– За что мы должны пить? – спросила она. – Неизвестно, за что нужно пить…

– Выпьем за этот день, – сказал он, глядя на нее. Я уже так давно не видел, как улыбаются женщины. Выпьем за это.

Слуга Якоб прошаркал со своим стаканом назад в угол у печи. Он твердо держал его обеими руками, как будто боялся, что его у него снова отберут. Он сел и пил коньяк маленькими глотками. Биндиг посмотрел на него и сделал жест, означающий, что он должен выпить быстро. Слуга послушно выпил стакан. Биндиг подошел к нему и наполнил его стакан еще раз до краев. Потом он засунул в руку ему пачку сигарет и сказал: – Пей и кури! Некоторые слабоумные умнее нормальных людей. Он не видел вспышки в глазах женщины. Она продлилась только одну секунду, и поэтому ускользнуло от его внимания. Слуга ухмыльнулся по-идиотски и присосался к стакану.

– Сегодня он будет хорошо спать, – сказал Биндиг. Он чувствовал, что должен теперь говорить, много говорить, пусть чепуху, только, чтобы вообще хоть что-то говорить, лишь бы снова не вспоминать о лицах.

– Он хороший человек, – сказала женщина, – верный человек. Я не знаю, что я бы без него делала.

Биндиг наполнил свой стакан еще раз доверху. Он выпил это одним глотком и произнес:

– Видно, что он хороший человек. Но почти по каждому человеку видно, что он хороший. Только если этот человек солдат, тогда этого нельзя видеть. Там история проще. Хорошие носят серую форму, плохие – землисто-бурую с советской звездой.

Он опустился на стул, в одной руке стакан, в другой бутылка. Батрак щелкал языком. При этом он вращал глазами.

Женщина слега пригладила ладонью свои волосы с пробором. Она смотрела на Биндига с выражением удивления. На плите кипела вода с картошкой.

– Вы очень молоды, – сказала женщина задумчиво. Она еще раз погладила себя по волосам и оставила руку на лбу. – Боже мой, как же вы еще молоды. В вашем возрасте нужно делать свою работу, по вечерам гулять с девушкой. Танцы. Нужно было бы…

– Нужно было бы… , – прервал ее Биндиг. – Чего только не нужно было бы. Но мир делится на таких, кто гуляет с девушками, и таких, кто стреляет друг в друга. Я принадлежу к последним… И в этом ничего нельзя изменить. Когда мы победим, все это будет забыто…

– Когда мы победим… , – сказала женщина, – тогда вы будете уважаемым человеком. Может быть, офицером. И тогда у вас будут дети, и вы покажете им ваш нож и скажете…

Биндиг посмотрел на нее, и она замолчала. Она опустила взгляд и нерешительно двигала свой стакан по столу туда-сюда.

– После победы, – сказал хрипло Биндиг, – еще не известно, кто победит, но после победы, во всяком случае, я тогда больше не буду жить. Очень вероятно, что я больше не буду жить тогда. И если, все же, я должен буду жить, то я буду бежать по улицам, по городам, и я буду искать женщину, которая выглядит как вы, у которой глаза, как у вас, и голос, как у вас. Женщину, улыбка которой напоминает мне о вас… Простите, пожалуйста, забудьте это. Давайте выпьем еще по стакану и больше не будем об этом говорить… Он налил ей, и она видела, что его руки дрожали.

Она снова провела ладонью по волосам, хотя они и так лежало гладко и аккуратно с пробором.

Не глядя на него, она сказала: – Мы слишком много пьем. При этом мы говорим такие вещи, о которых мы на следующий день ничего больше не хотим знать.

– Мы? – спросил Биндиг.

– Да, мы, – тихо произнесла женщина. – Вы и я. Мы.

Они оба услышали, как заскрипела дверь во двор. Женщина подняла голову и кивнула батраку. Он поднялся и поставил пустой стакан водки на пол. Он открыл дверь и неловко замахал наружу. В прихожей послышался громыхающий шум, затем проклятие. Цадо появился в дверях. Он держался рукой за лоб. В темноте он ударился головой о перекладину.

– Лестница… , – произнесла женщина с сожалением, – она так глупо сделана…

– Черт бы ее побрал! Простите! Добрый вечер и счастливого рождества всем вам! Цадо гремел на кухне. Он все еще держал руку у лба, а другую подавал женщине.

– Цадоровски, – представился он, – обер-ефрейтор. Становой хребет армии. Отец и мать были приличными людьми, сын стал солдатом.

Он осмотрелся по сторонам и обнаружил на столе стаканы и бутылку. Тогда улыбка скользнула по его лицу. Он снова усадил женщину на стул и сказал со вздохом облегчения: – Дети мои, как я рад, что я, наконец, среди нормальных людей! У меня было угнетенное состояние, милостивая госпожа! Я видел вас в деревне, и вы не производили впечатления женщины, которая пьет водку с нами. Найдется ли еще стаканчик для меня, малыш?

Еще в то время как Цадо опустошал первый стакан, он размышлял, что все же ему следовало бы сказать Биндигу, что случилось с жандармами. Он рассказал бы ему это по-своему. Женщина сидела рядом. Они не знали, что она за человек. Он разглядывал своего товарища, и он разглядывал также женщину, пока пил. Эта женщина была необычной. Она мало говорила. Она не показывала ни радости, ни досады из-за появления обоих солдат. Она такая на самом деле, или просто делает вид, спрашивал себя Цадо.

Он видел, что Биндиг следил взглядом за женщиной, когда та шла к плите, чтобы приготовить еду. Это был странный взгляд. Биндиг смотрел ей вслед, как будто он очень задумался об этой женщине. Не так, как обычно солдат смотрит на женщину, если не видел ни одной женщины несколько месяцев. Не с голодом по женщинам. Но также и не так, будто женщина никак его не заинтересовала. Цадо знал эту манеру смотреть вслед женщине.

Он проглотил алкоголь и подумал: Биндиг влюблен. В это трудно поверить, думал он, но это действительно так, это не обман. Он вспомнил о ночи у моста. Они говорили о девушках, вспомнил он. У Биндига очень редко где-нибудь была девушка. И он также никогда не говорил об этом. Но теперь его лицо не оставляло сомнений в том, что с ним происходило. Этот мальчику здесь не место, думал Цадо. Его место – стоять в субботний полдень с букетом цветов и стучащим сердцем перед пансионатом для девушек.

– Послушайте…, – крикнул он женщине у плите, ставя стакан на стол, – мы, конечно, доставляем вам много хлопот. Но не сердитесь на нас за это. Мы самые лучшие сыновья Великой Германии. В данный момент мы не побеждаем, но мы все же голодны…

Женщина повернула свое лицо к нему. Она сказала: – Хорошо. Я уже занялась этим.

Она не сказала, делает она это охотно или неохотно. Она не раскрыла, что она думает об их визите.

– Мы предложим, чтобы вам вручили военный крест "За заслуги"…, засмеялся Цадо.

Женщина тихо возразила: – Боже упаси, не нужны мне никакие ордена!

– Да вы его и не получили бы, – сказал Цадо. – „Если бы вы были казначеем, тогда да. А так нет. Вы относитесь к тем многим неизвестным героям, которые в неизменной верности большой идеи содействуют нашему фюреру в достижении победы. Хотя бы даже тем, что приготовите нам ужин.

Батрак сидел на своей скамейки у в печи и, ухмыляясь, качал головой. Он косился на бутылку, но Цадо не замечал этого.

– Не ухмыляйся! – сказал он батраку. – Ты должен радоваться, что ты не пригоден к службе. Они бы сделали из тебя крепкого солдата. Я сам бы иногда радовался бы, если бы был так же туп, как ты.

Женщина прислонилась спиной к плите. Ее глаза непрерывно смотрели на Цадо, когда она спросила: – Как долго вы в армии?

– С начала войны, – ответил в деловом тоне Цадо.

– И никто до сих пор не заметил, против чего направлена ваша насмешка?

– Вы первая, – ответил Цадо. – Если хотите, можете сделать из этого вывод об умственных способностях моих командиров.

– Или также о том, как хорошо вы обычно умеете держать язык за зубами.

Цадо, не отвечая, налил шнапса в стакан. Он взял стакан в руку и поднялся. Он приблизился к женщине и остановился перед нею. Она взглянула на него, и ему показалось, что он увидел небольшую насмешку на ее лице.

– Послушайте, – медленно произнес он, – что бы вы теперь предпочли сделать: сидеть здесь и довольствоваться тем, что есть, немного надеясь и немного боясь, или пойти к моему ротному командиру и сказать ему: Убирайтесь с вашими солдатами прочь отсюда! Уходите! Мы не хотим жить здесь между танками и воронками от снарядов, но мы хотим возделывать пшеницу и мак. Мы не хотим иметь ничего общего со всей этой дрянью! Уходите! Вы и вся армия! Я, женщина из последнего хутора Хазельгартена говорю вам это, и я отвечаю за свои слова, господин лейтенант!