Сергей МОГИЛЕВЦЕВ

ГОРОД У МОРЯ

1

Мне снились мокрые желтые листья. Снился высокий дом в готическом стиле с красной черепичной крышей. Тянутся к резным карнизам наполовину оголенные ветви деревьев. Гибкий плющ затягивает боковые дозорные башни. Узкие слуховые окна темными незрячими проемами смотрят прямо на вершины стройных, похожих на гигантские свечи кипарисов. Длинная тень, которую отбрасывает здание, наполовину размыта в неясном предутреннем свете... Видны решетки на окнах и широкая мраморная, местами потрескавшаяся лестница. А у входа - громадный, в человеческий рост, - не то кувшин, не то амфора. И на двери надпись: "Городской краеведческий музей".

Странно, но уже давно не снился мне этот город, с которым связаны лучшие годы моей жизни.

Я еще не совсем проснулся. Мне все еще представлялся город у моря, длинная лента набережной, темные силуэты кораблей в неясной предутренней мгле. И осень, щедрая крымская осень.

Сегодня суббота. Спешить некуда. Телефон я отключил еще с вечера - никто не сможет докучать напрасными звонками. Но звонок все-таки раздался. В дверь. Долгий, настойчивый, официальный. Сразу же испортилось настроение. Я встал, пригладил руками волосы и пошел открывать.

Телеграмма. Расписался, поблагодарил, захлопнул дверь.

"Приезжай немедленно. Музей. Стела. Возможно крупное открытие. Андрей".

Уже окончательно проснувшись, я старался вспомнить все, что связано с домом под красной черепичной крышей, с городским краеведческим музеем, в котором и сейчас работает Андрей.

...Самое интересное в этом музее помещалось в углу, там, где и увидеть его толком никто из посетителей не мог. И прежде чем они добирались туда, на их голову сваливалось столько открытий, столько новых фактов узнавали они, что на этот самый угол сил обычно уже не оставалось.

Едва переступив порог первого из двух залов, вы словно бы проваливались сквозь время. В прошлое легендарной страны у моря. Вот старинный корабль везет вино, оружие и оливковое масло из далекой Эллады в греческую колонию на берегу Тавриды - Херсонес Таврический. Выглядывает из-за прибрежных скал заросшее бородой свирепое лицо тавра. Звенит упругая тетива, и падает чужеземец в белоснежном хитоне на палубу слишком близко подошедшего к берегу корабля.

Тавры, скифы, гунны, готы, аланы... Кого только не было здесь. Хан Мамай окончил бесславный путь у берегов Тавриды. Легендарный Афанасий Никитин прошел через эту землю. Высаживались в Крыму турки, и раненый Кутузов с черной повязкой вокруг головы вел в атаку свой батальон. Толстой, Пушкин, Чехов, эпизоды войны, оружие, пробитая пулей каска, пулемет "максим", вороненый браунинг под стеклом витрины...

А вот и заветный угол. Небольшая, метр на полтора, мраморная плита. Стела.

Прежде чем подняться по узкой винтовой лестнице на чердак, в комнату, сплошь уставленную ящиками с музейным архивом - здесь работал мой друг, историк Андрей, - я всегда шел в этот темный заветный угол и стоял, стоял, совершенно забыв о времени.

Плита из мрамора толщиной в десять сантиметров. Кажется, что она светится изнутри мягким, приятным для глаз светом. Синим. Или скорее зеленым. А быть может - всеми цветами сразу. Как это получалось, я толком понять не мог. Быть может, камень впитывал в себя дневной, рассеянный в комнате свет, иные излучения и отдавал их благодарным зрителям в сумрачные осенние дни. На камне было высечено изображение. Пейзаж. Безрадостный, степной, осенний. Море на горизонте. Несколько белых колонн. Лицо женщины, словно бы выглядывающее из камня. Больше ничего.

- Во времена тавров, - рассказал мне Андрей, - здесь, недалеко от города, был языческий храм. Он и сейчас есть. Точнее, развалины, которые от него остались. Море постепенно подмывает фундамент. Чудо, что сохранилось это изображение, - и он показывал на стелу.

- Кто она? - спросил я его тогда.

- Богиня Дева. Местный вариант греческой Артемиды. Между прочим, на этой мраморной плите, - он кивнул в угол, - приносились человеческие жертвы.

Да, я был благодарным зрителем и слушателем. И казалось, что молодая женщина там, внутри, навечно впаянная в кусок белого мрамора, отвечает тем же. Иногда чудилось мне, что губы ее слегка открываются, силясь что-то сказать. Но видел все это я один. Ни Андрей, ни другие сотрудники музея не придавали стеле большого значения. Быть может, потому и стояла плита в углу - не нужный никому белый кусок мрамора.

- Ты фантазер, пишешь фантастические рассказы, - говорил Андрей.

- Расскажи мне о ней подробнее, - просил я. - Все, что знаешь.

И мы усаживались на диван в его уютной квартире, ставили на плиту кофейник, включали настольную лампу.

- Ты помнишь, конечно, - говорил он, - царя Агамемнона, предводителя греческого войска, изображенного Гомером в "Илиаде". Он отличался непомерной гордостью и жестоко страдал от своего дурного характера. Во время осады Трои он убил на охоте лань и похвалялся, что выстрелу такому позавидовала бы сама Артемида. Богиня разгневалась и лишила греков попутного ветра. Уступая требованиям войска, и главным образом Одиссея, Агамемнон был вынужден принести в жертву богам свою дочь Ифигению. В момент жертвоприношения Ифигения была похищена с алтаря Артемидой и заменена ланью. Сама же она была перенесена в Тавриду и сделана жрицей в храме Артемиды.

- Так, значит, храм, который находится за городом...

- Да, это тот самый храм. От него немного осталось - войны, стихийные бедствия... В храме этом Ифигения должна была убивать на алтаре всех чужеземцев, терпевших кораблекрушение у берегов полуострова. Позже, возвратившись в Грецию, Ифигения продолжает служить Артемиде в ее храме.

- Выходит, у скифов в Тавриде Ифигения превращается в богиню Деву?

- Да.

- Об Ифигении, насколько я знаю, писали и в античности, и в новое время.

- Сюжет этот разрабатывался многими авторами. Эсхил и Софокл, Еврипид, Гесиод, потом римляне, а потом и в европейском искусстве использовали миф о ней. Об Ифигении писал Гёте.

И снова стоял я перед белым куском мрамора, а юная женщина, слегка приоткрыв губы, неслышно шептала какие-то слова.