Я добираюсь до двери, не издавая ни звука.

Почти уже рыдаю от смеха, представляя их лица, когда я распахну дверь. Интересно, под каким предлогам они будут передо мной оправдываться, когда я застукаю их бродящими взад-вперед перед моей дверью посреди ночи?

Одновременно я включаю свет и рывком открываю дверь. Но мне не удалось застукать Ледяных Сестер на месте преступления, поэтому не получаю удовольствия шокировать их до глубины души.

В коридоре никого нет.

Я выхожу из своей комнаты и смотрю вверх-вниз по коридору, но не видно ни колышущейся шторы, ни открытой двери, намекающей, что здесь кто-то был. Это невозможно: я слышала шаги до того момента, как открыла дверь. Я хмурюсь. Должно быть разумное объяснение всему этому, и я докопаюсь до сути.

Возвращаюсь в свою комнату, закрываю дверь, выключаю свет и иду к кровати. И когда уже наполовину пересекла комнату, снова слышу шаги. Но сейчас они внутри комнаты. Они кажутся так близко позади меня, что я не могу избавиться от ощущения, словно в любой момент ледяная рука протянется ко мне и сожмет пальцы на моей шеи. Я бросаюсь к прикроватной лампе, включаю и оглядываюсь вокруг, но, конечно же, никого нет. Ни одно привидение не тянется ко мне. Все по-прежнему. За исключением внутреннего беспокойства. Каждая клеточка моего тела находится в состоянии повышенной готовности.

Сердце бешено колотится в груди. Оно стучит так сильно, что Алекс, должен слышать его стук сквозь стены. Я смотрю на его дверь. Там ни звука или света, идущего из-под двери. Я пытаюсь успокоить себя, говоря, что это все нелепо. Мне не нужно, чтобы он меня успокаивал. Я в порядке. Я — крепкий орешек. Просто позволила глупой истории Ледяных Сестер проникнуть к себе в мысли и воображаю всякую ерунду.

Нет, мне ничего не казалось. Я не придумывала себе шагов за дверью, царапающих гвоздей по стенам. Я не сумасшедшая. Возможно, это просто шум, который свойственен старым домам. Я слышала об этом, но никогда раньше не жила в таком старом доме. Возможно, это трубы или скрипящие половицы пола, когда дом остывает или что-то еще. Моя бабушка называла эти звуки — звуками оседания старого дома. Она знала, о чем говорила. В молодости она работала горничной в старинном величественном особняке.

Я снова ложусь в постель и натягиваю на себя одеяло. Тело холодное, я замерзла. Я лежу с широко открытыми глазами, прислушиваясь. Наконец, когда устанавливается тишина, я выключаю свет и закрываю глаза. Ни звука. Возможно, я все-таки себе все это представила. Я уже на три четверти погружаюсь в сон, когда слышу детский плач.

Плачет ребенок? Что за чертовщина?

У Петры есть ребенок? Может, очень богатые люди не приносят своих детей на ужин, но наверняка кто-нибудь упомянул бы об этом, если бы у нее был ребенок. Снова раздается плач, тихий скулящий звук, и я вдруг понимаю, что он доносится из ванной.

Теперь я понимаю, что это не мое воображение. В моей ванной не может быть никакого ребенка. И призрак сумасшедшей старухи не стал бы рыдать, как ребенок.

Я включаю свет и вскакиваю с кровати. Бросаюсь в ванную, конечно же, там никого нет. Я оглядываюсь вокруг. Скорее всего это ветер, завывает в трубах. Иногда ветер похож на вой волка. Насколько мне известно, завывание ветра в трубах никогда не похоже на плач ребенка. Я хожу в туалет и спускаю воду. Звук льющейся воды успокаивает. Все дело в трубах. Конечно, все дело в трубах.

Я игнорирую голос в своей голове, который говорит мне, что в этом доме, действительно, водятся привидения.

18. СИНДИ

Я засыпаю, когда над горизонтом поднимается рассвет и сквозь небольшую щель в занавесках просачивается молочно-белый свет. Солнце уже высоко в небе, когда я просыпаюсь, хотя еще только восемь часов. Я вздрагиваю, вспоминая прошлую ночь: царапанье, шаги, плач ребенка. В солнечное утро это кажется таким нелепым. Я отодвигаю события прошлой ночи на задний план. Понимая, что всему должно быть рациональное объяснение, и я доберусь до сути, но сейчас не позволю ночным событиям испортить мне день.

Встав с кровати, я подхожу к высокому окну, отдергиваю шторы, смотрю на прекрасный сад. Насколько я могу видеть вдаль все зеленое. Красиво. Просто вот так смотреть на такую бесконечную, нетронутую красоту.

Я никогда не считала себя деревенской девушкой. Всегда была городской. Даже каникулы, когда я был моложе, проводила или в городе, или на пляже. Но стоя перед окном, чувствую, что такой и должна быть жизнь. А не никчемная крысиная городская гонка. И глядя на всю эту красоту, я не ощущаю себя изолированной, как всегда, предполагала, в доме среди таких зеленых просторов. Я чувствую себя удивительно живой и полной сил, чтобы выйти в эту местность и исследовать ее.

Не знаю, что запланировано у нас на сегодня, но Алекс говорил, что покажет мне конюшни. Я думаю об этом, когда одеваюсь. У меня нет с собой бриджей или сапог для верховой езды, но я выбираю черные леггинсы и длинную лимонного цвета тунику. Заканчиваю свой наряд туфлями на плоской подошве. Сидя на кровати, заплетаю волосы во французскую косу. Когда готова, смотрюсь на себя в зеркало. Хотя я не совсем похожа на деревенскую девушку, но мой наряд не кричит, что я городская девушка.

Я думаю, может постучать Алексу, но решаю не делать этого. Я бы хотела побродить самостоятельно по округе. Спускаясь по лестнице, я стараюсь сохранять спокойствие и невозмутимость, если вдруг встречу Ледяных Сестер. Я заглядываю в столовую, но там никого нет, кроме человека в униформе, который полирует серебро.

Он кладет серебряную вилку и тряпку, отвешивает мне поклон и говорит с сильным акцентом:

— Доброе утро, мисс Форрестер.

— Доброе утро, — отвечаю я с улыбкой, кивая.

Он не улыбается в ответ, но показывает мне рукой следовать за ним.

— Пойдемте, пожалуйста. Я вам покажу.

Не дожидаясь, пока я последую за ним, он выходит из столовой через другую дверь, чем та, в которую я пришла. Очевидно, ему было приказано отвести меня к остальным. Он ведет меня через музыкальный салон, здесь стоит сверкающий рояль, а затем вниз по другому короткому коридору. Дойдя до конца, он с размаху распахивает дверь, жестом приглашая войти.

— Спасибо, — говорю я с улыбкой.

Вхожу через высокую открытую дверь и с радостной улыбкой оказываюсь в огромной солнечной оранжереи, заполненной мягкими подушками, изящными металлическими стульями и такими же столами. Как только я появляюсь, Алекс поднимается со стула. Он что-то говорит слуге по-русски, тот вежливо кивает, закрывает двойные двери и оставляет нас одних.

— Доброе утро, — бодро говорю я.

— Ты хорошо спала?

— Не совсем, — отвечаю я, опускаясь на стул напротив него.

— Разве такая кровать не доставила тебе удовольствия?

Я небрежно машу рукой.

— Я не привыкла к завыванию в трубах в старых домах.

Алекс снова опускается на стул.

— Завывание труб? Тебя беспокоили трубы?

— Да, и плач ребенка.

Одна бровь выгибается дугой.

— Что?

— В доме разве нет ребенка?

Он странно смотрит на меня.

— Насколько мне известно, нет.

— Все это странно, потому что я могу поклясться, что слышала плач ребенка прошлой ночью.

Он потирает подбородок.

— Я никогда ничего подобного не слышал, но некоторые люди говорят, что старые дома пугают их звуками скрипящих половиц, когда они остывают, и старых труб, стонущих и плачущих. Наверное, именно это ты и слышала.

Мне хотелось, чтобы он рассказал мне о ребенке где-то в доме и о том, как звук отдается эхом и разносится по старым домам, но мне кажется, что его история более правдоподобная, что трубы издают подобные звуки, чем мысль о том, что в моей ванной комнате есть ребенок-призрак. Кроме всего прочего, Ледяные Сестры не удержались бы упомянуть о ребенке-призраке, раз уж сказали о призраке сумасшедшей тети.

— О. А... а где же все остальные? — Спрашиваю я, чтобы сменить тему разговора.

— Бабушка больше не спускается к завтраку. Вообще-то она обычно не покидает своих покоев раньше полудня. Я понятия не имею, где мои кузины, но у меня сложилось такое впечатление, что ты предпочитаешь поменьше сталкиваться с ними, — говорит он с кривой улыбкой.

Я энергично киваю.

Алекс жестом указывает на боковой столик, на котором накрыт завтрак, достойный короля. Там есть круассаны, грейпфрут, йогурт, мюсли, тосты, джем, мед и почти все ягоды, которые только можно себе представить. В подогреваемых тарелках — бекон, сосиски и пышная яичница-болтунья.

— Я могу попросить повара приготовить тебе то, что ты хочешь, — предлагает он.

— Этого более чем достаточно, — заверяю я его. — Но для начала нужно кофе.

— Позволь мне, — говорит он, вставая прежде, чем я успеваю подняться.

Я смотрю, как он идет через комнату к тележке, которую я не заметила. На тележке стоит кофейник со свежим кофе и чаем, а также рядком молочник, сахарница и сиропы.

— Как в отеле, — смеюсь я, когда Алекс наливает мне кофе.

— Точно. Бабушка гордится тем, что она хорошая хозяйка. Она считает, что ее гости должны чувствовать себя как дома. Сливки и сахар?

— Да, пожалуйста, — говорю я.

Он заканчивает наливать мне кофе, затем наливает себе черный. Темный и терпкий. Совсем как он. Здесь он мне видится совсем с другой стороны. Заботливый, почти нежный, особенно когда он находится рядом со своей двоюродной бабушкой. Я улыбаюсь про себя, вспоминая, как он подхватил ее в воздух вчера на крыльце, когда мы только приехали.

— Что? — интересуется он, поднося мне мою чашку.

Я отрицательно качаю головой.

— Я просто думаю, насколько ты здесь другой.

— Другой? — спрашивает он, приподняв бровь.

— Более милый, — поддразниваю я его.

Он коротко смеется.

— Не думаю, что с тобой слишком многие согласятся.

— Бабушка бы согласилась.

Он медленно улыбается.

— Она знает меня настоящего, но все равно любит.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: