Когда мы только что познакомились, муж демонстрировал мне все эти суррогаты, стараясь заинтересовать своей работой. Но теперь все обстояло иначе. Был создан настоящий живой организм, газеты всего мира поместили его фотографии на самых видных местах, где обычно помещают убийц или полунагих кинозвезд (в капиталистическом мире), или иностранных гостей и передовиков труда, как это принято у нас. Муж принес домой целую охапку газет, наверное, думал, что я вырежу из них его фотографии, которые были помещены рядом с изображением протиста. Потом мы целый месяц топили этими газетами печурку в ванной, потому что центральное отопление у нас не работало.

Теперь телефон в нашей квартире звонил с утра до вечера, и я превратилась в заправскую секретаршу мужа. Он даже упрекнул меня в том, что я недостаточно учтива и предупредительна - не отбарабаниваю каждому из его коллег все сведения о том, где и когда мой супруг будет читать лекцию о своем эпохальном открытии или какие иностранные гости прибудут на Либлицкий симпозиум, который открывается в субботу. Съехалось их и в самом деле множество, так что в четверг я попросту выключила телефон: пусть всем этим занимается штатная секретарша мужа, а мне надо испечь рогалики для Енды, ведь по субботам он не ест ничего, кроме гостинцев, которые я ему приношу. Утром я даже не слушала радио, хотя передавали открытие международного симпозиума и выступление моего мужа. Видно, он действительно внес крупный вклад в науку.

Рогалики у меня пригорели, к тому же я забыла постирать свитер Енды, так что дел у меня было по горло.

Часов в десять пришли двое в военной форме (в чинах я не разбираюсь). Обоих я называла "товарищ", будто передо мной был один человек.

- Мы обнаружили вашу фамилию в записной книжке пана Чапека, - сказали они, при этом лица у них были какие-то смущенные.

- Что он сделал?

- Умер...

Нет, лица у них были не смущенные, а скорее грустные, этакая немного напускная грусть. Возможно, они думали, что я родственница Чапека. Я им все рассказала и добавила, что таких знакомых, как Чапек, у меня за последнее время развелось немало.

- Очень жаль, что он умер. А родные у него есть?

- Никого, - ответили они. - А за границей у него порядочное состояние. По-видимому, он приезжал сюда исключительно для того, чтобы видеть доцента Разума. Долгое воздушное путешествие повредило здоровью этого пожилого человека: он умер от разрыва сердца.

- От инфаркта, - поправил второй сотрудник.

С минуту они спорили, одно и то же ли это.

- Умер сегодня утром, у себя в номере. Жаль, что вы ничего о нем не знаете. Нам приходится допрашивать людей, имена которых записаны в его блокноте. Тут еще значится какая-то мадемуазель Глори. Вам известно, где она живет?

- Нигде. Это персонаж из пьесы. Если в его блокноте нет других фамилий, вы больше ничего не сможете выяснить о Чапеке.

Мне пришлось поехать с ними. Я сразу же узнала его. Он почти не изменился, только лицо пожелтело и черты его заострились. Старые люди иногда выглядят так за несколько месяцев до смерти. Только когда ему приподняли веки, я поняла, что передо мною мертвец.

- Все-таки он умер на родине, бедняга, - сказала я, думая, как бы поскорее вернуться домой. Мне не хотелось опаздывать к Енде - живые важнее мертвых. Я уже привыкла к загадке смерти и твердо решила не думать о ней - к чему занимать свои мысли тем, что от тебя не зависит. У меня есть обязанности перед живыми.

Пришлось подписать какие-то бумаги. Оказалось, что покойный Чапек целые дни проводил один у себя в номере. Общался только с персоналом гостиницы и - судя по всему - еще с нами, Разумами. И как это я тогда не пригласила его войти! Мне и в голову не пришло, что он так одинок, что он летел сюда за тысячи километров лишь для того, чтобы поговорить со мной, стоя в дверях. Все это было тягостно. И почему вызвали именно меня, почему опять я должна заниматься этим Чапеком? "А мужа моего вы не спрашивали?". Оказывается, спрашивали, но он сказал, что не помнит никакого Чапека, и тогда решили больше не затруднять его, ведь они читают газеты и знают, какими важными делами занят сейчас доцент Разум.

Я в последний раз взглянула на покойного, на лице которого застыло выражение упрямства, и снова заторопилась домой. Гостиница была плохонькая: когда меня провожали вниз, ступеньки под ногами скрипели, - видно, лестница была деревянной, покрывавший ее ковер во многих местах заштопан. А у этого чудака за границей стотысячное состояние! Ничего не понимаю! Мне хотелось поскорей забыть обо всем. Ведь ясно, что, не будь я женой Разума, никто не стал бы докучать мне этой историей. Правда, судьба Чапека достойна сожаления, но ведь таких людей немало на свете; главное, почему меня задерживают и втягивают в дело, относящееся, собственно, к моему мужу? Оно меня не интересует, да и помочь я ничем не могу. С Разумом меня связывает только ребенок, и этого вполне достаточно. Сына я очень люблю.

Дома я снова принялась укладывать чемоданчик. По утрам в субботу мною обычно овладевают тревога и страх: не опоздать бы к Енде, не упустить бы минутки. Я всегда убеждаю себя, что сын ждет меня, радуется моему приходу, будет смеяться и нетерпеливо махать мне рукой.

Но у дверей меня ждал Пресл, беспокойно расхаживая по площадке.

- Вы звонили?

- Не помню.

Странный ответ! Пресл вообще выглядел странно. Невыспавшийся, с темными кругами под глазами, руки дрожат. Из всех сотрудников мужа он нравился мне больше других. Он был "молодой специалист", как их теперь называют. Я относилась к нему, как к собственному сыну, и часто думала: хорошо, если бы наш Енда работал в институте и был таким же способным и инициативным, как Пресл.

Пресл всегда говорил торопливо, даже когда спокойно сидел в кресле; казалось, его мозг работал на полную мощность и он сам старался не отставать от стремительного течения своих мыслей. Он нетерпеливым жестом снимал и надевал очки и часто забывал всякие мелочи там, где сидел. "Что с вами будет, когда вы станете доцентом? - посмеивалась я. - Наверное, забудете, где работаете..."

Видимо, Пресл запамятовал это уже сегодня, потому что сейчас он должен был сидеть в аудитории на докладе моего мужа, где присутствовали участники научной группы, называвшие себя "командой" Разума. Не знаю, почему они пользовались спортивной терминологией. Мне всегда представлялось, что по утрам они вбегают в лабораторию в ярких майках и бутсах, как на футбольное соревнование, а профессор в черном костюме и белых чулках, похожий на рефери, наблюдает за ними.