— Она работала у Нодье? — быстро спросил Комиссар. — И снабжала вас полезными сведениями?

— Кончай играть в свои шпионские сюжеты, — разозлился Грегори. Разумеется, у нас десятки каналов информации о работах Нодье, и у него никак не меньше. И разумеется, я любил Нику не за ее доступ к закрытой информации. Твое мышление — рецидив прошлого столетия с его шпиономанией и шизофреническим засекречиванием любой очевидности. Сейчас иное время! Сведения слегка прикрывают лишь от тех, кто не имеет должной подготовки для их восприятия. Потому что любой проект выглядит несколько по-разному изнутри и со стороны, потому что среди нас еще очень много сторонних критиков-созерцателей, возводящих свое элементарное непонимание эволюции, свое стремление к безграничному моральному и материальному комфорту в ранг какого-то вселенского закона неприятия прогресса…

— Ну, не стоит сердиться, — примирительно произнес Комиссар. — Меня интересовала причина твоей неприязни к Нодье и суперсапам.

— Какая там неприязнь! — усмехнулся Грегори. — Я крайне дружелюбен ко всем мерзавцам, желающим увести мою девушку… Но сейчас, Комиссар, меня тревожит другое. Если мы сумели так лихо вычислить похитителя, то аналогичную работу несомненно мог проделать и Ясенев. И проверить свои гипотезы с помощью эвромата, притом не выходя из дому. И я боюсь, спасти его будет трудней, чем сына…

«Она права, — думал Ясенев. — Мы подставляемся под удары и никогда не знаем, в какую часть нас самих направлен решающий удар. Моя смертельная точка — Тим. Близкий по духу знал, куда бить, он слишком хорошо изучил меня — было время… Даже не шибко сердобольные древние христиане не поставили Саваофа перед жертвенным выбором — Сын или Дух. А может, к этому и сводится главная трагедия евангелических сказаний — к сделанному выбору, по-человечески непостижимому, ибо что есть заклание бестелесного Духа на фоне хотя бы одной минуты, проведенной Сыном на кресте? Да, она права, сценарий был сработан с моим активным участием…»

Игорь Павлович улыбнулся Анне и медленно, лицом к ней стал отступать, удаляться, и сразу его контуры завибрировали — он менялся. Анна расширившимися и словно замерзшими глазами следила за происходящим. Ясенев немного уменьшился в размерах, вроде бы неуло-вимо изменились его черты, и перед Анной уже стоял Тим, подлинный живой Тим — не из озерного тумана, а из плоти и крови, юная копия своего отца. Тим неспешно пятился, не отводя взгляда от Анны, а она чувствовала, что не может оторваться от земли, броситься к нему, обнять, затискать, наконец, спрятать и унести с собой в безопасность лесного домика… Истина коротким разрядом молнии ударила в ее мозг, и там сразу выстроилась вся картина удаления Игоря.

«Эта проклятая наука сделала его другим, — промелькнуло у Анны, возможно, уже и не человеком, и закрыла нам путь к сестричке Тима, о которой мы мечтали столько ночей, и закрыла все-все-все…»

А Игорь, полностью поглощенный образом Тима, медленно удалялся, и Анна поняла, что вот сейчас он исчезнет, как час назад исчезли туманные полосы над озером.

— Я все знаю! — закричала она. — Не смей этого делать, не смей! Я не могу терять сразу всех… Ты не спасешь Тима… Не на-до!

Но крик словно ускорил движение Тима-Игоря, он взмахнул рукой и бросился бежать. Импульс отчаяния подбросил Анну с земли, и она метнулась за исчезающим мальчиком, но тут же оступилась и упала.

И на момент ей показалось, что разум окончательно испаряется из головы, которая мгновенно опустела и стала раздуваться, как мыльный пузырь. Лишь в последний миг какой-то крошкой ускользающего сознания она зацепилась за спасительную идею — Игорь знает, где находится Тим, безусловно знает, и он добьется своего, спасет их мальчика, потому что Игорь всегда добивается своего…

Тим с трудом выползал из тумана индуцированной фантпрограммы. Иронический взгляд отца, взгляд без тени раскаяния, выталкивал его в эту пронзительно светлую и холодную комнату.

— Как тебе понравился хомопарк? — бодро спросил Зэт.

— Это ложь, грязная ложь! — закричал Тим. — Отец никого туда не толкает! Дорога в будущее открыта всем. Неужели ты не хочешь, чтобы мы по-настоящему поумнели? Знаешь, кому выгодно держать людей в интеллектуальной узде? Подонкам, вовсю прущим наверх, рвущимся к власти ради власти, — вот кому! Так говорит мой отец, и он тысячу раз прав! А ты просто предатель, ты предал отца и всех нас, а теперь ты ищешь оправданий и сводишь счеты…

Тим захлебнулся гневом, пружинисто вскочил и бросился на Зэта. Но в то же мгновение перед его лицом мелькнула жесткая ладонь, и он отлетел прямо в вязкую пену своей ниши.

— Этого еще не хватало, — прошептал Зэт, но тут же голос его окреп, в нем послышались стальные нотки. — Я думал, Тим, ты достаточно самостоятельный парень, но ты оказался ничтожным папенькиным щенком. Щенков учат! Так вот, сейчас мы выйдем на индиканал твоего отца, и ты сообщишь ему размер выкупа за твою пустую голову. Ему придется собственноручно взорвать свой проклятый Эвроцентр. И самое смешное — он это непременно сделает. Потому что любит тебя, хоть и любить тут нечего…

«Если б здесь было окно, я выпрыгнул бы вниз головой, — думал Тим, растирая ноющую ключицу. — Отцу не пришлось бы идти на такой позор…»

— Ничего! — усмехнулся Зэт и почти по-дружески подмигнул Тиму. — Я и не такое переживал…

И Зэт стал сосредоточенно набирать код Ясеневского индиканала.

— Ты зачем приволок сюда этого парня? — шепотом спросил Тэд Нгамбе.

— В нашем баре на всех мест хватит, — тихо ответил Свен. — Это мой старый приятель, — громко добавил он. — Будь знаком, перед тобой Хосе Фуэнтес, какая-то там, правая или левая, рука самого Ясенева.

— Оч-чень приятно, — хмуро проворчал Нгамбе.

— Насчет руки Свен немного загнул, — дружелюбно улыбнулся Фуэнтес. — Я более всего соответствую роли одного из пальцев…

— Да какая разница! — воскликнул Нгамбе. — Будь ты хоть пальцем на спусковом крючке, от этого ваши эвроматы лучше не станут.

Они недавно встретились в «Счастливом шансе» и сейчас поджидали Мирова. Свен уже и сам не понимал, зачем назначил свидание Фуэнтесу именно здесь и именно сегодня.

«Мы сто лет не виделись, — думал Свен, — и могли бы потерпеть еще денек-другой, а то и целый год. В сущности мне не о чем с ним говорить. Он делает большое дело, опасное или полезное, но настоящее, а я все еще хожу и выбираю, хожу и выбираю… Стукнуло же в голову, что только Хосе с его блестящей логикой поможет мне разобраться в неолуддитах. Однако будет глупо, если Тэд нахамит ему…»

— Представь себе, Тэд, — меланхолично сказал он, — мы с Хосе прошли вместе целых пять ступеней школы…

— А потом ваши дорожки слегка разбежались, — резко вставил Нгамбе.

— Да, слегка разбежались, — все так же спокойно продолжал Свен. Дорожки всегда разбегаются. Хосе делает теперь искусственные мозги, и, мне кажется, вам со Славчо было бы интересно его послушать.

— Ты что, собрался со своим другом агитировать меня? — возмутился Тэд. — Меня доагитировали до того, что я не знаю, зачем я нужен на своей работе. Тебе приходится уже целый год шляться без дела, корчить этакого философа… Ты, небось, надеешься, что писанина, которой ты тайком заполняешь свой стол, осчастливит литературу, вышибет искру из глаз какого-нибудь компьютера? Ну-ну… А его, твоего друга, скоро доагитируют до положения ясельной няньки, и он с радостью будет утирать сопли своему любимому эвромату, полагая, что занимается настоящим творчеством.

— Ты сегодня раздражен, Тэд, — вздохнул Олафссон. — Не иначе, кто-то из твоих роботов показал тебе кукиш…

— Просто я хотел, чтобы сегодня ты и Славчо взглянули не на механический кукиш, а на живых людей, — сказал Тэд. — Но я вовсе не уверен, что твоему другу будет интересен наш поход.

— Свен ничего мне не говорил, — удивился Фуэнтес. — Но если я лишний…

— Это твоя проблема — решать, лишний ты или нет, — твердо сказал Тэд. Каждый из нас имеет выбор в этом смысле и может заранее уйти в лишние. Так удобней. И вот что — пусть тебе сразу все станет ясно. Я активный неолуддит. Я противник роботов, тем более — противник эвроматов. Потому что при них лишними окажутся не только простые парни, вроде нас со Свеном, но и такие умы, как ты и твой Ясенев…