

— Мы купим мамонта. (У Тоекуды глаза полезли на лоб от уверенного тона господина Сосэки.) Только давайте договариваться конкретно. Миллион в твердой валюте — большая сумма. Очень большая. Давайте так — вы предъявляете зверя, я вам плачу. Тут же, в Карске.

Было странно, что настолько пьяный человек способен поднять руку и последовательно загибать несколько пальцев. Если вдуматься — это было очень подозрительно, не меньше, чем трезвые взгляды.

— Февраль, март, апрель, май… Надо делать охоту… Сразу дадите… ну, скажем, тысяч десять, двадцать. Мы сделаем охоту и поймаем. Я жду вас в мае, согласны? Тогда уже будет тепло, мамонты вылетят… — На этом месте он осекся. На счастье Чижикова, Ямиками Тоекуда не так уж хорошо знал по-русски и на странное поведение мамонтов внимания не обратил.

— Завтра подпишем контракт, — обратился Сумиэ Сосэки к лысине.

— Он улетает завтра утром, — уточнил Тоекуда.

Сосэки размышлял недолго:

— Вот бланк контракта.

Тоекуда невольно подумал, что Сосэки торопит события, но сибиряка будили вместе. Проливая жидкость, гордость сибирской археологии дохлебала очередной стакан, лихо поставила подпись на обоих экземплярах, снова грузно свалилась в тарелку.

Японцы поняли, что Чижиков заснул и что они остались одни.

— Насколько я понимаю, вы поверили?

— А что мы, собственно, теряем? Вы же сами задали вопрос, что может и чего не может быть в Сибири? Если мамонта и нет, мы ведь получили точные данные… Фильм, кстати, я уже скопировал, а Тоетоми Хидэеси подтвердит. А если мамонт все же есть?

— Может, и есть… А вероятность-то какая?

— Вы сами понимаете, какая. Но повторяю — разве мы что-то теряем? Скажите лучше, — насколько я понимаю, вы готовы поехать в Карск?

Если сделать буквальный перевод с японского, ответ Тоекуды прозвучал примерно так:

— Я поеду, если уважаемое общество сделает такую глупость: послать такого идиота и простофилю, как я. Но мало ли какое ничтожество захочет сделать какую глупость.

Если же сделать смысловой перевод, то Тоекуда сказал:

— Сам я ехать хочу. Поеду, если общество сочтет это полезным.

— Тогда не тяните. Лучше вас все равно никто этого не сделает.

Склонный понимать все буквально мог бы перевести ответ Тоекуды так: «Провинциальный дурачок постарается выйти за пределы своих умственных возможностей».