— Садитесь, о чем спрашивать! — ответил я, стараясь придать голосу оттенок дружелюбия, и перебросил шапку на соседний стул.

Незнакомец-знакомый сел, забулькал водой. Жадно выпил стакан, снял шляпу. Под шляпой оказалась сильно поредевшая, но еще кудрявая шевелюра.

«Нет, ему, пожалуй, под сорок, — подумалось мне, — значит, годиков на пять постарше, впрочем, в нашем возрасте это уже значения не имеет».

Я с удовольствием потягивал какао. Вот, говорят, детский напиток. А мне нравится. Лучше бы кофе с молоком, но если его нет, то и какао хорошо. Вообще люблю сладкое. Наверное, потому, что не люблю горькое. А мужик тем временем медленно, по глотку пил второй стакан минералки.

«Ну где же я его встречал?» — сверлило голову. Спросить об этом напрямик я не мог. Ведь если ты знал человека, да напрочь забыл, следовательно, как ты к нему относился?..

Он перевернул стакан и надел его на бутылку. И посмотрел на меня.

— Это не ваша машина за окном?

— Моя.

— Простите, а куда едете и откуда, если не секрет?

— «Вперед пятьсот, назад пятьсот», слыхали небось? — засмеялся я. — Лучше сразу скажите, куда подвезти?

— Да мне, понимаете, до Лапинска, а то автобус только вечером, доберусь ночью, а остановиться негде, даже автовокзал на ночь запирают…

— Поехали, о чем речь.

У меня на дверце надпись: «Приказ: пассажиров не брать!» Раньше я ее вроде и не замечал, вернее, не думал о ней. А тогда вдруг задумался. Как вообще это понимать? По сути, ведь хамство. Как это так вообще-то, почему? И кто тебя, ретивый начальник, на это уполномочил? Может, авто и таксопарки боишься по миру пустить? Надо выяснить при случае…

И мы поехали. Мелкая крупа, стучавшая в стекло, сменилась крупными хлопьями. Встречные машины медленно выплывали из непроглядной белой мути. Кое-кто зажег подфарники.

«Как всегда, — невесело думал я, — когда хочется скорей, когда остается каких-то две, две с половиной сотни, погода устраивает обязательную пакость. Теперь бы только к ночи дотащиться, нос не расшибить на этой катушке».

Пассажир насупленно молчал, то и дело бросая в мою сторону быстрые короткие взгляды.

«Старею, что ли, — его лицо не давало мне покоя, — ведь явно встречались где-то…»

— Может, познакомимся, дорога неблизкая, — протягивая руку, решил схитрить я, — Дмитрий, шофер, а вы кто?

— Иван, любовь, — замешкавшись, ответил пассажир, немного смутившись.

— Любовь, это что, — удивился я, — фамилия, что ли, такая?

— Да нет, не фамилия, вы же мне не фамилию назвали.

— Дак, выходит, что?

— То и выходит, что должность у меня такая, профессия, если хотите.

— Слушай, давай на ты, а? У нас, понимаешь, даже с начальством выкать не принято… Брака, что ли, в ЗАГСах регистрируешь?

— Да нет, брак и любовь — разве одно и то же? Браки вообще-то слышал небось, где заключаются? А ЗАГС — это бумажка, и больше ничего. Так вот, значит, когда кто-то кому-то ну нравится, что ли, то, значит, появился я. Ну неужели ты меня совсем забыл, вы еще тогда со своей Катей на все сеансы подряд бегали? Ну?.. Ты еще ей болтик в конфетную бумажку завернул, сказал, подарок?

И тут меня как ожгло. Я все вспомнил. А было это лет пятнадцать назад. Любил я Катерину свою с детства, а точнее, с шестого класса. Жили-то по соседству. Она была младше на год. Девчонка как девчонка, а вот поди ж ты! Много нас тогда вокруг нее крутилось, возраст такой, что и влюбляться за компанию как-то менее страшно. Однако шло время, ребята, друзья мои, поумнели, видать, с другими дружить стали, «ходить» — так это называлось в те годы. А я по-прежнему с Катькой…

А она глупая была, не видела ничего, не догадывалась. Да я и сам больше всего боялся на свете, что кто-нибудь узнает. А потом мы стали большими и любовь наша сделалась взаимной. И мужик этот мелькал, помнится, там и сям, моложе он, конечно, был тогда, и кудри погуще. Но как же он про болтик-то узнал, ведь этого ни одна живая душа не видела?

— Ну, это ты брось, Ваня, нам, шоферам, такие шутки понимать недоступно. Бога нет, черта нет, никаких там амуров со стрелами…— начал было я, пытаясь удержаться в рамках разумного.

— А любовь? — Он резко повернулся ко мне, и глаза его внезапно стали злыми-презлыми. — И любви, стало быть, тоже нет? Так вы теперь считаете? Браки, мол, заключаются на небе, а раз там пусто, одни спутники, стало быть, и любовь ку-ку? Э-э-эх, люди! Раньше работы было невпроворот, помощников держать приходилось, амурчиков этих самых, десятками, чтоб везде поспевали, чтоб красиво все было, романтично. А теперь…

Он говорил так быстро, так взволнованно, что я не мог и слова вставить. «Больной, что ли, — отчаянно цеплялся я за ускользавшую реальность, — но нет, не похоже, видать, просто поэт какой-то непризнанный, мало ли их, бедняг, по свету мыкается?»

А вслух сказал:

— Ну ты, Иван, завелся, я же не сказал еще ни слова против…

— Ты думаешь, я без слов не понимаю? — вздохнул он грустно и замолчал.

Между тем уже совсем стемнело. Трасса опустела. Снег перестал. И только темная-темная ночь с воем и плачем билась о стекло.

— Так ведь любовь — это женского рода, и вообще это такое, как бы выразиться, нематериальное, что ли…— робко нарушил я молчание.

— А я, по-твоему, материальный? — хмыкнул Иван. — Ну, попробуй дотронься до меня, да не бойся, это совсем, увы, не больно.

Я нерешительно протянул руку и увидел, как она прошла сквозь пассажира, не ощутив ничего. И сразу я поверил всему, что только что услышал. До сих пор удивляюсь — просто поверил, и все.

— А что касается женского рода, — продолжал уже совсем мирно Иван, — то спроси себя сам, уверен ли ты, что если любовь существует вот так, как существую я, то она должна быть непременно женщиной?

— Да-а-а…— только и смог ответить я. И мы опять надолго замолчали.

Господи, как я любил мою Катю когда-то? И куда все это девалось, куда ушло? И кто виноват? Я виноват, она виновата, жизнь виновата?.. Бесполезные, бессмысленные вопросы. А мы задаем и задаем их себе, положительным и сытым, умным и деловым. А любовь в это время стоит где-нибудь на дороге, подняв воротник своего демисезонного пальтеца и нахлобучив поглубже шляпу, машет озябшей рукой, а мимо равнодушно проносятся комфортабельные машины с хорошо заметной надписью: «Приказ: пассажиров не брать!» Чей приказ: жены ли, начальства ли, глупости ли, бессердечия ли? Какая разница чей…

Только в половине второго ночи мы приехали в гараж. Пока я сливал воду, Иван терпеливо дожидался меня у ворот.

Теперь уже все равно никуда не пробьешься, — сказал он, — далеко ли у вас тут железнодорожный вокзал?

— Ну, нет, — запротестовал я, — заночуешь у меня, я тебя привез, я за тебя и отвечаю.

Он не стал отказываться, усталость или что другое как-то заметно пригнули его, даже, пожалуй, уменьшили ростом.

—Вряд ли вам будет удобно со мной нынче…— тихо сказал он, возможно, просто подумал вслух.

Светили фонари, свежий снег сверкал так, что рябило в глазах. И тут вдруг я почувствовал, что очень соскучился по жене. Ну, просто хоть бегом беги. И раньше скучал в командировках, но чтобы так… Может, все дело в присутствии Ивана?

Катька встретила нас хмуро.

— Вот, Кать, это Иван, наш старый знакомый, ему негде ночевать…— бодро начал я.

— У нас много старых знакомых, — враз отрезвила она меня, — небось, когда ты в кабине гнешься, никто не пригласит в теплую, мягкую постельку, разве что добрая какая найдется.

— Ну что ты, Катюша…

…Так что извините, гражданин, но поищите другое место, у нас теснота. А ты, Дима, расскажи товарищу, как пройти на вокзал.

И она притворила дверь. Ну что с нее возьмешь, кабы она знала, что прогоняет не кого-то, прогоняет Любовь… Об этом все всегда узнают слишком поздно.

Мы снова вышли на улицу.

— Стерва, — сказал я и развел руками.

— Ну что ты, как можно такое, — попытался утешить меня Иван, — наоборот, было бы странно…