Юрий Маслов

Белогвардейцы

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь на тех и за других.

М. Волошин

При подходе белых город мгновенно ощерился ледяным холодом штыков, тупыми рылами пулеметов, выкатил на огневые позиции батареи. И началось...

Первым пошел и атаку офицерский Корниловский ударный полк. Шел молча, чеканным строевым шагом, как на параде, подхлестываемый лютой ненавистью и сухим треском барабанных палочек. В лучах еще тусклого зимнего солнца зловеще посверкивали серебряные, с черно-красным просветом и вензелем К погоны и белые черепа со скрещенными костями - на фуражках и у левого плеча па фоне голубого щита. Чуть ниже - два скрещенных меча и граната. И надпись: "Корниловцы". Жуткое зрелище. Кажется, сама смерть топает тебе навстречу...

Большевистская цепь не выдержала, дрогнула, смешалась со второй. По ним тотчас ударили шрапнелью с флангов пушки, и корниловцы бросились в штыковую. Их поддержали марковцы...

Добровольческая армия охватила город кольцом - не вырваться. Но именно это обстоятельство и отрезвило красных. За ночь они произвели перегруппировку сил и нанесли мощный контрудар...

Пять дней беспрерывно ухала артиллерия, трещали пулеметы, хлопали винтовки, пять дней дрались и, матерясь, сходились в штыковую обе стороны, и неизвестно, кто бы одержал верх, если бы к вечеру пятого дня не зашелестел, не пополз по офицерским ротам и батальонам встревоженный, схватывающий сердце страхом и болью слушок: "Корнилов... Корнилов убит!"

Да, исход этого небывалого по жестокости сражения, в

котором красные и белые потеряли более чем по три тысячи человек, решила смерть генерала Корнилова. Красные обнаружили его штаб, пристрелялись, и один из снарядов угодил в комнату, где работал генерал.

Белые запаниковали и отступили на исходные позиции - к станице Елизаветинской. Но и здесь не удержались. На следующий день их прямо с марша атаковал подоспевший на помощь красным Дербентский полк, с флангов прижала конница Сорокина. И генерал Деникин, который после смерти генерала Корнилова принял командование Добровольческой армией, боясь окружения и полного разгрома, решил отступать.

ГЛАВА I

- Господа, а ведь нас бросили! - сказал прапорщик Колышкин, приподнимаясь на локте и пытливо вглядываясь в лица сотоварищей, которые, как и он, лежали на полу грязной, задымленной хаты и с бессмысленным, тупым упорством рассматривали давно не беленный, в нескольких местах протекший потолок. Периной всем служила солома, одеялом - шинель. - Или вы по согласны? Сомневаетесь? - Он закашлялся (пуля пробила

ему грудь навылет), повалился на спину, прижал к еще по-детски пухлым губам окровавленный платок. - Ну что вы молчите, господа?

Ему никто не ответил. Офицеры продолжали разглядывать узорчатые потеки на потолке. Взглянуть друг на друга боялись, нет, скорее стыдились, ибо только вчера каждый из них утверждал: "Мы - люди долга и чести, мы - рыцари, мы верны себе, Родине и друзьям до последнего вздоха, мы никогда не бросим товарища на поле брани..." А вот бросили! Выкинули, как отслужившие свой срок сапоги!

За окнами, поскрипывая давно не смазанными колесами, протарахтели подводы, прошел на рысях отряд конников. И в хате сразу же повисла жуткая, гремящая тишина, перестал даже стонать валявшийся без сознания вторые сутки корнет Егоров - всех придавила, словно могильная плита, мысль о правоте прапорщика, о неумолимо приближающейся смерти, ибо каждый сообразил, что подводы - это обоз отступающей армии, конный отряд - его прикрытие, арьергард.

- Ушли! - уже не скрывая слез, выдавил прапорщик Колышкин. - Плюнули и ушли! - И заворочался, заскрежетал зубами, забил кулаками по полу, неумело матерясь, проклиная своих собратьев по оружию, их красивые речи и обещания.

- Прекратите истерику! - вдруг гаркнул поручик Дольников. - Вы офицерского звания недостойны! - Дрожащими от злости пальцами он сунул в рот папироску и уже тише добавил: - Возьмите себя в руки!

- Не горячитесь, поручик, - урезонил его лежавший рядом ротмистр Строев. - Надо уметь смотреть правде в глаза... Нас бросили? Бросили. И это факт. И отрицать это бессмысленно.

- У них не было другого выхода. Нас, тяжелых, более трехсот человек...

- Откуда вам это известно?

- Таня сказала, сестричка наша... Так вот, с таким обозом краснопузые нас бы в два счета догнали и... Понимаете? А так нашим, может быть, еще удастся уйти. Я прав?

- Возможно. - Ротмистр задумчиво провел ладонью по обросшей рыжей щетиной щеке. - Только я вот что вам скажу... Был бы жив генерал Корнилов, царствие ему небесное, мы бы сейчас с вами здесь не валялись.

- И вы туда же, - вяло отмахнулся поручик. - Все они одним миром мазаны. - Сложил губы в ядовитую усмешечку, выпустил дым колечком и спросил: -У вас есть оружие?

- Застрелиться желаете?

- Это не для меня, - сказал поручик, стряхнув пепел в консервную банку. - Жизнь в руках божьих. Он нам ее дал, он ее и возьмет. Противиться смерти глупо, но и шагать ей навстречу - глупо. Поэтому хочу предупредить: не палите зря.

- А с чего вы вздумали, что я начну палить?

- Вы человек вспыльчивый, можете не выдержать.

Ротмистр надолго задумался, почесал широкую волосатую грудь и спросил:

- Вы что, на их благородство рассчитываете?

- Только на бога.

Ротмистр расхохотался наивности собеседника и, придвинувшись к нему, прошептал на ухо:

- Они безбожники, поручик. Они сделают с нами то, что мы сотворили с ними в Тихорецкой... Переколют, как свиней, и крышка!

- Значит, судьба, - вздохнул поручик. - У вас чистого листа бумаги не будет?

- Завещание хотите оставить?

- Что-то вроде этого.

Ротмистр придвинул к себе казачий баул, порылся в нем и бросил соседу тонкую ученическую тетрадь.

- Валяйте, сударь. Только не думайте, что от этого вам станет легче.

- Как сказать. - Поручик достал из нагрудного кармана карандаш, поразмышлял, глядя в пространство, и принялся писать:

"Алеша, брат мой, я десятый день в госпитале, тяжело ранен, шансов выжить - как у сломавшего ногу скакуна. И все-таки надеюсь выбраться. Надеждой жив человек.

Ну а теперь о главном, о том, что рождало между нами долгие ночные споры, а порой и разногласия... Алеша, ты прекрасно знаешь, что я с детства мечтал о карьере военного и готовил себя к ней - спал с открытым, окном, делал зарядку, занимался спортом. Ты, как старший брат, и отец были против, но я настоял на своем и

пошел против вашей воли. Жалею ли я об этом? Пожалуй, нет. Защита Отечества - дело святое. И, когда началась война, я все силы отдал служению Родине - ел и спал с солдатами, ходил в штыковую, совершал глубокие рейды и маневры... И мы бы победили - русский солдат неприхотлив, в бою зол, смел, инициативен и решителен. Но именно этой инициативы его и лишили. И не только его, но и нас, младших и старших офицеров. Коми командовали бездари и безмозглые идиоты, наделенные царской властью. Чем все кончилось, ты прекрасно знаешь. В Карпатах немцы нас взяли в клещи, и вся наша стотысячная армия погибла - две трети уничтожили, остальные попали в плен, в том числе и я, лейб-гвардии поручик Семеновского полка Михаил Дольников.

Плен, конечно, штука неприятная, но... Я впервые получил возможность подумать, разложить все по полочкам, привести свою жизнь к общему знаменателю... Ты прекрасно знаешь, что я всегда был противником монархии. Мой лозунг - республика, демократия, социальные реформы: передача земли крестьянам, поэтому когда я бежал из плена и после долгих мытарств вернулся на Родину, то без колебаний принял сторону генерала Алексеева, ибо девиз его Добровольческой армии - "России -демократическую конституцию" - полностью отвечал моим взглядам.