Штурмовик посмотрел на часы. Даже с исправными двигателями они еще не успели бы долететь до авиабазы.

- Боюсь, что вскоре нам предстоит принимать гостей, - сказал Левашов.

Он указал пальцем куда-то влево, но второй пилот даже не посмотрел туда.

- Да, я его видел.

Там на синем небе была нарисована черная клякса. То, что это аэроплан, а не птица, второй пилот понял, как только ее увидел. Аэроплан держался на приличном расстоянии, и определить к какому классу он относится, без оптики было невозможно. Он летел параллельным с "Ильей Муромцем" курсом и, судя по его осмотрительности, был не истребителем, а разведчиком, который заподозрил неладное и теперь хочет выяснить кого он повстречал. Подставлять себя под пулеметы он не хотел. Наконец разведчик удовлетворил свое любопытство. Он не помахал крыльями на прощание. Значит, все понял правильно.

Пилоты проводили его взглядами и смотрели в ту же сторону, наверное, еще секунд пятнадцать после того, как чужой аэроплан затерялся в небесах.

- Приготовься к атаке, - сказал Левашов.

Небо было еще чистым, но он знал, что до появления немецких истребителей остались считаные минуты. Все зависит от того, есть ли на разведчике рация. Левашов уже ничего не мог изменить: даже если он поменяет курс, истребители все равно быстро найдут его. Он добьется лишь одного "Илья Муромец" будет дальше от линии фронта, чем если бы он летел по прежнему маршруту.

На аэроплане было восемь пулеметов: по два на каждом борту, по одному в днище и в потолке, один - в хвостовой части, куда приходилось добираться на специальной тележке, последний - над пилотской кабиной (этот пулемет второй пилот зарезервировал для себя: если он вдруг понадобится Левашову, то всегда сможет прийти ему на выручку). Таким образом, аэроплан мог вести огонь во все стороны. Он походил на ежа, который, свернувшись клубком, выставил наружу острые иголки и ждет, когда кто-нибудь решится на него напасть.

Неопределенность закончилась. Мазуров быстро распределил штурмовиков по огневым точкам. Они смотрели в иллюминаторы, как смотрят в бойницы канониры нагруженного золотом галеона, которые несколькими минутами ранее заметили на горизонте пиратский фрегат и теперь ждут приближения всей армады. Ветер слишком слаб. У него не хватает сил, чтобы наполнить жизнью поникшие паруса, но даже если бы он сделал это, то все равно от погони не уйти, ведь в днище, которое и так оплели водоросли, - течь, а в трюме полно воды.

Если у кого-то еще оставалась надежда, что "Илья Муромец" сумеет избежать воздушного боя, то она исчезла, как только в небе появилось два "Альбатроса", а через несколько секунд к ним добавился третий. Их днища были выкрашены в небесно-голубой цвет, а весь остальной корпус - в зеленый с черными и коричневыми маскировочными пятнами. Они принадлежали к эскадре "Кондор", считавшейся у немцев самой лучшей, из тех, что воевали на Восточном фронте. Двое из ее пилотов, помимо командира эскадры полковника Эрика фон Терпца, были награждены "Голубыми крестами", и по меньшей мере еще у пятерых счет сбитых аэропланов приближался к двадцати. Эскадру перебросили на Восточный фронт меньше месяца назад, после того как ее пилоты изрядно потрепали в воздушных боях французов и англичан. Поговаривали, что, узнав о том, что эту эскадру перевели с Западного фронта, английские и французские пилоты дня три беспробудно пили шампанское от радости. Они могли лишь посочувствовать русским, которым теперь предстояло тягаться с немецкими асами.

"Илья Муромец" падал. Он еще цеплялся за небеса и мог пролететь не один десяток километров, но этого было слишком мало, чтобы добраться до территории, контролируемой русскими войсками. "Альбатросы", пользуясь преимуществом в скорости, обогнали "Илью Муромца". Они элегантно развернулись - один заложил вираж влево, другой вправо - и разошлись веером. Описав небольшие дуги, "Альбатросы" опять соединились в пару и пошли в лобовую атаку. Они летели чуть выше русского аэроплана, попадая в поле обстрела как бортовых пулеметов, так и огневой точки, которая находилась над пилотской кабиной. Но на каждом "Альбатросе" была пулеметная пара.

Мазуров прицелился в аэроплан, летевший слева. Глаза начинали слезиться. Очертания "Альбатроса" казались размытыми, будто он гнал перед собой волну раскаленного воздуха. "Муромца" трясло, из-за этого удерживать немца на мушке было сложно. "Альбатрос" постоянно вываливался из прицела, и чтобы не упустить его окончательно, Мазуров открыл по нему стрельбу, когда пули еще не могли причинить немцу ощутимого ущерба. Нет, у капитана не сдали нервы, его выстрел носил скорее психологический характер. Штурмовик надеялся, что немец если уж не испугается и не отвернет, то хотя бы на некоторое время будет выбит из равновесия, занервничает и пропустит благоприятный для атаки момент. Мечты эти были неосуществимыми.

Немцы ответили одновременно, словно все их пулеметы были синхронизированы. Мазуров увидел, как вспыхнули огни, похожие на открывшиеся глаза безумного зверя, а потом послышался свист пуль, и капитан почувствовал, как "Муромец" содрогается от множества попаданий. Очереди прошили крылья, и лишь одна пуля попала в пилотскую кабину. Она задела боковые стекла, но не выбила их, а оставила маленькую дырку, вокруг которой разбежалась паутина трещин.

Мазуров инстинктивно вжался в стену. Пули пробивали борта аэроплана насквозь, и находиться в салоне стало так же опасно, как и в пилотской кабине. Смерть тянулась к "Илье Муромцу". Капитану хотелось сжаться в комок, спрятаться. Он был открыт, как пехотинец, который идет в полный рост по полю, сжимая в руках оружие, и наблюдает за тем, как к нему, так же не таясь, приближаются три вражеских солдата...

Немцы были уже так близко, что второй пилот смог бы различить лица, но он видел лишь их нижнюю часть: губы, скулы, подбородки, а верхнюю закрывали стальные каски. По форме они напоминали пробковые колониальные шлемы, дополненные очками с пластинкой на носу. "Им бы еще плюмажи из страусиных перьев", - подумал второй пилот, но эта мысль проскочила где-то на краю сознания.