Иен смотрел на меня всё это время как-то… да просто смотрел. Спокойно и без эмоций. Кивая задумчиво головою. Не с пустыми, туманными глазами упрямца, которому трудно доказать реальность. А глазами человека, философски относящегося к жизни и обстоятельствам. И в них, в этих глазах, так и не возникло даже намёка на враждебность.

Значит, он всё понимает…

Значит, он — из тех "понятливых и спокойных", один из которых умер с уходом Гришина. Мне не хватает этого рассудительного усача…

Весь наш «бомонд» мусолил про себя услышанное, так и эдак прикидывая, как ко всему вываленному мною относиться. То ли броситься меня качать, то ли при моём появлении где-либо пугливо прятаться по углам, прижимая к себе на всякий случай детей…

Неожиданно повернутая к ним моя вторая изнанка пока ещё не вползла, всей длиною змеи, в их несколько поражённое сознание. Меня словно впервые увидели, гоняя где-то с хохотом в лесу безобидную на вид макаку. А она вдруг остановилась, прыжком развернулась… и с жутким воем бросилась на преследователей, раскрыв пилообразные жабры и ощерив ужасную пасть, утыканную острыми и длинными, как шило, зубами… И теперь все не могли решить, — как со всем этим быть?

— Поскольку я вижу, что особого недоверия я у вас не вызываю… — я вопросительно поднял в зал бровь.

Негромкие возгласы поспешили заверить меня в почти лояльности.

Ничего, до завтрашнего вечера они ещё решат, что новый я — даже круче того, старого. Такого, каким они меня всегда знали. Всеобщая и безграничная любовь мне будет обеспечена. Обезьяним восторгам "обновлённым шефом" не будет конца. Все только и будут делать, что без конца упиваться разговорами о том, какой "он у нас, оказывается, страш-шшный и крутой". Мол, "пусть теперь сунутся!".

Так человек устроен. Прежде всего он уважает зримую мощь, силу. Памятники нереально огромным героям не зря всегда притягивали к себе восхищённые взоры. Тонны могучих витых мускулов — вот вечный повод для заливистого восхищения и тайной зависти. Какой хлюпик не мечтал стать таким, как знакомый дядя Федя-молотобоец? Какой культурист не сходил с ума и не садил организм от стремления переплюнуть Шварценеггера?

Преподай человеку урок того, что ты объективно сильнее его, умнее, но при этом будешь его ангелом — хранителем, только позови, — и тут же тебя с почётом потащат на руках до самого Ледовитого океана. Правда, есть риск, что там же вся бодрая масса на радостях и напьётся, окажется не в силах отволочь твоего истукана назад. Ну, да это неважно! Главное — правильно указать направление, вовремя эту массу кормить, давать по рукам и в глаз самым задиристым, чтоб не обижали зазря середнячков… И прикрикивать, где необходимо, на наиболее безбашенных. И масса — твоя безраздельно. Она даже охотно позволит себя поколачивать, скалясь чуть ли не счастливо под свистящими тяжкими батогами… Этому нас тоже… учили…

Вздыхаю тяжко и продолжаю уже с меньшим душевным подъёмом::

— Вот и славно. Тогда мне остаётся сказать ещё совсем немногое. Но, пожалуй, наиболее важное…

Поднимавшийся было гомонок стал стихать, и я продолжил:

— Я не напрасно так далеко забрёл в своих воспоминаниях и жалобах "на долю". Всё объясняется просто. Говоря, что я знаю, кто скрывается за именем Казимир, он же «губернатор», я утверждаю это на сто процентов.

Этот человек далеко не прост. Более того, — он редкостная гнида. Чудовище; зверь, каких мало. Зверь хладнокровный, расчётливый, грамотный, образованный. Изощрённый хищник. Пролитая им кровь, цинизм и амбиции сделали его самым мерзостным существом, какое мне когда-либо приходилось видеть или слышать о таком.

И..- мне не хотелось заканчивать эту фразу, но взявшись за гуж… — он куда опаснее и страшнее меня.

— Это ещё почему же? — Упырь сидит красный, будто ошпаренный кипятком рак. Мой товарищ уже обижен за меня. Он легко простил мне то, что я несколько симпатичнее его в жизни. Но такое… Его гордость за меня уязвлена. Как же так, — кто-то есть ещё ужаснее моего друга — убийцы, которого не смогло поймать полмира?!

— Почему… Всё, что существует в этом мире, Вячеслав, имеет свойство совершенствоваться. Становиться лучше предшествующего, эволюционировать. И зачастую мы сами, высаживая в благодатную почву зерно, стремимся сделать его почти совершенным. Мы стараемся переплюнуть неведомого умника, сделавшего ту или иную вещь. Мы трещим от усердия в надежде, что наши дети станут лучше, уникальнее нас… И это замечательно. Но есть вещи, вложенные усилия в которые делают их полными антиподами мира. Отдавая им часть себя, мы в заботе своей слепо не видим тех перекосов, которые грозят однажды пожрать нас самих. И чем старательнее ты их лелеешь, чем больше вкладываешь в них добра, тем ужаснее родятся их плоды… Так вышло и с Вилле… Да. Не Казимир. Хотя «фамилию» он выбрал себе удачную. По себе. Его зовут Вилле Маартассало. Он финн, но жил в Латвии. И он… он мой лучший ученик, Упырь… Я создал на свет истинное чудовище, к моему великому позору и сожалению…

…Казалось, это молчание никогда не закончится… Лишь слышно, как потрескивает огонь в слабо топимой печи.

— Мля… И как же ты узнал его? По запаху? — Вурдалак в недоумении.

Я рассмеялся.

— Ты прав, представь себе… Именно по запаху. У каждого бойца подразделения есть своя, особая «метка», по которой взаимодействующие с ним или идущие по его следам товарищи отличат его, или оставляемые им следы и знаки, безошибочно. У меня — это два трёхгранных зубца, оставляемые на деревьях, земле, других предметах… Подобно паре змеиных зубов. — При этих словах Лондон в углу смущённо завозился и испустил тягостный вздох. — Да уж, сэр… — Вы получали от меня это «уведомление», что там говорить…

— У Крота — рыхленная под деревом или на клумбе почва… Комочек земли, смятый пальцами в шарик. У Минёра — «крестик» с «хвостиком» в круге… И так далее… У каждого — свой. Индейцы в плане тайной клинописи оставили нам богатое наследие. Но Вилле… О, этот был большой оригинал… Он с самого начала выбрал и закрепил за собою прозвище "Тайфун".

— Х-ха! И как же можно изобразить тайфун? — проснувшийся Чекун внёс свою лепту в обсуждение.

— Вася, а тебе следует развивать воображение, не только уметь изобразить ножом "ручки, ножки, огуречик". Не помешает, право слово. С этим у Вилле вот было в полном порядке. Витая «закорюка», напоминающая спирально спускающийся смерч. Это для открытой, так сказать, местности. А в некоторых случаях он позволял себе немного поимпровизировать, отступая от канонов. Например, с первых дней доставал всех своими чудачествами. В виде флакона одеколона. Он так и назывался — «Тайфун». Для тех, кто не знает, это — продукт фабрики «Дзинтарс». Это своего рода сразу двойная метка бойца. Его позывной и «визитка». Место выхода на свет, так сказать… Все эти данные довольно строго хранятся ревнителями всяческой «секретности» от ведомств. А вообще у каждого из бойцов «меток» три: позывной, происхождение, своего рода "автобиографическая справка". И порядок буквенных символов. Как вот у Вилле: «Тайфун», Рига ("Дзинтарс") и аббревиатура, — ККМ. Причём аббревиатуру каждый формирует себе сам. По любому закладываемому в неё смыслу. Всем по барабану, что оно значит. Это личное дело каждого. Хоть сокращённое прозвище собаки. По фигу, лишь бы запоминалось. Так вот, — весь остальной наличный состав ОБЯЗАН был принять и запомнить подобную «наклейку» каждого. И эти «ценники» одни забывают через три — пять лет, как «вывалятся» из этой структуры. А иные… — иные с удовольствием таскают всю оставшуюся жизнь, играя в «войнуха» до конца дней. Это те, которых война и царящая вокруг них смерть сделали параноиками. Эти ребята одержимы манией вседозволенности и сознанием собственной мощи. Вилле — из их числа. Он верен своей манере, идее и своим привычкам. И смеха ради «пометил» письмо одеколоном. Едва уловимо, на грани восприятия. Он словно решил проверить, насколько у его учителя сильны память и профессиональные навыки. А заодно он будто прислал мне визитную карточку… Карточку с личным приглашением. Хотя нет… Не с приглашением… — с вызовом. Он выжил. Не знаю ещё, что же именно он предпринял для этого, но он добрался сюда. Для простого человека это оказалось бы немыслимым. Но не для Вилле. Раз он здесь, значит, его путь был щедро украшен трупами. Тем максимально возможным количеством трупов, которое позволило ему своевременно пересечь почти половину мира. Из того места, где он, как я предполагаю, пребывал до самого последнего дня… Он прибыл сюда, пожираемый ненавистью и злостью. Невзирая ни на что. И нашёл меня. Он в бешенстве, а это иногда весьма помогает в деле достижения успеха.