Небо захлебывалось розовыми бликами — отсветами чувств, переполнявших скульптурно-совершенную пару на пьедестале столь же совершенного зеленого холма, пару, чьи взгляды были прикованы к чему-то вне горизонта, запредельному и оттого наверняка невероятно прекрасному и несущему мотив победы. Мотив переполнял пространство, переполнял вопреки логике его открытости, наслаивался прозрачной и сверкающей тканью на странный игольчато-радужный город, разбросанный вокруг холма.

Скульптурная пара ожила, и взгляд Юноши, впитавший кубические парсеки космического одиночества и гордости за свой единственно верный путь, обратился к Ней — к Девушке, неповторимой и воплощающей. И Она не заставила Его раскаиваться, Она предпочла близкое и безумно красивое лицо вселенским далям и беспредельностям. Их взгляды встретились, и пространство между ними завибрировало от сверхнапряжения, даже слегка заискрило. И тут заговорила Она:

— Благодаря твоему мужеству, Аль, наша планета навсегда избавлена от негодяя Кэттля и его ужасной шайки. Перед нами открывается…

— …перед нами открывается бесконечный путь покорения Неисчерпаемости, — мелодично подхватил Юноша. — О, Лана, в том, что человек достигнет…

— …человек достигнет безграничной власти над силами природы, пропела Она, — достигнет самых дальних звезд, твоя заслуга, Аль. Ты, именно ты открыл волшебную дверцу к осуществлению заветной мечты, величественной и необычайной! Я люблю тебя, Аль…

- Люблю тебя, Ла… Ла… Ла…

Мелодичный голос Аля сбился на хриплое лалаканье, и его высокий лоб стал покрываться испариной. Внезапно он, словно задыхаясь, рванул свой золотистый комбинезон. И вся картина, испытывая нарастающие вибрации и теряя цвета, начала ощутимо сжиматься, стягиваться в точку…

Тим отчаянно тер глаза. Так и есть — у двери стоит отец и смотрит на него с ехидной улыбкой. И в этой улыбочке, безобразно покровительственной и совершенно неуместной, тают последние отблески фантпрограммы — словно стены все еще отражают исчезнувшую реальность.

— Зачем ты вырядил своего Аля в этот дурацкий комбинезон? — суховато спросил отец, и улыбка стекла с его губ вслед за последними розоватыми бликами. — И девчонку до смерти, небось, запарил… Забыл, что на твоей планете установлен вечный рай? Этому Кролику лапки стоило вывернуть за детские фантаматы…

— Жалеешь, что не принял участия? — впрыскивая в голос всю доступную иронию, парировал Тим. — По-моему, Кролю и без тебя руки ломали.

Отец пожал плечами.

— Ладно, не заводись… Тебе какой-то реферат задавали. Сделал уже?

— Это про луддитов, — поморщился Тим, усаживаясь на ковре. — Чего там делать? Я заказал кассету — прокручу, потом надиктую…

— Кассета… прокручу… надиктую… — перебил его отец. — Надо еще и думать, понимаешь? Самому немного думать… Ты слышал про Общество имени Неда Лудда?

— Неолуддиты, что ли? — усмехнулся Тим. — Детские игры…

— Игры? Общество Охраны Человека — это игры? Что ты понимаешь…

— Я никогда ничего не понимаю, один ты понимаешь все, — выкрикнул Тим и вскочил с ковра. — Тебе всюду мерещатся личные враги твоего эвромата… А они просто критикуют. Имеют право!

— Безусловно, имеют, — раздраженно сказал отец. — Но они вовсе не стремятся к критике, Тим, они пытаются подавить мои работы, и не только мои… Ты по уши напичкан розовой фантастикой, где все сводится к гарантированной победе над каким-нибудь Кэттлем. А реальность — нечто совсем иное…

Тим передвинулся к окну: там, словно на старинной картине, виднелись полянка и лес, а за небольшим лесом лежало озеро — любовь Тима…

«Скучно, — думал Тим, — до чего же все это скучно. — Мои развлечения раздражают его. Еще бы! Уже шестнадцать лет, пора взрослеть, а я в твои годы… А ведь ты в мои годы тоже дурака валял, тоже модничал и ударялся во все стили, и в ретро-примитив тоже, как все… И между прочим, потихоньку включался в запретный тогда фантамат… Это теперь ты велик и непререкаем о-го-го, Игорь Павлович Ясенев, шеф Эвроцентра, творец и владыка мощнейших интеллектронов. Теперь-то тебя не переговоришь…»

— Слушай, Тим, — сказал отец, поглядывая на часы, — мы непременно все с тобой обсудим. Давай вечером? А пока пойди погуляй. Сейчас сюда соберутся люди, нам нужно кое-что обсудить.

— Опять секреты?

— Не то, чтоб секреты, — усмехнулся отец, — но разговор серьезный… Кстати, подумай немного о неолуддитах. Почему, например, они прикрываются именем чулочника, жившего пару столетий назад? Не знаешь? Вот и подумай! А они вовсе не безобидны, эти ребята из ООЧ…

— А по-моему, одному тебе и болят эти несчастные неолуддиты, — ни с того ни с сего взорвался Тим. — А может, они и правы, может, ты и вправду хочешь поставить машину над человеком! Да-да, хочешь, чтобы всех нас засадили в уютные хомопарки вокруг твоих эвроцентров…

Взгляд отца потемнел, и Тим, не дожидаясь более бурной реакции, выскочил за дверь.

А ведь в чем-то он прав, думал Ясенев, удобно устраиваясь в углу на ковре и медленней, чем хотелось бы, остывая. Я отец родной своим сотрудникам и своим машинам, в какой-то мере неплохой муж, но вот на обычное человеческое отцовство меня никогда не хватало. Классическая литературно изжеванная ситуация, которую осознаешь как реальность лишь тогда, когда тонешь в неком едком растворе для мечты о детях-сподвижниках, детях-продолжателях…

Когда же он отдалился? И откуда его странные симпатии к неолуддитам? Сейчас многие увлеклись их болтовней, слишком многие… Они кричат об опасности наших автоэволюционных программ, не указывают на реальные опасности, а выдувают мыльные пузыри из мнимостей. Огромные мыльные пузыри самых пугающих оттенков — лишь бы средний человек встрепенулся и стал бросать на меня, на Жана Нодье и прочих подобных нам взгляды, наполненные исподлобной тупой злостью…

Да, если разобраться, крики беотийцев — древнейший рычаг контрпрогресса, думал Ясенев. Закричать можно все, любой шаг в будущее можно побить криками, как побивали камнями древних инаковидцев. Так били беднягу Эвальда Кроля за его фантаматы. Обычно криками, а разок — вполне натурально, и в тот раз какой-то могучий борец с интеллектуальной наркоманией сломал Кролику руку. Сломал, чтобы потом, сидя в тюрьме, выпрашивать у начальника лишние полчасика включения в фантамат…

А какие крики неслись в свое время по поводу всеобщей системы ИК индивидуальных компьютеров. «Нам не нужны квартиры, думающие за нас!» «Долой компьютерный рай!» Да, долой… А теперь божьи старички и старушки, некогда в расцвете юных сил громившие все ИК-агентства подряд, не представляют себе жилища без компьютерного контроля, дышать не могут вне запрограммированной атмосферы, подремать не прилягут без доброй порции фантасинтеза.

Н-да, странная штука — история прогресса. Кусаем и даже выламываем руки, протягивающие нам будущее…

История земная полнится погромными лозунгами, буквально разрывается от них — в адрес коперниковской Вселенной и космических городов, по поводу Дарвина и Эйнштейна, искусственной пищи и межзвездных сигналов. Цивилизация просто стонет от обилия тормозных колодок, визжит на всех поворотах, перегреваясь и испуская снопы опаснейших искр, и все-таки движется с нарастающей скоростью — вот в чем фокус…

Не потому ли мой Тим увлекся историей, наукой, которая обещает из каждого сотворить мудреца, а творит кого угодно — мудрецов и подонков, сильных и слабых, устремленных и отчаявшихся… Беда в том, что учиться истории надо собственными боками, реальностью бытия, которая не сводится к безоглядно смелому конструированию далеких завтра и вчера, но требует еще и чувства текущего дня, требует тончайшей дозировки трех времен в том интеллектуальном топливе, которое обеспечивает каждый наш рывок.