В Берлине демонстрировался кинобоевик, заготовленный к началу войны: парад немецких войск на площади у Зимнего дворца.

4 августа полк Преображенского оставил аэродром базирования и вылетел по приказу Главного командования на запад.

Пройдены знакомые места: Курголовский риф, острова Лавенсаари, Пениссаари. Лесным медведем раскидисто развалился знакомый остров Гогланд.

Летчики идут за машиной полковника Преображенского. Гогланд пропал, как будто растворился в сизой мгле.

Высота 400 метров. Курс - строго на запад. Но вот показался остров Эзель, и самолеты Преображенского приземлились на аэродроме Кагул.

Вечер выдался теплый и тихий. Вокруг зеленела мягкая, сочная, еще молодая трава. Природа полна буйной жизни и свежих сил. Не верилось, что там, за проливом, шла война.

- Эх, - сказал лейтенант Мильгунов, распрямляя плечи после длительного полета. - Какая благодать!

- Ишь ты, лирик! - скептически прервал товарища капитан Евдоким Есин. Может, эта тишина перед грозой. Часто так бывает.

Два дня устраивались на новом месте. А на третий на аэродром прилетел генерал-лейтенант авиации Жаворонков. Он без всякого вступления, по-деловому сказал построившимся летчикам:

- Правительство поручило вам, доблестные балтийские летчики, нанести разящий бомбовый удар по столице германского фашизма - Берлину! Командование группой возложено на полковника Преображенского.

Преображенский, выйдя перед строем, торжественно заявил:

- Приказ Верховного Командования будет выполнен!

Евгений Николаевич Преображенский был к тому времени уже признанным мастером дальних полетов на самолете ДБ-3. В своем обращении к летчикам он предупредил их о возможных ошибках, какие иногда допускают пилоты. В авиации, сказал он, всякая мелочь всегда существенна, во всем требуется предельная точность. Единственное, чего нельзя заранее предусмотреть, так это изменений погоды по маршруту.

Все взглянули на Каспина и Шестакова. Это были "метеобоги". Без таких "богов" нельзя жить в авиации.

- Резкие колебанья в погоде, - начал издалека Каспин, - всем известная особенность Балтики. С чем могут встретиться наши экипажи? Если учесть, что общая длина маршрута составит от тысячи восьмисот до тысячи девятисот пятидесяти километров, то за семь часов пребывания в воздухе экипажи встретятся с разными погодными условиями. Над морем может оказаться многослойная облачность. При пробивании густой облачности не исключено обледенение самолета. Часть маршрута, особенно над территорией противника, будет проходить близ берега, где даже при безоблачном небе во второй половине ночи образуются густые туманы. А такие ориентиры на маршруте, как острова Гогланд и Борнхольм, очень часто бывают закрыты туманом, и тогда их трудно отличить от морской поверхности. "Исчезновение" этих островов, конечно, осложнит навигационную обстановку.

Жаворонков, внимательно слушавший информацию "метеобога", неожиданно спросил:

- Что же вы предлагаете? Ведь немцы не сообщат вам, какая, скажем, завтра ночью ожидается погода в Берлине.

- Я предлагаю высылать экипаж дальнего разведчика для определения погоды по маршруту и у берегов Германии. На борту такого разведчика надо обязательно иметь инженера-метеоролога. Только при этих условиях мы можем рассчитывать на достаточную информацию о погоде.

- Сами полетите?

- Полечу. И Шестаков полетит.

- Добро! - заключил генерал.

Однако первый же прогноз, подготовленный Каспиным на основе теоретических данных и разведки погоды над Эзелем, оказался несостоятельным.

Пролетев траверз Либавы, экипажи уперлись в мощную и густую стену облачности, которая закрывала горизонт над землей и морем.

Генерал-лейтенант, не доверяя уже теоретическим познаниям Каспина, приказал ему сесть в самолет и через каждые два часа докладывать о результатах разведки погоды.

- Пора вам "сделать" настоящую погоду, - серьезно сказал Жаворонков и, улыбаясь, добавил:

- Короче, не возвращайтесь без положительных результатов.

Метеосводки Каспина в течение нескольких дней скрупулезно изучались летным составом. По ним можно было судить, когда наступают резкие перемены в температуре воздуха, особенно над морем и, главным образом, на подступах к территории Германии, где отмечаются районы кучевых облаков, где густые дождевые полосы, какие дуют встречные ветры.

Туманные ночи без звезд, без луны наводили тоску. Наконец к вечеру 5 августа Каспин с борта самолета дал хороший прогноз.

- Ну, теперь все - надо лететь! - сказал полковник Преображенский, надевая перчатки и застегивая комбинезон. - Надо пробиваться к намеченной цели.

Пробиться к намеченной цели!

Эти слова с некоторых пор в жизни Евгения Николаевича были наполнены глубоким смыслом. Годы службы в морской авиации стали для него ступеньками в восхождении к высотам боевого и летного мастерства.

Полковник Преображенский не любил рассказывать о себе и, если вдавался в воспоминания, то это бывало редко. По его словам, он никогда не собирался и никогда не думал стать военным летчиком.

Жил он в маленьком, ничем не примечательном городке Череповец, учился в педагогическом техникуме, готовился стать сельским учителем. И случилось так, что деревенский парень, впервые оказавшийся в городе, из техникума шагнул в большую летную жизнь.

Студенты изредка стреляли из малокалиберных винтовок, ходили в походы, сдавали нормы по военно-прикладным видам спорта. Но ребятам не хватало самолета! Да ведь самолет - не винтовка, винтовку достать можно и скорее и легче. Но попробуй достать самолет!

И вот однажды баянист Евгений Преображенский сказал в техникуме:

- Погодите, ребята, и на самолете полетаем! Ей-богу, полетаем!

Через некоторое время пришла разверстка для набора добровольцев в авиацию. Евгений в те дни лежал в больнице. Лежал и думал: "Вот, выпишусь, приду в горком комсомола, а там все места уже порасхватали, и я так ни с чем и останусь. "Везет" же мне!".

Евгений приложил все усилия, чтобы выписаться пораньше. И сразу же - в горком.

Секретарь спросил:

- Норму ты выполнил, товарищ Преображенский?

- Какую норму?

- - Вербовочную. В Красный Воздушный Флот!

- Не выполнил. Я только из больницы.

- Завтра же подавай мне пять "летчиков". Да чтоб ребята были надежные. Орлы!

Преображенский присел на краешек стула, попросил лист бумаги, чернильницу и составил коротенький список. Здесь же, прямо в кабинете секретаря. Себя включил, дружка своего Арцыменю, Шурку Суслову, Мишку Цепелева, Митьку Ражева, Ивана Осорьева.

- Вот список! - предъявил он секретарю. Прочитав колонку фамилий, секретарь спросил:

- А это зачем?

- Что "это"? Шурка?

- Да, Шурка. Зачем тут Шурка?!

- Как зачем? Пускай летает Шурка. Шурка Суслова за двоих парней справится: девчонка бойкая.

- Нет, Шурка ваша не годится! - И секретарь вычеркнул Шурку.

Без Шурки в списке осталось пять фамилий.

Приехали ребята в областной город. А там комиссии да подкомиссии. Всех забраковали. И Арцименко вычеркнули - здоровьем не подошел. Один Евгений Преображенский остался.

- Езжайте, - сказали остальным, - езжайте обратно, надо кончать педагогический техникум, учителя нам тоже нужны.

С тех пор судьба Евгения Преображенского и определилась. Но до первого самостоятельного полета немало воды утекло.

Инструктор авиационной школы Магон, живой и вихрастый смельчак, учил своих курсантов, руководствуясь древним принципом: "Делай, как я!". Летать с ним над сушей, над морем, над чудесным городом Севастополем, над Малаховым курганом, где когда-то происходили знаменитые битвы, было удовольствием.

Красив чудесный город Севастополь. Каменный великан у Черного моря напоминал инструктору Магону и его пытливому ученику Преображенскому книгу, в которой, как в сказке, рассказывалось о подвигах русских богатырей, о черноморских матросах, о кораблях, о матросских храбрых женах, подносивших патроны и воду уставшим солдатам. И казалось им, когда они вдвоем летали над Севастополем, что там, внизу, вблизи города, на древней приморской земле, еще порох дымится в старинных запалах, еще ядра курятся, пролетают с грохотом над ЗАЛИВОМ и падают на берегу, за взморьем. Им казалось, что внизу еще кони лихие мчатся, и седоки несутся с длинными пиками наперевес, и пушки грохочут громовыми раскатами, дым все еще стелется над спящими курганами. Перед ними, как живые, стояли Нахимов, Тотлебен, Истомин. Тотлебенские мосты, бастионы - и дальше опять мосты, крепости и бастионы.